Алексей Колышевский Откатчики Роман о «крысах» Посвящается моим родителям. Людям, которых я вижу гораздо реже, чем мне того хотелось бы. Автор, само собой разумеется, берется утверждать, что все фамилии в книге вымышленные, а все совпадения случайные. Это, впрочем, не должно дать читателю основания не верить всему тому, о чем здесь написано. А. Колышевский Часть I UP… Один гад, окопавшийся в отделе снабжения, может принести больше вреда, чем дивизия белых на фронте. Ф.Э.Дзержинский Всегда легче откатить, чем что то подписать. Один из акционеров крупной розничной сети магазинов Москвы, пожелавший не упоминаться в этой правдивой книге Двое из ларца, одинаковых с лица – Ты с чего такой помятый? С похмелья, что ли? – Ну да… И с похмелья тоже, да и вообще… – Что случилось? – А ты не знаешь разве? Все в нашем гнилом мирке только об этом и говорят. – Откуда мне знать? Я прилетел только вчера поздним вечером из Парижа. А там я даже телефон не включал, чтобы побыть хоть немного в иллюзии свободы. Так что последних сплетен смрадный тлен еще не вкусил я. Рассказывай! – Меня с работы уволили. Вчера днем. – Так… Приплыли… Что хоть сказали то? – Честно говоря, этого я как то не расслышал. Находился в этот момент слишком далеко от офиса. Я, видишь ли, если можно так сказать, решил сам себя уволить. Ушел из офиса якобы на обед, а оказалось, что навсегда. – Тебя кто нибудь сдал? Есть по этому поводу соображения? – Думаю, что никто специально не сдавал. Случилось то, что должно было случиться. Я элементарно попался. Думаю, что там, наверху, устали на мои невинные шалости сквозь перья ангельских своих крылышек смотреть. Сколько можно зажигать, бухать и трахать кого ни попадя! Этот не совсем заурядный разговор в легком миноре происходил в вестибюле бывшего здания СЭВ: высокого дома, похожего на раскрытую, поставленную стоймя книгу, построенного в самом конце Калининского проспекта, ныне переименованного в улицу Новый Арбат. В глубоких уютных креслах, друг напротив друга, сидели два молодых человека. На первый взгляд особенных различий между ними не было, и даже не самый опытный наблюдатель мог бы с уверенностью сказать, что едят эти двое из одной тарелки или, что вернее, достаток их и социальное положение вполне схожи. На обоих были отлично сшитые костюмы из замечательной итальянской, очень дорогой ткани. Оба предпочитали одну и ту же торговую марку «Zegna», причем коллекция была явно не прошлогодней, а значит, цена одному такому костюму в Милане была не меньше, чем полторы тысячи евро. На запястье левой руки одного сверкал огромный золотой хронограф «Breitling for Bentley», руку собеседника украшал столь же огромный «Panerai Submersible» в белом золоте. Молодые люди сидели в одинаковых позах, закинув ногу на ногу и обхватив колено той ноги, что была сверху, замком из пальцев рук, отчего рукава пиджаков сдвинулись ближе к локтям, а часы сияли и их гильошированные в Швейцарии и Италии циферблаты генерировали множество солнечных зайчиков, посылая их во все стороны подобно тому, как маяк посылает свой свет в кромешную океанскую ночь. Поднявшиеся кверху брючины обнажали похожие как близнецы ботинки ручной работы «Berlutti», что в том же самом Милане без особенной уценки стоили где нибудь в районе трех тысяч. Галстуки «Armani» были повязаны небрежным «косым бизнесом». На безымянных пальцах правой руки молодые люди имели по кольцу «Tiffny». У ног одного стоял портфель «Blue marine», другому принадлежал портфель аргентинской фирмы «Casa Lopez». На разделявшем их низком столике застыла огромная пепельница «Dunhill», по форме напоминающая войсковой оборонительный бетонный ДОТ. В пепельнице лежали две выкуренные наполовину сигары «Cohiba reserve». Рядом стояли два брендированных коньячных бокала тюльпана «Hine». При том, что час был ранний, не более, чем одиннадцать утра, официантка Наденька из бара, находившегося там же, в вестибюле, уже не раз доливала в эти бокалы славный дубовый экстракт, которым, как известно, прекрасно лечится любое, даже самое тяжкое похмелье. Респектабельность же экстракта в любых условиях непоколебима и находится вне всяких сомнений, как и чувство собственного достоинства члена какой нибудь уцелевшей императорской фамилии. Проделывать подобное Наденьке было не в диковину. Она работала не первый год и знала, что серьезные господа, имеющие честь трудиться в бывшем здании СЭВ, иногда не против были поправить не вполне уверенное в себе утреннее здоровье именно таким вот незамысловатым способом. Причем особенной популярностью у них пользовался именно тот самый «Hine», а толк в подобных вещах эти господа отличнейшим образом понимали и что попало в себя, да еще и по утрам, не вливали. При том, что оба наши модника были некоторым образом упакованы в одинаковую своеобразную униформу со схожими знаками различия, все же одна деталь не позволяла отождествить их друг с другом полностью. Это выражение лица. У одного, что, как уже было сказано выше, прилетел из Парижа минувшим вечером, оно было умиротворенное. Он благосклонно взирал на собеседника, а равно и на окружающий мир из под чуть прикрытых век, и щеки его, румяные от коньяка, своей полной формой придавали лицу приятную здоровую округлость. Изредка он протягивал руку к пепельнице, лениво брал сигару и, набрав в рот дыму, выпускал его вверх тонкой струйкой, иногда, впрочем, превращая эту струйку в небольшие аккуратные колечки, ухитряясь выпускать их одно за одним в ряд. Да так ловко, что в воздухе получалась на некоторое время эмблема автомобиля «AUDI». Собеседник же его был мрачен. Глаза его блестели откуда то из глубины провалившихся и черных от бессонной ночи впадин черепа нездоровым красным отчаянным блеском лопнувших сосудов. Щеки, покрытые, как и положено в последнее время, легкой щетиной, впали, отчего все лицо как то по птичьи заострилось и молодой человек напоминал грустного страуса. Он жадно опрокидывал в себя коньяк бокал за бокалом, вконец загоняв Наденьку, и часто и глубоко затягивался сигарой, чего, как известно, делать не следует. Но, похоже, в тот утренний час молодому человеку было наплевать и на табун лошадей, потенциально могущий быть умерщвленным тем огромным количеством никотина, который содержала его сигара, и на собственное здоровье, которое он уничтожал столь безжалостным образом. Гнетущая молодого человека забота словно создавала вокруг него физически ощущаемое на приличном расстоянии негативное поле. Он постоянно ерзал, менял позы, перекидывая ноги одну за другую, то разваливаясь в каком то изнеможеньи в глубоком кресле, то, наоборот, всем телом наклоняясь к своему собеседнику, широко раскрывая рот и, как овчарка Блонди, вываливая наружу зеленоватый от сигары и бессонницы язык. – Да уж, что верно, то верно, – ответил прилетевший из Парижа. – Ты в последнее время что то совсем расслабился и в разнос пошел. Помнишь, в фильме «Место встречи изменить нельзя», в последней, пятой серии, Горбатый произносит крылатую фразу: «Говорил я ему: кабаки и бабы доведут до цугундера». Вот так же и с тобой получилось. Сболтнул, что ли, по пьяни кому о своих доходах? – Наверное… Не помню… Впрочем, да. Этой лярве из «Сан Экспобрю». Ну, ты ее знаешь. Такая… Ну, губастая такая. – Жанка, что ли? – Да нет! Ты что! Какая там Жанка! Жанка – удивительный человек. Я бы на ней с удовольствием женился, не будь у меня такого комплекта, мать его… Жанке что угодно можно было сказать – это все равно, что в сейф положить. Она своя баба, к тому же питерская, на окраине выросшая и сама наверх пролезла не через передок, как некоторые. Недаром я ее «мамой» зову. Она, блин, в натуре, как мама: всегда советы давала толковые и про сучку эту губастую тоже говорила, только я, дурак, ее не послушал. Думал, что ревнует по старым дрожжам. Знаешь ведь, как оно бывает. – А у тебя с Жанкой было чего? – У меня?! С Жанкой?! «Чего»?! А с кем я, по твоему, в Ниццу на казенные деньги четыре раза ездил, жили в «Ritz», в люксе, а по утрам я ее белужьим кавиаром под «Dom Perignon» заряжал, а? – С Жанкой?! Ни фига себе! А мне не говорил ничего, змей! – А ты и не спрашивал, хм… Она же сама зарабатывает прилично и поначалу слегка артачилась, недолго, правда. – Да это понятно. Зачем же долго артачиться то, можно ведь и палку перегнуть. – Ну, «палку» перегнуть можно только в позе наездницы или при особенно рьяном минете. – Ха ха ха! Жжешь! Ну а что это за «губастая» такая? – Ну, мы когда с Жанкой подвязали, я с этой познакомился. С Люсей. – Подожди, подожди! Я что то такое припоминаю, кажется! У нее еще фамилия такая смешная и словно с намеком. Сразу и не запомнишь. Ва… Ве… Вар… – Воронкина у нее фамилия. Люся Воронкина. – Точно! Людмила Воронкина! Она у них вроде за весь мерчендайзинг отвечает? – Отвечает, ага! Она бы лучше за язык свой отвечала! – Ну, расскажи же ты наконец! Что из тебя слово надо, как мину тралом, вытягивать?! – Познакомились с ней. Она – баба одинокая, разведенка. Живет на «Речном» в новом доме на Дыбенко. Муж квартиру оставил, а сам в Америку свалил. Ее дочке столько же, сколько и моей старшей. Ну и начали мы с ней зажигать: рестораны, клубы, она и по ноздре первого двинуть никогда была не против. А трахаться негде. У меня – сам знаешь. У нее ребенок с нянькой в квартире постоянно. Куда нам? – В «Балчуг», естественно! – Во во! Правильно все! Натурально, в «Балчуг»! А там, как водится, «дуз персон нон багажь», то бишь «двое без багажа», если на французский манер, а по простому – «давай номер, трахаться, вишь, приперло». – Да уж, блин… До боли знакомая тема. Ты ее, конечно, в черные чулки наряжал, шарики всякие использовал, да? – Понятное дело – не без этого. У меня в машине всегда чемодан валялся с реквизитом: плетки всякие, маски, дидло латексные. А что мне, нельзя, что ли? Я же честный натурал! У нас вон, мне знакомый один рассказывал, в каком то министерстве чижик работал. И был он пидором конченым. Ну и, знамо дело, при Боре то особенно же никто не скрывался. Чижик брал конкретно за то, что решал вопросы по своему профилю. Ему по должности какая нибудь «Волга» с дедком шофером полагалась, а он, на все положив, из собственных, так сказать, средств содержал «Bentley», два «Гелика» с чоповцами и «Hammer» с ментами. И вот поехал как то раз этот ответственный государственный деятель к своему любовнику задницу натирать, а перед самым его домом и говорит начальнику охраны: «Ой! Я чемоданчик важный государственный в кабинете забыл! Вы сейчас же вернитесь и мне его срочно привезите! Прямо бегом! А то я без него государственное дело решить не смогу!» И вот прикинь! Три слонопотама с мигалками через всю Москву несутся как угорелые за этим самым чемоданчиком. Привозят его на Кутузовский. А в подъезде охраннику любопытно стало, что это в чемоданчике постукивает, на бумаги то вроде не похоже. Он и открыл! А там полный набор садо мазо для пидорков: и фуражки «под СС», и плетки, и маски, и смазка для задницы… Прикинь! – Вот крендель! А где он сейчас? – Да сейчас то хрен его знает, где он. Новая власть, новый курс. Таких сейчас не жалуют. Но я то о себе хочу сказать! Если такое себе «там» позволяют и это через СМИ становится известно, то почему мне нельзя?! Если растление идет с самого верха, то удивляться тому, что все мы жулики, не приходится, правильно? И вот что я тебе скажу! У меня такое впечатление, причем оно во мне прямо таки укоренилось, что «оттуда» уже не падают. То есть если человек попадает в этот тесный, но приятный мирок чиновников класса «А», он всю жизнь гарантированно пользуется всем, что положено и не положено. А то, что не положено, как известно, положено по умолчанию. И даже если его нет нет, да и прижучат, то максимум, чем он отделается, это «переводом на другую работу». Н да… С той орбиты не сойдешь. Вот только подняться до нее как? – Святая правда. Твое здоровье! Мы, однако, от темы уклонились. Что дальше то было? – Ну, жгли мы с этой Люськой, а потом у нее на мой счет планы появились бабьи. Другими словами: она меня решила с Машкой развести и на себе женить. Мне, как ты сам понимаешь, такой расклад ни разу не в жилу! Да и Машку я люблю на самом деле… – Да ладно тебе! Мне то не гони! «Любит» он Машку! Любил бы, не паскудил так. – Ой! Что я слышу! Вы посмотрите на этого поца! В Париже небось по всем подпольным борделям прошелся, а теперь к жене под теплый бок прилетел?! – Ну, ты ладно, ладно! Замнем… Давай дальше. – А дальше что? Продолжалось это безобразие полгода. Без выездов в Европу за казенный счет, знамо дело, не обошлось. Штук двести ушло на все развраты, одного первого снюхали, наверное, чемодан. А потом она мне вот это все и предъявила. А я ее послал жестко. – Может, не стоило так сразу то? – Не знаю… Может, и не стоило. Молодой человек, похожий на грустного страуса, опрокинул очередной «тюльпан» с коньяком, повел вокруг себя слегка мутным взглядом, затянулся сигарой, откашлялся и продолжал: – И вот после того, как я ее послал, эта сучка начала всем своим подружкам направо и налево трещать про то, как мы с ней адски жгли, какой я, оказывается, подпольный миллионер и любитель сексуальных инноваций. Моя версия такая, что, известное дело, круги по воде расходятся быстро, среда обитания у нас у всех одна, шила в мешке не утаишь, и в нужные уши ее ахинея и влетела. А там дальше понятийный ряд известен: СБ, внутренний аудит, служебное расследование, прослушка и «гуляй, Вася, от нас подальше». И честное ведь слово! У меня все в деле налажено было! Еще пару лет бы ту титьку сосал! А все из за этой Люськи. Легче ей, что ли, от того, что меня теперь с дерьмом смешали? И, главное дело, ведь никакой благодарности! Я на нее столько денег просадил, а она про это даже не вспомнила! – Да… Не повезло тебе, чувачок. А ты знаешь, что я тебе скажу: вот ты все меня подкалываешь, что я по борделям колбашусь, верно? А ведь мои профессионалки то честнее в сто тысяч раз, чем твои «белые колготки»! – Хэх! Почему «белые колготки»? – А ты сам подумай! Они ведь и впрямь как те самые литовские снайперши Басаева. Подкрадутся, прицелятся и р раз! Прямо в голову! А голова вдребезги! И никто ничего такого не ждал. А в борделе все просто: пришел, дал соточку или две, отымел тушку, умылся и голова не болит. – Ага, зато конец может заболеть, а то и вовсе отвалиться! – А у тебя с твоими акулами, думаешь, не может конец отвалиться?! Они, по твоему, вот прямо так сидят возле окошечка с кружевными занавесочками и ждут, когда ты к ним пожалуешь в гости? Жди дожидайся! Они кошки свободные, ходят, где вздумается, и гуляют сами по себе. – Да, блин… Дерьмо это все. На работу надо устраиваться опять, а сколько это времени займет, неизвестно. Что теперь делать то?! Дома, что ли, сидеть, Машку в садо мазо прикиды наряжать?! Я ж либертен, а не семьянин. Я так, пожалуй, и сторчаться могу за пару месяцев! – Ну, в бренд менеджеры тебя теперь навряд ли возьмут, я думаю. Слишком уж информации много о тебе негативной. Так что в торговых компаниях тебе ловить особенно нечего. Любитель парижских борделей задумчиво почесал переносицу, затем пощипал себя за мочку уха. Это, очевидно, оказало благотворное воздействие на ход его мыслей, ибо он торжественно поднял вверх указательный палец и изрек: – А ты их всех поимей! Грустный страус человек с пьяным гротескным непониманием уставился на своего собеседника: – А именно?! Как?! – А ты пойди работать закупщиком! Это сейчас самая что ни на есть модная тема! Бабло они косят, словно комбайном, и вообще, будешь в авторитете ходить. И уж точно – все милые привычки сохранишь, ха ха ха! – Занятно… Но легко сказать, труднее сделать. Это же долгий путь, сам понимаешь… – Ни фига! У меня знакомая девочка есть, она с родным братом моей жены живет. Так вот, она работает в отделе кадров одной торговой розничной сети. Иностранной. Лемурийской. Ну, ты ее знаешь, наверное, – это где собачка розовая на вывеске нарисована. «Ромашка». Ну? Слыхал? – Конечно. И как я туда могу вписаться? – Да очень просто! Эта девчонка мне пару дней назад говорила, что у них вакансия образовалась! Они там сами все из Лемурии. И тему алкоголя ведет какая то девка. Говорят, тупая, как валенок. У нее как раз контракт заканчивается, и она обратно в Лемурию отваливает, а они ищут нашего, кто хорошо рынок знает. Тебе сам бог велел! – Не путай. В таких делах не бог велит… – Да откуда ты знаешь! Вот завел опять свою любимую шарманку про бога и черта! Да ведь это одно и то же! – У тебя что – с первого совсем голова уехала? Что ты такое несешь?! – А то и несу, что бог сам решает, что человеку хорошо, а что нет. Он тебя и ведет. Ты, главное, в это поверь, и сразу же легче станет. – Ладно, потом к этой теме вернемся. А как бы нам решить вопрос то? Мне это предложение нравится. – Только там зарплата всего семьсот долларов. – Зарплата… А что это такое? – Ха ха ха ха! – Хо хо хо хо! – Знаешь что? Хватит тут атмосферу дымом отравлять. Поднимемся в мой кабинет. Составим тебе резюме и пошлем его этой кадровичке. Идет? – Не знаю, как мне тебя и благодарить то! – Да ладно… Будет еще время. «Парижанин» встал. «Страус» явно перебрал с выпивкой и поднялся весьма неуверенно. Его немного пошатывало, а на лице блуждала пьяно счастливая улыбка обретшего надежду человека и ощущался близкий прилив ощущения мелкого для каждого доброго пьяницы моря. Пока его приятель расплачивался, а сам он пытался сфокусировать взгляд на глубоком Наденькином декольте, самое время будет написать об этой парочке с десяток страниц. Она того заслуживает. Скромное обаяние буржуазии «Парижанина» звали Алексеем Калугиным, и близкие друзья, неприлично сократив эту фамилию, называли его «Кал». Он не был против и даже привык к этому «никнейму», как сам он называл свой пикантный псевдоним. Алексей занимал заоблачно высокую должность первого вице президента по маркетингу и PR всемирно известной «Marini Group» и был самым высокопоставленным гражданином России, или «анти экспатом» в администрации ее московского представительства. Подчинялся он непосредственно итальянцу, главе представительства Бруно Базукатти, более известному в кругах московских сплетников, близких к алкогольному бизнесу, под прозвищем «Бабукатти». Производным словом для такой клички послужило слово «бабло». Потому как уж что что, а бабло у этого пройдохи водилось. Алексею несказанно, неслыханно повезло. Он занимал свою должность четыре года и каждый раз, когда в штаб квартире «Marini Group», находящейся, как и положено всякой штаб квартире доброй алкогольной компании, не желающей платить высокие налоги, в Амстердаме, во время ежегодного совещания кто нибудь осторожно высказывал «мнение» о том, что «сеньор Калугин получает слишком высокую заработную плату, такую высокую, что на нее можно было бы нанять пятерых квалифицированных сотрудников, и они более эффективно выполняли бы ту же самую работу», сеньор Базукатти, имеющий один из самых высоких статусов в этой организации, немедленно вскакивал с места и с присущим итальянцам темпераментом и артистизмом полностью опровергал саму возможность обсуждения подобного «непродуманного предложения». Случалось это один раз в году, во время подведения годовых итогов. Возражать господину Базукатти никто не решался, и Калугин оставался на своем месте еще на целый год. Гарантированно. Такая пылкость, являемая господином Базукатти при защите своего русского вице президента, имела на самом деле довольно прозаичное и, к сожалению, типичное для нашего времени тотальной глобализации и всепланетного расцвета пошлого цинизма объяснение. Нет, Алексей и сеньор Бруно не были гнусными педерастами любовниками. Напротив, оба были страстными поклонниками прекрасного пола. О внешности сотрудниц московского офиса «Marini» ходили самые невероятные легенды, но даже самые меганевероятные из них не в состоянии были передать всю прелесть этих длинноногих юных блондинок, пышногрудых брюнеток, голубоглазых пленительных шатенок и сексуальных, как сама леди Похоть, африканок. Да, да! Где нашел маэстро Базукатти этих трех копий Наоми Кэмпбелл, никто не знал. Так же, как никто не знал, чем именно занимаются эти эбеновые чаровницы в рабочие часы, кроме того, что обеспечивают жизнедеятельность личного секретариата сеньора Базукатти за задраенными дверями «президентского отсека». Прием на работу сотрудниц, который правильнее было бы назвать кастингом, сеньор Бруно осуществлял лично, частенько приглашая поучаствовать в этом эстетически приятном любому порядочному мужчине действу своего заместителя по маркетингу. Вместе с Алексеем они подолгу обсуждали внешние данные претенденток на должности торговых представителей, менеджеров направлений, бренд менеджеров и тому подобное. Офис «Маrini», как уже и говорилось, находился на тридцатом этаже бывшего здания Совета Экономической Взаимопомощи. Обсуждение проходило или в огромном кабинете Базукатти, одну из стен которого почти полностью затеняло огромное окно, или в чуть меньшем, но не менее респектабельном кабинете Калугина, из которого также открывалась прекрасная панорама Москвы – великого города, протянувшегося до самой линии горизонта и по вечерам напоминающего перевернутое, усыпанное звездами небо августа. Беседы шефа со своим замом происходили, как правило, именно в такие вечера. Утопая в мягкости великолепных кресел «Niri», эти двое дегустировали благородный Porto и обсуждали девиц. Из за плотно прикрытых дверей иногда доносился неприличный гогот, но три Наоми и бровью не вели. Они привыкли. Попавшему в офис «Marini» постороннему мужчине становилось жарко от окружающих его в огромном количестве красавиц. Неискушенному могло показаться, что он ошибся дверью и попал либо на финал всемирного конкурса красоты, либо, на худой конец, в ведущее модельное агентство где нибудь в Нью Йорке. Мужской персонал офиса был крайне невелик. Да и назвать мужчинами тех, что представляли сильный пол в московском офисе «Marini», можно было лишь с большой долей скепсиса. Все эти молодые люди были последователями Бори Моисеева, отвратительно виляли бедрами при ходьбе и говорили характерными для такого рода личностей писклявыми голосами, растягивая гласные в окончании слов. Итак, причина столь тесной дружбы итальянца с Алексеем была весьма прозаичной. И причиной этой были деньги. Огромные, неучтенные нигде деньги, отраженные в отчетах для штаб квартиры в Амстердаме как «потраченные на развитие ряда целевых проектов». Суть схемы была абсолютно банальной и состояла в следующем. Ежегодно штаб квартира «Marini» выделяла огромный бюджет на рекламное продвижение своей всемирно известной продукции в России, сумма которого исчислялась миллионами евро. Проект бюджета, бизнес план и приблизительный график рекламных мероприятий составлял Калугин. Вернее, сам он до такой мелочной и скучной работы не опускался, а лишь поручал «кому то из девочек» накидать таблицу с расходными статьями. Без цифр. Цифры – это и была его работа. Он проставлял их напротив всех этих «листингов продукции в торговых сетях», «включений продукции в винную карту ведущих ресторанов» и «генерального спонсорства открытия концептуальных ночных клубов», имея в голове точную картину соотношения действительных расходов и итоговой суммы, которую должен утвердить Базукатти. После чего отчет уходил в Амстердам, там утверждался чисто автоматически, и штаб квартира переводила деньги в Москву. Никто ничего не подозревал. Все проверки показывали абсолютную четкость в использовании выделяемых денег, ни один цент не вызывал сомнения в его целевом использовании. В этом целиком и полностью была заслуга Калугина. Человека, создавшего систему, благодаря которой множество самых разнообразных людей имели солидный месячный доход и боготворили Калугина, в лице которого видели почти что родного папу. Если проследить судьбу одного из миллионов евро, переведенных в Россию простаками из Амстердама, то можно увидеть, что к моменту своего «целевого» использования этот уважаемый дензнак сильно худел и изрядно утрачивал свое полновесное стоевроцентовое достоинство. Допустим, что этот евро должен был быть истрачен на «проведение акции по продвижению коктейлей на основе водки „Gorshkoff“ в концептуальном ночном клубе „Fabula Casa“. На самом деле тратилось не больше половины, а вот из оставшейся половины двадцать центов шли менеджеру этой самой „Fabula Casa“, чтобы тот в случае проверки показал документы, подтверждающие, что на организацию концептуальной попойки было истрачено именно столько, сколько показано в отчетности „Marini“, и ни центом меньше! Эти документы частично, за несколько центов, ему „шлепали“ менеджеры фирм поставщиков самого мероприятия, те, кто занимался поставкой всего необходимого для вечеринки, а частично фабриковал он сам. Таким образом, с каждого якобы потраченного полноценного евро в кармане менеджера „Fabula Casa“ оседали десять центов, в карманах представителей поставщиков еще десять центов, Калугин забирал себе тридцать, а оставшиеся пятьдесят действительно тратились по назначению. И вот эти то тридцать центов Алексей Калугин делил поровну, оставляя себе пятнадцать, а остальные пятнадцать принося своему дражайшему патрону сеньору Бруно „Бабукатти“. Все, кто принимал участие в откусывании от несчастного евро изрядных кусков, были, разумеется, весьма довольны. Не имели эти люди привычки много болтать и давно уже обеспечили себе тихую, спокойную старость. В год, пощипав таким тривиальным образом травку на сочных лугах рекламных бюджетов, господа Базукатти и Калугин „зарабатывали“ по три миллиона на брата. И были друг другом весьма довольны. Вот чем на самом деле объясняются те неистовые энергия и упорство, с которыми сеньор Бруно каждый год отстаивал своего вице президента по маркетингу перед почтенным Советом Директоров „Marini Group“. История стыдливо умалчивает о тех обстоятельствах, при которых эти двое стали так славно, а главное – результативно, петь дуэтом. Но за пару монет и история – поджав и без того тонкие и лживые губы свои, приоткрывает свои тайны ровно настолько, насколько это нужно для того, чтобы рассказать, как однажды, в самом начале своей карьеры, Леша Калугин был натурально застигнут врасплох своим итальянцем шефом, вызван «на ковер» и между этими двумя будущими компаньонами состоялся вот такой диалог: – Алексей, вы – мерзавец. Надеюсь, что вы это понимаете без обиняков! – Да, синьор. Конечно, синьор. Разумеется, синьор, я и мерзавец, если так угодно синьору. – Вы понимаете, что вы натворили?! – Нет, синьор. Я ничего такого не творил. Я всего лишь добросовестный сотрудник. – Алексей, прекратите валять дурака и прикидываться collonisto . Вы воруете деньги, и я намерен положить этому конец. Никто не вправе воровать деньги у меня из под носа. Я вызвал вас к себе и затворил двери, чтобы никто не увидел вашего позора. «Marini» не афиширует подобного. Я предлагаю вам тихо написать прошение об отставке, я его немедленно подпишу, и никто не узнает о том, какой вы негодяй. – Синьор Бруно… В таком случае вам также придется написать прошение, но теперь уже о своей отставке. Вы достойны ее не меньше, чем я. – Что! Да как вы… Да как вы смеете говорить со мной подобным образом!!! – Я имею приятеля, управляющего в одном из лучших московских отелей, где вы, синьор, так часто любите проводить время в компании мистера Кокаина и нескольких путан. Уверяю вас, что фотографий, изобличающих ваши утехи, и пояснительного письма к ним, представленных в штаб квартиру «Marini» в Амстердаме, будет более чем достаточно для того, чтобы вы прекратили занимать любые посты в этой организации, а на вашу карьеру пописала бы дворняжка. Калугин говорил хладнокровно, знал, что его аргументация неоспорима. С наигранным сочувствием посмотрел, как вначале побагровело, а затем стало землистым лицо итальянца. Услужливо помог тому опуститься в кресло, поднес стакан воды. Наклонился почти к самом уху и тихо, но веско продолжил: – Синьор Бруно. Это Россия. Здесь так принято, понимаете? Вместо того, чтобы с пафосом обличать меня, вы можете дать мне шанс, и я сделаю вас обеспеченным человеком. Вы вернетесь в Европу богачом! Испокон века иностранцы приезжали в Россию за богатством. Так повелось еще со времен императора Петра! Так зачем же вы хотите нарушить эту прекрасную традицию? Ведь вы такой же наемный менеджер, как и я! К черту корпоративность! К черту лживую двуличную корпоративную мораль! Как же можно не обогатиться за счет работодателя? Что же вы молчите? Я по глазам вижу, что предложение мое вам пришлось по душе. «Уламывать» Базукатти пришлось недолго. Вернее, его вовсе не пришлось уламывать. Он не закрывал лицо руками, не вскакивал с видом оскорбленного достоинства, не бил Калугина по голове тяжелыми настольными часами, стилизованными под бутылку рома «Джекобс». Он просто очень внимательно посмотрел Калугину в глаза. А затем жестом пригласил его сесть поближе. Погрозил шутливо пальцем. И согласился… Со временем шероховатости шантажа сгладились, между двумя компаньонами возникла, как им казалось, вполне искренняя дружба, и схема заработала без сбоев. Вот каков был этот «парижанин», приглашающий своего приятеля, уже не грустного, как прежде, а веселого и в изрядном подпитии «страуса», подняться в свой кабинет на тридцатом этаже. Нескромное обаяние буржуазии – А скажи мне, Алексей, как это все работает? У тебя есть опыт взаимодействия с людьми из этих самых розничных сетей? Как их там называют? – С закупщиками? Ну разумеется! Взаимодействие, понимаешь ли, налажено в полной мере и представляет собой, как говорят наши уважаемые американские бизнес теоретики, «дорогу с двусторонним движением», а говоря русским языком: «ты – мне, я – тебе». Вот так. – А какой нибудь пример можешь привести? Калугин на американский манер положил ноги на свой большой стол красного дерева, закинул руки за голову, мечтательно посмотрел в потолок: – Изволь. Вот тебе ситуация из последних. В организации «Патиссон» работает коммерческим директором некто Загребский. Фамилия, понимаешь ли, такая у него, говорящая. Даже некоторым образом обличающая. Уж больно любит старичок захватить прихватить. Это у него в почете. Жаден, сволочь, одним словом. А у нас появляется новый товарец. Аперитивчик там один. Пустяк, но продавать надо. Мы ведь multinational company. У нас, если в Амстердаме приняли решение товар выпускать на локальный рынок, задача одна: поставить этот товар во все знаковые, а уж тем более федеральные сети. За ними, старик, будущее. «Патиссон», знамо дело, хоть и так себе сеточка, мелкая, но все же в этом списке значится. Звоню я этому плуту Загребскому. Договариваемся встретиться здесь у нас, внизу, в ресторане. Объект режимный, система пропускная строгая, посторонние особенно не шастают, так что безопасность почти полностью гарантирована. А то сам знаешь, сколько народу на таких вот ресторанных рандеву палится. В московские рестораны ходит, по сути, одна и та же публика. И среди этой публики люди попадаются, с которыми встречаться ну совершенно незачем. И вот сидишь ты с кем нибудь, договариваешься, заинтересовываешь человечка, так сказать, а вас уже пасут. Результат понятен: увольнение и обрыв налаженного канала. А здесь у нас тихо. Так вот, приезжает этот хмырь. Я его кормлю, пою и говорю, что неплохо бы к вам в «Патиссон» наш аперитивчик на полочку поставить. Пускай, мол, стоит. Этот выжига подумал для вида и говорит: «Давай, Алексей, пятнаху». Прикинь! За какой то аперитивчик, у которого и продаж то никаких не будет, а так просто, для ассортимента надо поставить, он пятнадцать тысяч долларов попросил. А у меня на него бюджет всего то пятнаха и есть! Так мне же надо и себе что то оставить при этом! Пою я его еще больше, сулю всякие заграничные поездки халявные. Мы такие вояжи для этих сволочей организуем каждый год по нескольку раз. И в США, и в Европу – везде, где есть виноградники и наше производство. Ручку ему подарил свою как бы между делом, «Mont Blanc». Согласился на восемь штук в результате. И ему приятно, и я с земли семерик поднял. И все на доверии, понимаешь? Он понимает, что я его не сдам. Мне неинтересно! Ведь уволят его, откуда я знаю, кто на его место придет? Может, придет какая нибудь баба, тупая, как вот эта самая лемурийка, на место которой мы тебя хотим определить. Так она и денег брать не станет, и вопрос через нее ни один решить будет невозможно. Вот так вот, за счет этих самых недалеких закупщиков мы, скромные труженики, и живем. Закупщик ворует вагонами, и в случае чего я на него все и свалю. Все равно он в чане с дерьмом по самую макушку, а я чистенький и вроде как совершенно не при делах. – И меня ты, значит, на роль вот такого вот «сидящего в чане» определить хочешь? – На роль такого «чана» мечтают попасть все менеджеры торговых компаний Москвы, друг мой. Причем втайне надеясь, что роль эта будет ролью не в односерийном фильме, а в сериале с астрономическим количеством эпизодов. Короче, чтобы работать подольше, а наживать побольше. У тебя все равно особенных вариантов нет. Либо дома сидеть, благо тебе есть на что, хе хе хе, либо вот так… Согласен? – Да. Что же остается делать? – Тогда я сейчас составлю тебе резюме на английском и вышлю его своей знакомой. Ей, кстати, нужно будет штуки две «зелени» подкинуть за протекцию. Ты как, не против? – Да что ты! Нет, конечно! – Тогда отдохни пока. Вон поди на диване поваляйся, музыку послушай. Любишь Шона Кастелло? Мне как раз приятель на днях диск забросил… Алексей углубился в тонкости написания «Резюме кандидата». Этой обезличенной бумажки, без которой в современном мире устроиться вскоре нельзя будет никуда, включая very sexy – должности ночного вахтера в общежитии, набитом вьетнамцами, и водителя убийцы маршрутного такси. Его приятель побрел к большому кожаному дивану, сел, вежливо снял ботинки, скинул пиджак, забросил его на спинку невдалеке стоящего стула, взял с журнального столика пульт стереосистемы В&О и лег, с душевным покряхтыванием вытянувшись во весь рост и положив голову на довольно низкий подлокотник. Вскоре из угла кабинета, где с таким комфортом расположился будущий закупщик всех времен и народов, полилась великолепная мелодия, которая так органично дополняла то пьяно лирическое состояние, которое он сейчас испытывал. Глазами нашел за стенным шкафом выделяющийся в ряду книг белый переплет, сконцентрировался на нем и предался воспоминаниям о драматических событиях последних трех недель. Три недели. Именно столько длилось служебное расследование против него, бренд менеджера алкогольной бельгийской компании «Пьер Рикарди Руасси» Германа Кленовского. «Нашего Геры», как называли его во всех московских ресторанах. В тех, которые он посещал еженедельно по долгу службы, ибо в его обязанности входило продвижение продукции «Пьер Рикарди» именно через винные карты ресторанов. Начал Гера свою работу лет пять назад с должности простого маркетолога. Компания развивалась, люди были нужны позарез, а рынок труда уже который год испытывает колоссальные трудности. Работать некому, стоящих людей нет. Вместо них есть молоденькие вчерашние студентишки, насмотревшиеся сериалов про страшную девку с гнилыми зубами в очках а ля Генрих Гиммлер и ни черта не знающие, кроме полностью оторванной от реальной жизни теории, которую им преподают в их расплодившихся лжевузах такие же теоретики. При этом полном отсутствии практического опыта и со знаниями, вынесенными из бывшего кулинарного техникума, ныне именуемого «академией», эти вчерашние студенты весьма амбициозны. Амбиции, ничем не подкрепленные, – это и есть все, что у них, собственно, за душой. Приходя на собеседование к работодателю, такой вот вчерашний выпускник факультета менеджмента кулинарного техникума академии заявляет, что согласен работать самое меньшее руководителем отдела человек в пятьдесят с окладом тысяч в пять евро. И на меньшее этот красавец не согласен. Карьера Германа быстро пошла в гору. За короткое время он вырос до начальника отдела маркетинга, затем стал ведущим бренд менеджером компании по ресторанному направлению, сосредоточив в своих руках колоссальные рекламные бюджеты. Герман начал подворовывать не сразу. Не то чтобы он не хотел, просто на маленькой позиции у него не было такой возможности, но он не унывал. Словно заправский снайпер, он долго ждал в неприметном окопе – и дождался. Ресторанная жизнь довольно быстро превратила его в гламурного прощелыгу, высокомерно смотрящего «на быдло не из тусовки» и постоянно хлюпающего носом из за частого употребления кокаина. Не то чтобы он был наркоманом, но никогда не отказывался от парочки жирных дорожек, предложенных владельцем ночного клуба или ресторана. Все они были его друзьями, так, по крайней мере, он считал. Ведь совместный порок сплачивает людей. Герман получал откаты от всех и вся. Ничем не брезговал. Включение одной позиции вина или коньяка в винную карту ресторана стоило обычно около пятисот долларов. Гера брал в компании тысячу и половину оставлял себе. То же самое было с рекламными растяжками. Одна растяжка – кусок полотна с рекламой ресторана над проезжей частью – стоила обычно около четырех тысяч долларов. Герман брал шесть, а разницу опять же клал в карман. Его хорошие отношения с рестораторами позволяли спокойно откатничать и иметь в месяц тысяч десять двенадцать долларов честного левака. Вместе с заработной платой выходило около семнадцати тысяч в месяц – совсем неплохие деньги, но аппетит приходит во время еды. Это называют по разному, но суть процесса всегда сводится к старинной уголовной поговорке: «Жадность фраера сгубила». Почему человек теряет осторожность и его начинает «заносить» – это вопрос криминальной психологии и предмет изучения для целого ряда разнообразных исследователей человеческих душ от писателей до судебных исполнителей. Геру «занесло» через четыре года его работы в «Пьер Рикарди». Он начал торчать, как говорили, по взрослому. Ежедневной дозой для Кленовского стал один грамм кокаина. Затем два грамма. Затем три. Грамм этого адского счастья хорошего качества стоит в районе трехсот долларов. Говорят, что можно найти дешевле, но тогда можно нарваться на «туфту» и сжечь нос, а за ним и мозг каким нибудь толченым удобрением на основе селитры, смешанной с героином. Дилер у Геры был один из лучших в Москве, товар у него всегда был отменного качества. Дилера звали отчего то Джоном, и он снабжал порошком под названием Pure Columbus очень известных в Москве граждан. Среди его клиентов, любителей «двинуть по первому номеру», были известные политики, бизнесмены, эстрадные артисты, кинозвезды, рестораторы. Один из московских рестораторов и познакомил Геру с Джоном. Итак, несколько тысяч долларов у Геры уходило только на кокаин. Помимо этого он имел парочку любовниц, которые были совсем не прочь немного пополнить свой гардероб за его счет. Гера постоянно зажигал в клубах, обедал и ужинал в ресторанах, и при таком образе жизни никаких откатов ему не хватало. Тусовка, в которую он так стремился, членом которой стал и расстаться с которой не согласился бы ни за какие сокровища мира (ибо тусовка давала ему социальный статус), предполагала постоянное наличие у тусовщика денег в неограниченном количестве. Это всегда заложено в сути любого гламурного болота. Автомобилей должно быть хотя бы два: летний и зимний. И цена их должна начинаться от восьмидесяти тысяч. Одеваться, ясный день, надо постоянно во все самое передовое из последних миланских коллекций. Распродажа здесь не канает. Вещи прошлых сезонов в два счета вычислят, и станешь поводом для сплетен: «Ой, чота он в каком то старье пришел, ваще». И Гера пустился во все тяжкие. Он составлял левые контракты с ресторанами, ночными клубами, автозаправками, авиакомпаниями – кем угодно. Контракты свидетельствовали, что тот или иной ресторан, клуб или заправка размещает в своей винной карте ассортимент «Пьер Рикарди» и просит за это сумму со многими нулями в иностранной валюте. Частный мастер изготовил для него по опискам массу печатей действительно существующих организаций из их числа. И Гера, левой рукой подписывая контракты от лица ничего не подозревающих руководителей этих организаций, правой загребал в кассе многотысячные стопки купюр, которые прикарманивал полностью и без всякого зазрения совести. В «Пьер Рикарди» никому особенно не бросалась в глаза Герина преступная активность. Во первых, самостоятельно продукцию в рестораны, ночные клубы, гостиницы компания не отгружала, переложив эту задачу на дистрибьюторов, следовательно, установить, ушла ли продукция в ресторан «Третьяков lounge», клуб «Мо» или авиакомпанию «Мауbe Sairlines», было затруднительно. Да никто этими вопросами себя и не утруждал. Герман работал пятый год, был на хорошем счету, ему доверяли. Он охотно пользовался этим доверием, обратив его в преступный инструмент собственной наживы. В тусовке обратили внимание, что Гера начал перебарщивать с наркотиками, и с чьей то легкой руки все подхватили поговорку «Наш Гера стало герой». Когда дело касается наличных денег, то доверять нельзя вообще никому. Кругом сплошь и рядом так и вьются люди, готовые облегчить карман работодателя на пару монет. Один из знакомых Геры – бывший коммерческий директор питерского водочного завода Глеб Бобрович – однажды произнес ставший впоследствии хрестоматийным монолог: – Все жулят. Отвернулся, а тебя уж и обжулили. Ты за жуликом, ан с другой стороны залезли в карман. Ворье кругом! Факт. Впрочем, этот Бобрович и сам оказался изрядным жуликом. Завод принадлежал какому то не то сенатору, не то депутату, но, естественно, бизнесмену силового плана . На этот завод давно зарились конкуренты, но у них ничего особенно не получалось, кроме мелких пакостей, которые этому сенатскому депутату были как слону дробина. Но однажды, катаясь на скоростном скутере на Лазурном Берегу возле Ниццы, этот депутат, перебравши кальвадоса или еще чего то, не справился с управлением и на скорости сто сорок километров врезался в борт яхты другого депутата, скромно отдыхавшего на ней после весенней думской сессии с двумя гейшами и воображающим себя главным персонажем рекламного ролика пива «Тинькофф». Гейши и депутат яхтсмен особенно не пострадали, а вот водочному королю дико не повезло. От него смогли найти только несколько мелких запчастей, которые никуда не годились, и голову с хитро прищуренным правым глазом. Голова еще летела над водной гладью, и не успела еще эта голова коснуться морской волны, а уж на заводе начался жесточайший передел собственности. Подобно стратегическому населенному пункту в военное время, он в течение дня переходил из рук в руки от одной группировки влиятельного бизнесмена силового плана к другой такого же харизматичного господина. Конец этим боевым действиям положили власти, которые объявили завод федеральной собственностью и установили на нем государственное управление. Бизнесменам силового плана на государство тянуть особенно не хотелось, и, поняв, что продолжать вибрации в итоге выйдет себе дороже, они, скрипя зубами от злости, ретировались. Во время всех этих пунических войн Бобрович отсиживался на даче где то в районе Колпина, а после того, как все стихло, попытался вернуться на завод и стать угодным нынешней заводской администрации, но ничего у него не получилось. Бывший кадровый чекист, а ныне глава службы безопасности этого предприятия Максим Иванович Травин, добродушно улыбаясь в пушистые усы, выложил перед Глебом пухлую конторскую папку с его собственным, Глеба Бобровича, делом. Полистав папку, где было задокументировано решительно все вплоть до частоты ночных походов в сортир, не говоря уже о подборе дистрибьюторов за взятки, Глеб несколько раз икнул и предпочел испариться из поля зрения добрейшего Максима Ивановича. Он переехал в Москву, организовал здесь сеть салонов красоты и теперь вполне доволен жизнью. Вот только воспоминания о той папке иногда омрачают его безоблачное персональное небо. Гера, между тем, зарывался все больше и больше. Он чувствовал, что долго так продолжаться не может, и снимал стресс между ног красавиц полусвета. С напудренным носом и пустой головой он ненадолго забывал о скорой расплате. Эта самая расплата, а вернее сказать, пиздец, как и водится, подкралась незаметно. Из Франции в Москву прилетели акционеры «Пьер Рикарди». Днем они ознакомились с состоянием дел в российском филиале, а вечером поехали ужинать. Французы, как известно, диету не жалуют. Взяли в отделе маркетинга список ресторанов, из которого следовало, что во многих из них продукция «Пьер Рикарди» представлена на эксклюзивной основе и напитков конкурентов там вовсе нет, за что ресторану была выплачена изрядная сумма денег. И направились в известнейшее в Москве место под названием «Esprit cafe». Усевшись поудобнее, они через переводчика попросили у официанта виски «Джейсон» 18 летней выдержки и джин «Ларсен», на что официант невозмутимо ответил: «У нас из виски только „Джоник черный“ и „Джек Дэниэлс“, а из „Бифитеров“ только „Бифитеры“ и есть, а таких напитков, как вы, мсье, просите, у нас никогда и не было». Французы впали в недоумение, а так как люди они темпераментные, то тут же это недоумение переросло у них в истерику. Стали названивать по мобильным телефонам руководителю отдела маркетинга Гере и еще кому то, но решительно все телефоны были выключены, так как люди, которым они принадлежали, не любили, когда их беспокоят после шести часов вечера по рабочим вопросам. Тогда французы, чье истерическое недоумение стало постепенно переходить в ярость, потребовали хозяина заведения, который на Герино горе оказался в тот вечер в собственном ресторане. Он подошел, выслушал нервных французов и ответил, что никакого договора он в глаза не видел, ни о каком эксклюзивном контракте речь никогда не велась и он ничего такого не подписывал. Озадаченные французы, в которых давно уже зашевелился червь подозрения, решили посетить еще несколько заведений, указанных в списке, и везде их ждал совершенно такой же результат: недоумение хозяина ресторана по поводу какого то контракта и ухмылочки понятливых официантов. Туча, нависшая над Герой и давно наливавшаяся силой тропического ливня, была готова расплакаться. На следующее утро в офисе «Пьер Рикарди» очень тихо началось служебное расследование Гериной деятельности. В течение нескольких дней выяснилось, что ведущий бренд менеджер Герман Кленовский взгрел родное предприятие на два с половиной миллиона долларов. За день до окончания расследования один из рестораторов, не имевших против Геры ничего личного, позвонил ему и предупредил, что «под него копают, и, видимо, глубоко». Гера вышел якобы «на обед» и в офисе больше никогда не появлялся. Французы, движимые жаждой кровавой мести, написали на Геру заявление в прокуратуру, куда Геру и вызвали, прислав ему на дом повестку. Гера позвонил своему адвокату, известному всей Москве, вынюхал грамм своего волшебного порошка и, будучи отрешенным от всего мирского, прибыл на допрос. На допросе на Геру начали было кричать, угрожать ему и сулить страшные кары, но тот флегматично произнес: – Предъявите мне бумаги с моей подписью, из которых бы ясно следовало, что я брал в кассе деньги для того то и для того то. Следователь прокуратуры озадаченно почесала острым карандашом голову как раз под самым пучком волос. Не нашлась, что возразить, так как Гера был совершенно прав, и позвонила в «Пьер Рикарди». Там ей неохотно ответили, что таких бумаг у них нет и никогда не было. Следователь прокуратуры обозлилась, назвала рикардийцев олухами, швырнула трубку и уставилась на Геру: – Что, вывернулся? – Позвольте, я позвоню своему адвокату. – Да ладно… Не надо тут никому названивать. Иди отсюда. Повезло тебе. И Гера ушел. Он прекрасно знал, что все украденные им деньги официально в «Пьер Рикарди» не проводились, а выдавались из черной кассы, а он никогда ничего не подписывал. Вот так Герман Кленовский стал миллионером. Несмотря на то, что он много растранжирил, кое что у него оставалось, но этого при прежнем образе жизни, который Гера менять не собирался, должно было хватить на год, а что делать потом, было непонятно. И тогда он позвонил Калугину. Совместный дилер объединяет! «Ромашка». Адаптация – Ну что, Герыч. Я с твоим резюме закончил. Отправлять? – Дай хоть почитать, что ты там написал! – Да нормально я там все написал. С таким резюме в прежние времена тебя сразу бы главой комсомольской ячейки выбрали. Так я отправляю? – Валяй. Калугин зачем то подул на пальцы правой руки и нажал кнопочку SEND. – Готово, брат. Теперь позвоним нашей девушке, узнаем, когда ее можно отблагодарить. Позвонили. Девушка Оля прочитала резюме, сказала, что «это как раз то, что нам нужно». Показала его какому то большому начальнику, кажется, коммерческому директору этой самой «Ромашки». Тот с многозначительным видом водрузил на нос очки, выпятил нижнюю губу, прочитал, поцокал языком и, хлопнув Оленьку по пухлой попе, подмигнул ей: – Олга, ты сщетаешь, шьто это кароший кандидатюр? – Уверена, мистер Мурда! Опытный менеджер, from field, серьезный, и его очень хорошо рекомендовали. – Кито его рекомендалал? – Вице президент «Marini Group» господин Калугин! – О! Это исфестний и уфашаемий тщельовьек. Карашоу, вызовите этот Гьиера на зафтра утром. Ми путем с ним кафарить. Утром следующего дня наш Герман, проинструктированный Калугиным и скромно одетый в какой то престарелый пиджак и ботинки с тупыми носами, сидел перед мистером Мурдой и на прекрасном английском заворачивал о себе небылицы. Впрочем, вся корпоративная культура – это небылица более чем наполовину. Любой, даже самый маленький, клерк раздувается от собственной значимости и мнит себя хозяином мира, стремясь придать себе многозначительности. Появляется этакий басок, убедительно бубнящий немыслимую ахинею и чудовищную ложь. Картина мира клерка, если взглянуть на нее со стороны, – это постоянно сталкивающиеся друг с другом в маленьком тазике запущенные туда пластмассовые утята. В тазике тесно. Утята безобидно бьются пластмассовыми клювами друг о друга почти без звука. Вода недвижима. Но клерку, переполненному корпоративным зомбированием, кажется, что он не утенок, а мощный дредноут, принимающий участие в крупнейшем сражении в составе легендарной эскадры ООО «Пиписькин». Торпедирующий корабли эскадры противника из какого нибудь ООО «Хрентрест» и бомбящий глубинными бомбами субмарины атомного подводного флота ООО «Посадские грибки». Клерк постоянно лжет, а лгать он вынужден по долгу службы, либо сбывая лоховатым партнерам ненужный им товар в случае, если это торговая компания, либо уламывая лоховатых поставщиков заплатить за право торговать их ненужным товаром: очередным пакетом молока, коробкой конфет или телевизором под крышей «такого то» магазина, в случае если это сеть розничных магазинов. Все общение клерков строится на беспросветном вранье друг другу, и вранье это при его постоянном применении уже не кажется порождающим его клеркам враньем и вскоре превращается в корпоративный свод законов. Клерки, живущие в своем ирреальном мирке, считают его единственной приемлемой для жизни средой и с подозрением и даже презрением смотрят на всех остальных участников гражданского общества, не входящих в состав эскадры пластмассовых утят. Для клерков – это непостижимые и оттого конченые люди. Еще бы! Ведь проблема выполнения ежемесячного плана отгрузки бамбуковых кресел или бананов – это проблема вселенского масштаба и важнее ее нет ничего решительно! А сдача годового баланса?! Это же гораздо важнее, чем загадка Бермудского треугольника! Весь мир для клерка сужается до размеров его офиса, все интересы – до «выполнения плана сбора дебеторской задолженности». Контакты с внешним миром происходят в четко отведенные корпоративными правилами четыре недели, когда можно поехать в Турцию и валяться там под зонтиком, насосавшись халявного и потому дрянного, как все халявное, турецкого пива, или в Таиланд и побаловать собственные усохшие чресла в цепких коммерческих объятиях местной секс индустрии. …Об этом подумал мимолетом Герман, смотря на хитро поблескивающие стеклышки очков Мурды. Разговор носил мирный, спокойный характер. Герман как отличный психолог понял, что лемуриец к нему расположен. Что так же, как и все иностранцы, сражен уровнем владения им, Германом, английским языком и чистотой лондонского произношения. На самом деле Гера в Лондоне действительно пару раз был, но не для учебы, а совершенно по другим делам. В Лондоне у Геры был открыт банковский счет. А язык Гера выучил самостоятельно. По каким то старым книгам, найденным на даче приятеля и милостиво подаренных им Герману. Произношение тоже далось как то само собой. Не прошли даром несколько лет, проведенных в районной музыкальной школе. Слух был идеален, такой подошел бы для занятий скрипкой, но Гера любил гитару. Хотел сперва стать вторым Сеговией, на меньшее не соглашался. О этот юношеский максимализм! Как быстро он проходит и как больно разочаровывает своей нереализованностью. Увлечение Сеговией прошло после того, как Гера впервые услышал Гарри Мура. Пристал к отцу: купи, мол, электрогитару, хочу стать рок музыкантом. Отцу было не до того. Сына своего он не то чтобы не любил, он никогда не воспринимал его серьезно. Считал, что это какое то недоразумение, так… Вон у других то мужиков – вот это сыновья! А этот, ну, пускай уж растет, коль родился. К тому же у Гериного папы всегда были какие то шашни на стороне. Долгое время он как то выкручивался, но в конце концов его захомутала какая то исключительная стерва. Гера, как он сам впоследствии не раз говорил, по мужски понял бы отца, если бы тот ушел к молодой, красивой и бездетной девахе. Здесь любого мужика «за сорок» осудить трудно. Да и такой уход – он хоть как то объясним. А той стерве было столько же лет, сколько и папе, она раза три успела побывать замужем, причем все ее мужья как то странно и скоропостижно скончались, не дожив и до пятидесяти лет. От тех ушедших в мир иной страдальцев прижила эта сестренка графа Дракулы двоих дочерей. А от Гериного папы в спешном порядке родила третью. Гере было двадцать, младшей сестре его десять. Папа посмотрел на своих почти взрослых в его понимании детей, затем подержал на руках беспомощную новорожденную, стерва подлила ему сперва сладкого льстивого сиропчика, затем пригрозила, что выкинется из окна, затем еще что то пообещала… В общем, папа ушел. И остались Гера с сестрой и с мамой втроем… – Так ви не протьиф рапотать ф нашей компаньи? – Мурда вопросительно и вместе с тем выжидательно поглядел через стол на Германа, который чисто механически отвечал на его вопросы, а сам вспоминал Гарри Мура, папу и электрогитару, которую папа так ему и не купил… Германа приняли на работу. Уходя из офиса «Ромашки» для того, чтобы на следующий день вернуться туда уже в качестве нового сотрудника, он незаметно сунул Оленьке свернутую тугую зеленую трубочку из стодолларовых купюр. Она быстро кинула деньги в сумочку и мило улыбнулась. Герман про себя подумал: «Это последняя дача взятки в моей жизни, а вот взятка отнюдь не последняя». Усмехнулся. На улице, выбив из пачки сигарету, закурил, жадно съев ее в несколько глубоких затяжек. Щелчком выстрелил обожженный фильтр. На следующее утро он приступил к выполнению своих обязанностей. Должность Германа на новом месте работы называлась «специалист отдела закупок и маркетинга». По должности ему полагалась пара ассистентов, стол, стул, компьютер и заработная плата в семьсот долларов. Мобильный телефон не оплачивался. Офис «Ромашки» находился в одном из ее же больших магазинов, который именовался «гипермаркетом». С одной стороны прямоугольной коробки здания был вход в этот самый гипермаркет, с другой – вход в офис. Где то посредине между гипермаркетом и офисом находилась столовая для «русского персонала». Так в этой лемурийской компании называли лемурийцы всех остальных, тех, кто лемурийцем не являлся. В эту столовую сами лемурийцы ходить брезговали – такой отвратительной бурдой там кормили. Обычно в «меню» была картошка, плавающая в каком то жидком бульоне, малейшие волокна мяса из которого были удалены, салат из капустных листьев, на которых хрустел песок, и начавший черстветь белый хлеб, не проданный в магазине и поступивший для прокорма сотрудников. Периодически «выбрасывали» готовые к списанию йогурты с истекшим сроком годности и подгнившие бананы из того же самого магазина. Безотходный цикл, мать его! Не пропадать же, в самом деле, «добру»! К тому же питались там все вместе: и синие воротнички – офисные работники, и персонал гипермаркета, который Герман про себя в первый же день назвал «скотьем». От них постоянно пахло потом, они громко гоготали над какими то дебильными шутками уровня «Маха на пляжу по пьяни пошла чота в кусты и наступила в кучу говна, вот прикол, да?». Всю немудреную еду в «столовке» эти наследники революционного пролетариата обильно поливали стоящим на столах бесплатным майонезом, отчего та становилась, по справедливому мнению Германа, «еще гаже». В столовой Герман побывал лишь однажды, в самый первый день. Он ухитрился, почти не показывая вида и зажав рот рукой, быстро выйти в коридор, где, включив форсаж, понесся в сторону туалетов. Ворвавшись в кабинку, он едва успел закрыть дверь и склониться над унитазом. Его рвало несколько минут. Ничего в тот день он больше так и не съел. Вообще, условия, в которые попал Герман, радикально отличались от того, к чему он привык в роскошном офисе «Рикарди». Ни о каком отдельном кабинете и речи быть не могло! Его стол находился в большом зале, втиснутый меж таких же столов. К рабочему месту приходилось осторожно протискиваться – настолько плотно они стояли. В воздухе стоял неописуемый гвалт от постоянных звонков, ругани новоявленных коллег с поставщиками товаров и лемурийской брани. Это Мурда любил потренировать голосовые связки, выбравшись из своего маленького кабинета напротив. Чем он был недоволен, Герману было вначале непонятно, а потом он просто привык к этому постоянному визгу на дикарском языке и перестал обращать на вопли Мурды всякое внимание. В этой суетной толкотне Герману было дико и совершенно не по себе. Он чувствовал себя, как нежный тепличный апельсин на грядке картошки. Поначалу он все бегал на перекуры, но по нескольким быстрым и злобным взглядам, брошенным в его сторону Мурдой, понял, что частые перекуры не приветствуются. Тогда на Германа навалилась депрессия. В течение рабочего дня он еще как то сдерживал себя, но по вечерам, садясь в скромную, купленную за три тысячи долларов подержанную «девятку», он давал волю чувствам и начинал выть. Порой вой этот продолжался более десяти минут, после чего Герман с остервенением «втыкал» первую передачу и срывался с места, заставляя колеса несчастной машины дымиться от прокручивания на месте. Предаться приятной кокаиновой неге не получалось: все прежние друзья немедленно после получения известия о Герином увольнении оказались «страшно занятыми», а некоторые и вовсе не отвечали на звонки, видя на экранах своих телефонов, что им звонит Герман. Калугин вечно жаловался на чрезвычайную занятость, и привычной компании вокруг Германа не осталось. Наконец измотанный Гериными истериками «Кал» согласился встретиться с ним в пятницу вечером в клубе «Ритм энд Блюз», что возле Библиотеки имени Ленина. В знойный пятничный вечер к ограде клуба со стороны улицы подъехал пафосный Калугин на служебной «AUDI А6» с шофером и увидел, как из грязного, условно вишневого «жигуленка» вылезает понурый Герман в сереньком мешковатом пиджаке, несвежей рубашке, брюках с пузырями на коленях и пыльных ботинках. В руках вместо портфеля «Blue Marine» Гера держал какую то дурацкую спортивную сумку формата А4, которую он, захлопнув при помощи ноги дверцу своего автомобиля, надел на плечо. От увиденного Калугин на мгновение опешил. Он никогда не видел своего друга таким, как он выразился про себя, «опущенным». Тем не менее, широко улыбаясь, он поспешил навстречу Герману и на ходу, протягивая руку для рукопожатия, громко крикнул: – Герыч! Дружище! Ты ли это! Я не верю своим глазам: ты преобразился до неузнаваемости! – Гм… Еще бы! Ведь это по твоему совету я напялил на себя все эти ужасные шмотки, купил вот это отвратительное гремящее корыто и похож теперь на клошара! Черт возьми! Да я на грани нервного истощения! – Спокойно! Главное сейчас – это спокойствие. Предлагаю зайти внутрь! Не изливать же в самом деле душу прямо здесь, стоя на проезжей части?! Друзья проследовали в клуб. И если Калугин со стороны походил на роскошный океанский теплоход, то Герман в своем простеньком прикиде и с дурацкой сумочкой выглядел обшарпанным буксиром, выводящим этот теплоход из гавани порта на большую воду. Войдя внутрь, друзья сразу же поднялись на второй этаж, где оккупировали удобный полукруглый диван, немедленно закурили и заказали себе по четыре порции серебряной текилы «Sauza» каждый. Чокнувшись подряд четыре раза и влив в себя за рекордно короткое время по двести граммов текилы, они пришли в лиричное расположение духа и продолжили разговор уже спокойно, как и подобает двум выпившим и никуда не спешащим в конце рабочей недели клеркам: – Леша, я на грани нервного срыва. Я думаю, что не выдержу больше двух дней в этом аду. – А может быть, ты просто не в состоянии приспособиться к среде? Я всегда считал, что у тебя должны получаться такие вещи. Расскажи все по порядку, а я постараюсь успокоить тебя, ибо вижу, что ты нуждаешься в дружеском напутствии, ха ха. – Толпа народу в душной комнате! Несколько десятков человек непрестанно с кем то ругаются по телефонам! Мониторы дореволюционные, ламповые! Бабы беспрестанно сплетничают! Начальник – лемуриец, хитрый, по моему, как багдадский вор! В столовой жрать невозможно! Кругом одно скотьё, от них воняет, они едят руками, ржут, как кони, над какими то дебильными остротами уровня «Васька обоссался»! Я по твоему совету купил себе все эти обноски! Хожу в них и от этого чувствую себя как полное чмо и лох! Никаких денег мне никто нести не торопится! Меня вообще ни к чему такому не подпускают! Я тупо сижу за своим ужасным монитором с повышенным уровнем излучения и изучаю какую то специальную программу, с которой вся эта толпа народу работает, и всё! И вот так от звонка до звонка! В шесть часов уйти нельзя, не приветствуется, во всяком случае, во время испытательного срока. Сижу, как баран, и до восьми, и до девяти и чувствую, как от всего этого я прямым курсом движусь к маниакальной и агрессивной паранойе! Давай еще врежем по текиле, а лучше бы по ноздре. У тебя есть что нибудь по первому номеру? – Гера, давай по порядку. Все совсем не так страшно, как тебе кажется. Разумеется, ты привык совершенно к другим условиям, другому рабочему ритму. Ты привык к личному кабинету, к секретарше, обедам и ужинам в ресторанах и приличным костюмам. Так вот: ничего этого в твоей жизни, которая проходит у тебя, по крайней мере с 9.00 до 18.00 по будням, ничего этого больше не будет. Зато вместо этого у тебя будет много, очень много денег и прекрасная возможность почувствовать всю прелесть двойной жизни, которой ты вынужден будешь начать жить в самое ближайшее время! Эта недалекая девочка, та, которую заменили тобой, она еще здесь, в Москве? Она еще не уехала к себе на историческую родину? – В том то и дело, что нет! Она продолжает рулить всеми процессами до сих пор и изредка что то рассказывает мне, говоря сквозь зубы по нескольку предложений в день! – Вот я точно говорю тебе: скоро все неприятности закончатся. Она обязательно скоро уедет, и тогда тебе, как говорится, станет видна и понятна «вся поляна». Терпи. Как только она уберет свою жирную задницу… Ведь у нее жирная задница? У всех у них жирные, огромные задницы, которыми они стучат по земле, ха ха ха! Так вот, как только она уберет свою жирную задницу, я лично приеду к тебе с официальным визитом, якобы для знакомства, и это будет для тебя очень сильной моральной поддержкой, во первых, и признанием твоего авторитета в глазах всей этой окружающей тебя толпы, во вторых. Кстати, насчет душной комнаты и толпы народу, который шумит. Ты же, наверное, видел репортажи с какой нибудь из мировых бирж? Ну там, с Лондонской или с Токийской, например? Вот там действительно орут! И так, что неподготовленный человек, думаю, получил бы инфаркт мгновенно, не сходя с места. А эти ничего, привыкли. И ты, мой друг, привыкнешь, можешь не сомневаться. – Как к такому можно привыкнуть? Не знаю… – А ты поставь перед собой цель. Только цель должна быть такой… глобальной, что ли. Настолько глобальной, что все эти мелкие помехи перестанут досаждать тотчас же! А цель у тебя на такой работе может быть только одна – это наколбасить как можно больше денег. Сколько ты нажил в «Рикарди?» – Два с половиной… – А сколько осталось? – Тысяч триста… Но это в Лондоне, в банке. Здесь, быть может, штук двадцать, не больше. – Н да… Погулял ты, господин Кленовский. Погулял крепко. Я даже не представляю, куда можно просадить такую кучу денег всего за год! – Да все ты представляешь: Париж, Ницца, кокс, девки. Хорошо, хоть квартиру успел купить. Есть где жить. Ты же слышал, что от меня Машка ушла? А я после развода углов пять поменял, кажется, разных. Сейчас живу, как суслик в пустыне: голые стены, плазменный телевизор размером с футбольное поле, кровать и «лампочки Ильича» на потолке вместо люстр. И по ночам Машка с детьми снится. – Скучаешь? – А ты как думал? Да ладно… Мне из того колодца больше не пить. Хорошо, что хоть с детьми вижусь по выходным. Сам виноват, чего там говорить то! Машка терпела долго, пока от очередной моей зазнобы СМС ку не прочла случайно, типа: «Приезжай, Геруся, я вся теку». А я телефон дома забыл. Прихожу, а в коридоре стоит чемодан и на нем лежит записка с одним словом «уходи», а сверху телефон с той самой СМС кой… К черту! Давай выпьем! Душа болит. Я это чувствую, представляешь?! – Верно говорят, что беда одна не приходит. И Маша, и с работой у тебя… Но ведь прошло? Ведь все это уже в прошлом? Ведь ты это пережил? Не сторчался, не спился! Привыкнешь. Все будет хорошо. – Спасибо тебе, Леша, за добрые слова. С тобой поговоришь, и чувство такое, будто дырку в черепе стальной нашлепкой прикрыли и не сквозит в мозгах больше. Спасибо, старый друг. Цель хорошая. Ради нее и потерпеть можно. То есть – ты предлагаешь не заморачиваться по поводу всей этой офисной чепухи, а видеть впереди только ящик, на котором нарисовано число с шестью нулями, и постоянно двигаться к нему? – Именно! – Здорово… Я только, знаешь ли, одного боюсь. – Чего же? – Того, что, увлекшись, можно, не особенно разбирая дороги, ведущей к ящику, забрести в болото, да и утонуть в нем к чертовой матери совсем. С концами, как говорится. – Аккуратность и Конспирация – вот две лучшие и верные подруги настоящего закупщика. Ты уже начал дружить с Конспирацией, напялив на себя лохмотья и втиснувшись в эту death car. Осталось расположить к себе Аккуратность, соблюдая все внутренние правила жизни в офисе, не выделяясь ничем на общем фоне, держа язык за зубами и поддерживая идеальный порядок в рабочих документах и файлах. Протоколируй все! Каждую встречу с каждым поставщиком. Втирай очки начальству, выставляя свою чрезвычайную аккуратность перед собой, как свое несомненное достоинство. И помни о ящике с нарисованным на крышке длинным числом, эквивалент которого в надежной валюте ждет тебя внутри. «Шестерка» Через неделю, как и предсказывал Калугин, крупнопопая лемурийская девушка по имени Зайнаб покинула столицу нашей родины и вернулась в свой родной город с кривыми улочками, христианскими храмами, переделанными в мечети, плохими ресторанами и террористами, злобно жаждущими взорвать хоть кого нибудь. По случаю ее отъезда в офисе имела место быть небольшая пьянка, на которой присутствовал и Герман. Выпив бокал какого то дешевого и кислого грузинского вина, от которого у него мгновенно заболела голова, он отошел в сторонку, прислонился к стене и, взглянув на сборище довольно гогочущих лемурийцев, подумал: «Лемурия – мусульманская страна. Терроризм в ней – это явление, возведенное в ранг государственной политики „по умолчанию“. Лемурийцы воинственны, но глуповаты и предпочитают нападать первыми, не особенно заботясь об обороне. Несколько раз Лемурия участвовала в военных конфликтах с нашей страной, и всегда мы крепко надирали ей задницу. Каждый раз перед тем, как вновь с позором ретироваться с поля сражения, а вернее, убежать без задних ног, лемурийские военачальники хвастливо заявляли о „скорой победе над русскими свиньями“, но вскоре сами, подобно свиньям, трусливо хрюкая и оставляя за собой дурно пахнущие кучки, улепетывали в свою маленькую злобную страну. Россия всегда была Лемурии не по зубам. Но не надо думать, что Лемурия отказалась от своих притязаний на русские земли! Дай только волю – и лемурийцы вырежут у нас полстраны, как когда то, около ста лет назад, вырезали своих соседей горян. Впрочем, в геноциде горян лемурийцы не сознаются до сих пор и заявляют, что ничего подобного они не делали и все это подлейшие выдумки самих горян, которых в той резне погибли многие тысячи. Лемурия очень хочет показаться остальному миру цивилизованной и вступить во влиятельные межгосударственные организации, но ее никуда не пускают. Напоминают о горянах и о том, что именно в Лемурии появился фанатик, чуть было не ухлопавший одного очень высокопоставленного христианского церковного деятеля, половинки мизинца которого не стоит вся Лемурия вместе взятая. Террористов готовят в лемурийских „спецшколах по выпуску террористов“, и лемурийцы наивно полагают, что ни ФСБ, ни ЦРУ, ни МИ 6 знать об этом не знают. Для того, чтобы участие государства в деле подготовки террористов было недоказуемым, с лемурийской точки зрения, прошедшим полный курс обучения террористам разрешают в качестве дипломной работы рвануть что нибудь „в легкую“ на территории самой Лемурии. Этим власти страны преследуют, как им кажется, две цели: во первых, новоиспеченные террористы практикуются перед настоящими, крупными диверсиями, во вторых, лемурийская пропаганда начинает вопить о том, что, дескать: „Смотрите! У нас тут тоже взрывают! Мы тоже пострадавшие! А вы говорите о каких то горянах! Да мы и мухи не в состоянии пришлепнуть нашей загнутой лемурийской туфлей, а уж какие тут горяне, какой уж тут геноцид?!“ Тот факт, что в момент этих „контрольных“ и „зачетов“ по террористическим дисциплинам гибнут собственные граждане, лемурийское правительство нисколько не волнует. Человеческая жизнь в странах подобных Лемурии не стоит вообще ничего. Ярые поборники террора из ЦРУ, разумеется, обо всем этом знают, но Лемурия держит у себя американские военные базы, с которых так удобно летать и бомбить Ирак, Югославию, а будет нужно, то и Россию, и принципиальные американцы засовывают свои принципы подальше и просто молчат. Вот так». Вечеринка закончилась. Все разошлись. Герман уехал в свою пустую квартиру без занавесок и абажуров, а наутро, придя в офис, он понял, что все изменилось. Его телефон звонил непрестанно. Поставщики наседали с одним единственным вопросом: «Скажите, когда нам заплатят деньги?» Дело в том, что «Ромашка» отличалась, да и по сей день отличается, тем, что товар у своих поставщиков берет с огромным удовольствием, а вот расплачиваться за него совсем не торопится. А зачем? Не лучше ли, чем брать кредиты в банках под высокие проценты, просто и безболезненно бесплатно кредитоваться за счет поставщиков? Вернее, кредитом это назвать нельзя. Это такой беспроцентный и практически бессрочный займ. Кто то не выдерживает и подает в суд. Тогда лемурийцы, источая целые тучи праведного гнева, возвращают деньги, но и работать прекращают. И ничего тут поставщикам особенно не поделать. Хочешь – работай. А не хочешь – катись себе колбасой вдоль по улице мимо очереди таких же, как ты, заложников ситуации. Они с большим удовольствием займут твое место. Но если бы все поставщики так работали с «Ромашкой», то уже давно бы обанкротились. Герман прекрасно это понимал, но не знал, с кого именно начать вводить в действие свой изумительный план личного обогащения. Тогда он решил провести с каждым из поставщиков переговоры и исключительно на уровне интуиции сделать для себя первоначальный вывод: стоит ли продолжать «окучивать» поставщика дальше или же это может закончиться плачевно для будущей карьеры. Он прекратил давать обещания назойливым менеджерам торговых компаний о том, что «обязательно когда нибудь заплатит», и попросил их пригласить к нему их руководителей, причем желательно собственников бизнеса, «для делового знакомства». Таких встреч Герман провел множество. Деловые знакомства происходили одно за одним, раз по пяти на дню. К концу второй недели он составил для себя список из шестнадцати компаний, акционеры которых, по мнению Геры, были «нормальными мужиками», между которыми, впрочем, затесались одна очень милая и приветливая женщина по имени Марина Бутылина и еще одна девушка, о которой мы расскажем позже. Марина прожила фантастически сложную жизнь: она и ее первый муж были военными и служили в Афганистане. Она была переводчиком, он был пилотом вертолета. Она переводила перехваченные радиограммы душманов, а ее мужа подбили и замучили в плену те же самые душманы, о чем она и узнала из очередной перехваченной советской войсковой разведкой радиограммы. Она многое вынесла – эта маленькая миловидная женщина не сломалась, и судьба преподнесла ей подарок в виде мужа американца, миллионера яхтсмена, и сынишки гения, родившегося в этом счастливом браке. Герман пришел домой, уселся за приобретенный недавно письменный стол, включил настольную лампу. Вытянул из стопки несколько больших чистых листов бумаги. Аккуратно разрезал их на четвертинки. Затем написал на каждом название одной из этих шестнадцати компаний и разложил все шестнадцать бумажек так, как обыкновенно раскладывает коварный профессор билеты перед экзаменом, с той только разницей, что содержимое билетов не было скрыто. Наоборот, на Геру смотрели все эти шестнадцать «ООО», и ему предстояло решить: с какими из этих «ООО» он продолжит вести «интересный» диалог, а с какими, кроме официальных контактов, у него никогда и ничего не произойдет. Он брал со стола по одному прямоугольнику, близко подносил его к глазам так, что буквы сливались. Затем удалял его от глаз на расстояние нормального для зрения фокуса и вновь подносил бумагу к глазам. Делая так, он словно медитировал, детально вспоминая все особенности встречи с тем или иным из акционеров этих «ООО», их лица, жесты. Анализировал манеру разговора и, что самое главное, свои личные ощущения от общения с тем или иным потенциальным «донором», так он назвал про себя всех тех, с кем решил вступить в интимные отношения на почве откатов. После такого рода анализа восемь бумажных прямоугольников были скомканы и с шумом решительно смыты в унитаз, а восемь оставшихся должны были выдержать еще одну проверку. На вторых встречах Гера, не особенно то оригинальничая, задавал один и тот же вопрос: «Проясните, пожалуйста, вашу позицию?» Это был совершенно очевидный намек на откат, совсем как тайный язык некоего секретного общества. Он знал, что те, кто владеет этим специфическим сленгом, поймет смысл фразы. Поняли шестеро. С тех самых пор эта шестерка и стала основным источником доходов нашего Германа. Еженедельно, по понедельникам, отделу, в котором он трудился, приносили из финансового управления один документ. С виду ничего особенного: всего одна бумажка, а на ней одна единственная цифра. Документ назывался: «Weekly Budget» и содержал сведения о сумме, выделяемой для оплаты поставщикам. Сумма вычислялась нехитрым путем и составляла всего то от силы пятнадцать процентов от недельных продаж. Больше прижимистые лемурийские финансисты никогда не давали, за исключением кануна Нового года. Частенько и этих пятнадцати процентов не было. Гера тихо получал свою циферку от общей цифры, скромно уходил в свой уголок, садился за стол и начинал высчитывать, кому и сколько он выделит на оплату. Сперва шла «большая шестерка», так он сам называл ее про себя. На каждого из ее членов приходилось как минимум десять процентов того, чем располагал Гера, так что после «большой шестерки» всем остальным поставщикам почти ничего не оставалось, и им перепадали крохи. Герман всегда помнил напутствие Калугина о необходимости соблюдать конспирацию, и всю «шестерку» в общий список почти никогда не включал, дабы не вызвать подозрений у своей вороватой и подловатой начальницы, о которой стоит сказать несколько слов отдельно. Лариса Закупщиками, как правило, руководит какой то промежуточный между ними и коммерческим директором начальничек. «Ромашка» в этом отношении исключением не была. На должности так называемых «group manager» назначались, как правило, только лемурийцы или бабы, делящие с ними постель. Этих баб так и называли «лемурские соски», а чаще просто «лемурийские шлюхи». Лемурийские мужчины всегда были крайне похотливы и охочи до российских женщин. Оно и понятно! Стоит приехать в Лемурию, воочию увидеть тамошних красоток, и романтическое желание смотреть на женщин, как на прекрасные цветы, увянет надолго. Подобно большинству южных дам, лемурийки уже к двадцати пяти годам начинают полнеть, а к тридцати, времени расцвета наших прекрасных женщин, лемурийки превращаются в безнадежные бесформенные колоды. Попадая в Россию, лемурийский мужчина совершенно теряет голову от такого обилия женской красоты и пускается во все тяжкие, начиная, как правило, с того, что скоропостижно разводится со своей лемурийской половиной. Затем, в ряде случаев, следует брак с россиянкой, общие дети, быт и отъезд счастливой пары обратно в Лемурию с, порой, грустным возвращением разочаровавшейся женщины обратно в Россию. Чаще же всего лемурийцы имеют сразу по нескольку любовниц, законными узами быть связанными не слишком торопятся и чувствуют себя превосходно. В знак благодарности эти темпераментные и признательные мужчины стремятся обрадовать и возблагодарить своих фей и довольно часто устраивают их на руководящие посты в компаниях, имеющих отношение к лемурийскому бизнесу. Начальница Германа исключением не была. Путем каких то женских немудреных хитростей она обольстила знатного лемурийца по имени Йохан, проводившего в то время инспекцию на стройке в ее родном южном городе. У «дочки пасечника», как она сама себя иногда с гордостью называла, это, возможно, был единственный шанс разменять улицу Красная, центральную улицу того самого города, на Бульварное кольцо и Тверскую. Йохан работал в Москве в какой то лемурийской строительной организации, и Лариса, так звали эту слегка перезревшую южнорусскую чаровницу, вцепилась в него мертвой хваткой провинциальной тигрицы. Из своей инспекционной поездки Йохан вернулся с невестой, вскоре они поженились. Как и любой мужчина, да еще и восточный, Йохан жаждал поскорее заполучить наследника, но у Ларисы с этим были какие то проблемы. Из за трудностей на почве репродукции она буквально сходила с ума, и ее южнорусский характер, который и так то, как известно, не подарок, совершенно испортился. К моменту знакомства ее с Германом Лариса представляла собой законченную стерву, и Гера понял, что она и есть его самая большая головная боль на новом месте. Все его попытки как то подстроиться под чертовку Ларису успеха не имели. Никаких неформальных контактов наладить не получалось, и мало помалу между Герой и краснодарской пасечницей установилась глухая взаимная ненависть, только и ожидавшая прорыва через образовавшийся кратер. Один из членов «большой шестерки», человек, осведомленный в различного рода интригах и коллекционер сплетен, как то рассказал Гере о том, что эта самая Лариса сама является страшной откатчицей. Однажды, во время традиционной еженедельной встречи, проходившей в ресторане «Ки Ка Ку», где, как известно, изрядная китайская кухня и пара прелестных живых экзотических уточек расхаживают прямо по залу, этот самый знаток интриг по имени Влад, передав Гере под столом пухлый конверт с деньгами, заявил: – Знаешь, Герыч, я ведь про эту твою начальницу много чего могу рассказать. – Давай давай! Очень интересно! – Она у вас руководит всей товарной группой «food», то есть «продовольственные товары», около пяти лет, правильно? – Ну, как то так. Да. Получается, с самого начала, с самых первых дней деятельности «Ромашки» в Москве. – Она за это время наработала отличные откатные связи с несколькими компаниями. Здесь и «колбасники», и «консервщики», и «бакалейщики», и «кондитеры», и много кто еще. Вот только с «алкоголиками» у нее как то не сложилось. А знаешь, почему? Это все из за моей конторы. Она нас одно время попыталась, что называется, «придушить», а я своим эсбешникам приказ отдал на нее компромату набрать. – И что, собрали? – Да оказалось легче легкого! В «Ромашке», чтобы ты знал, никакой службы безопасности отродясь не было. Менты на входе не в счет – это просто наемная охрана. Поэтому никто особенно свои солидные приобретения, скажем в недвижимости, скрывать не торопится. Эта Лариса за три года насобирала до того неплохо, что построила два дома в ближнем Подмосковье, а в самой Москве купила четыре огромные квартиры в элитных новостройках. И все оформлено на нее, представляешь! – А как же ее лемур? – Да и он тоже хорош! Он в «Ромашке», после того как со стройки сбежал, занимается распределением мест аренды. Помимо магазина есть же еще огромные площади в торговых центрах, которые сдаются в аренду всяким магазинчикам, ресторанам, лавочкам со всякой ерундой, и так далее. Так там откаты за распределение этих площадей тоже бешеные! Короче, колбасят они вдвоем, да так, что только звон стоит. Он – гражданин Лемурии, на него оформить никакую собственность в России невозможно, и поэтому они все записывают на Ларису. На работу они ездят на служебной «Реношке», а у самих бабла на «Майбах» хватило бы. Не светятся, естественно. Ну и, разумеется, кокаин. Без него тоже не обошлось. – Да неужели? То то мне пару раз показалось поведение странным, а вернее, до боли знакомым: глаза навыкате, чрезмерно возбужденное состояние… Вот в чем, оказывается, дело. – Чудеса бывают? Так вот, я к ней пришел на переговоры. Сели мы за стол. Она и начинает мне задвигать, мол, «ваши условия для нас невыгодны», а я ей так ненавязчиво листочек, где все ее художества записаны, подаю и говорю: «Если вы не против, то у нас к этому листочку и перевод имеется на лемурийский язык. Для того, чтобы руководство ваше в самой Лемурии сразу поняло, о чем идет речь. И копии всех ваших документов о собственности. Так что давайте лучше с вами жить дружно». – А она?! – А у нее вся кожа пошла красными пятнами, от нее даже пахнуть стало как то неприятно. Запах страха – он вообще то неприятный. Короче, опуская подробности, скажу, что я все свои проблемы устранил, она пошла на уступки и больше нас никогда не трогала. Причем, видимо, у нее такой стереотип выработался по отношению ко всем алкогольным компаниям. Точно знаю, что она ни у кого из нашей отрасли на интересе не сидит. Побаивается. А тебе страшно завидует. – Она разве что то знает?! – Знала бы наверняка, ты бы уже сидел дома. Догадывается. Да тут и догадаться – не великим умом надо обладать. Согласись, что, имея зарплату в семьсот долларов, не брать откаты невозможно. Да еще, к тому же, сидя на самом золоченом стуле из всех в твоем отделе. Я прав? – Прав. И что мне делать прикажешь? Она меня достала своими придирками. Иногда хочется опустить ей монитор на голову, чтобы эта голова больше никогда ничего не сказала. – Гера, держись. Крепчать надо. У тебя цель есть? – Есть. Накосить побольше бабла и уехать отсюда навсегда. – Ну так и помни о ней. А со вздорными бабами не спорь. Здесь лучше промолчать. – Да я в курсе. Влад, я тебя, кстати, попросить хотел… – О чем? – Ты мне сейчас два процента платишь за оплату согласно условиям договора, так? Я хочу тебя попросить увеличить ставку. Денег выделяют мало, долги растут, как снежный ком, и ты сам понимаешь, что мой бюджет становится все дороже. – Сколько же ты хочешь? – Четыре процента. – Ну ты и засранец! Откуда я тебе четыре процента возьму?! Мне это экономически невыгодно. – Слушай, не пудри мне мозги, ладно? Я тебе плачу, как часы, у тебя в договоре прописано, что ты должен от «Ромашки» получать деньги через сорок пять дней после поставки товара, и ты их получаешь иногда даже раньше. – Да пожалуйста! Но я тогда должен буду цены поднять, ты же понимаешь? – Намного? – Процента на четыре как минимум. У нас с тобой расчеты безнальные, а нал с каждым днем все дороже стоит, поэтому ты поднимаешь на два, а я на четыре. – Да и поднимай. Мне по хрену, если честно. – У тебя на полке цена будет выше, чем у остальных. Не страшно? – Да брось, кто за этим смотрит? – Гера, откуда в тебе эта дурашливая уверенность? Ты сидишь на мешке с золотом, а за тем, кто сидит на мешке с золотом, всегда смотрит не одна пара глаз. Любой твой шаг оценивают, анализируют, заранее подозревая тебя в намерении несправедливо нажиться. Делают выводы, концентрируют информацию и затем, предоставив ее в соответствующем виде твоему руководству, добьются твоего вылета. И будешь ты вместо мешка с золотом восседать на куче дерьма. – Влад, ну я не знаю тогда, что мне делать. У меня денег очень мало. Отдавать этот мизер за два процента для меня крайне невыгодно. Влад задумался. Отхлебнул из чайной чашки тончайшего фарфора. Поднял чашку на уровень глаз и зачем то внимательно поглядел на нее. Наконец со вздохом поставил чашку на блюдце. – Красивая чашка. В красивом ресторане и чашки красивые. Следят за мелочами ребята. Молодцы. Красивая чашка. И не дешевая, кстати. И чай в этой чашке не дешев. Хотя он такой же, как и везде. Просто чашка сделала его дороже. Вот видишь, Герман, я человек не бедный, я просто люблю этот сорт чая и везде заказываю именно его. А делаю я это почти каждый день, так как я каждый день обедаю в разных ресторанах. И поневоле запомнил, сколько и где он стоит. Чисто автоматически. А если человек каждый день в твоем магазине покупает одну и ту же бутылку водки, то ему не безразлична ее цена, и как только она увеличится, он перестанет эту бутылку у тебя покупать. Надо тебе это? Думаю, что нет. А мне тем более этого не нужно. Я стану у тебя меньше продавать и больше за это платить? Я похож на идиота? – А я? – Гера, ты жесткий переговорщик, черт бы тебя побрал, прости за выражение. Тогда мне придется поднять цены везде, ты это понимаешь? – Ну и что? Поднимай. – Это долго и сложно. – Влад, еще раз тебя прошу: ну не еби ты мне мозги! Что долго?! Что сложно?! Да ты так же, как со мной сейчас, ты так же встречаешься с целой толпой моих коллег. Я что у тебя, один единственный на откатах сижу?! Да я уверен, что все! Ну или, во всяком случае, процентов девяносто закупщиков, так же, как и я сейчас, получают от тебя такие же конвертики. Ты знаешь, я бы назвал наш цех, наше сообщество закупщиков «Клубом Любителей Белых Конвертов», сокращенно КЛБК, а для конспирации КОЛОБОК. Все мы, закупщики, вот такие вот «колобки». От бабушки ушли, от дедушки ушли и к тебе пришли за денежками! Дай нам конвертик, дядя Влад! – Ладно, не паясничай… Договорились. – Тогда присылай мне письмо с официальным обоснованием повышения цен прямо завтра, и я все одобрю. – А Лариса твоя не должна это письмо подписать разве? – Оно как раз для нее. Влад усмехнулся, жестом подозвал официантку в красном кимоно, попросил ее принести счет. Закурил, выпустил несколько колечек дыма вверх и вдруг рассмеялся. – Ты чего хохочешь? – Знаешь, Герман, всегда находится кто то, кто за все платит. И за эти четыре процента и вообще за все откаты. Народ за все и платит. Все откаты ложатся на плечи рядового потребителя. Получается, что ты должен всему народу! – Да отвали ты, демагог хренов. Поживи на семьсот долларов в месяц, тогда говори про народ. – Так живут! Тот же народ и живет! И не на семьсот живет! А на гораздо меньше! В деревнях, вон, вообще люди на натуральное хозяйство перешли: там деньги – это такая редкость, что деревенские друг другу рассказывают, как пятьсот рублей выглядят, а кто видел тысячную купюру, тот на завалинке в авторитете! – А зачем мне равняться на того, кто на завалинке сидит? Знаешь поговорку: «Не учился, так ворочай, в жопу ебаный рабочий!»? И не надо тут уравниловкой заниматься. Я, видишь ли, выпускник МГУ, а не слесарь Метростроя. – Надо же! Какая классовая ненависть! А у самого небось дедушка первые колхозы создавал? – Да не без этого. Только заметь, что он их создавал, но сам колхозником не был и за трудодни в виде палочек не работал! – Знаешь, ты мне чем то напоминаешь американца. – Кого? Это еще почему? – А у них с молоком матери всасывается на всю их долбаную жизнь, что они – не больше и не меньше, как повелители этого мира. Высшая нация на земле. Они в этом от фашистов мало чем отличаются: новые арийцы, заигравшиеся в демократию. Причем их демократия, на мой взгляд, мало чем отличается от доктрины национал социализма, выраженной в агитках Геббельса наподобие той, где: «Честными и порядочными мы должны быть только по отношению к самим себе». Страна фашиствующих лицемеров, неоправданно считающих себя единственными, кто вправе вершить суд над целыми народами. Вот и ты мне чем то напоминаешь такого же новоиспеченного арийца. Чего ради ты считаешь, что слесарь Метростроя хуже, чем ты сам? Тем лишь, что у него нет денег на кокаин и стресс он снимает с помощью бутылки водки за шестьдесят рублей, а не коньяком выдержки ХО? – Хотя бы! – Нет уж, дорогой мой Гера! Никогда не суди о людях свысока, тем более рассуждая с позиции своего достатка. Деньги – не предмет. Воду нельзя назвать предметом: утекла сквозь пальцы, и все. И стал ты таким же, как все те, кого ты презирал. – Влад, ты просто какой то Савонарола – безумный проповедник, которого в конце концов сожгли за то, что он чересчур много говорил о том очевидном, с чем никто не хотел мириться. – Так ты согласен со мной? Не надо столь пренебрежительно отзываться о людях. Это лишь множит всеобщую ненависть. Главный капитал – это умение сплачивать людей вокруг себя. Тот, кто этим умением владеет, никогда не станет прозябать в бедности. – Хочешь, чтобы я сколотил вокруг себя секту последователей? И чему же я стану учить? «Откатничайте и наживайтесь – и будет вам счастье, братья и сестры»? Люди неравны между собой изначально. И это нормально. Пусть слесарь живет в пятиэтажке с видом на свалку, а я буду жить в пентхаусе. – Живи! Никто тебе не запрещает же. Просто мысли свои о неравенстве держи при себе и вслух их никогда не высказывай. Слова, видишь ли, материальны, и в особенности плохие. Почва у тебя под ногами зыбкая. По сути – это даже и не почва, а болотная трясина. Если ты не тонешь прямо сейчас, то, значит, стоишь на кочке, но тебе необходимо двигаться дальше. Перепрыгивать с кочки на кочку, чтобы в конце концов когда нибудь ощутить под ногами твердую землю. А при прыжках с кочки на кочку нужно внимательно глядеть вниз, не то можно промахнуться. Твоя же голова гордо задрана вверх, а задача у тебя – не утонуть. – Признаться, Влад, ты меня загрузил под самый чердак. Даже и не знаю, что тебе ответить. А как же живут всякие там олигархи, политики, светские бездельники? – Ты имеешь в виду нашу страну? Наших олигархов, наших политиков и наших светских бездельников? – Ну, в общем то, да. А разве они чем то отличаются от остальных? – Не готов говорить о различиях, но думаю, что дается тем и не забирается обратно лишь у тех, кто не думает о слесаре Метростроя, как о полном говне. – Да я думаю, что они вообще о нем не думают, если честно. – Ты ошибаешься. Олигарху нужен этот слесарь, он на него работает. Политику он нужен, он за него голосует, а светские бездельники вообще не проживут без него, так как им не перед кем станет пиариться. И все они, заметь, все зависят от него. А если огульно называть народ «стадом» или «быдлом», то это самое «стадо» может и затоптать, чего доброго! Влад откинулся назад так, что передние ножки стула повисли в воздухе, скрестил руки на груди и внимательно поглядел на казавшегося озадаченным Германа. Вдруг он неожиданно расхохотался: – Да ладно, ладно. Шучу я. А вот и счет принесли. Ну что, по домам, как говорится? – Да, пожалуй. Не очень я верю в то, что ты пошутил, но если ты затеял весь этот разговор для получения моральной компенсации за прибавку в два процента, то ты редкостный засранец. – Не передергивай. Ладно, давай, до встречи. Первая крыса Тщательно отбирая кандидатов в «большую шестерку», Герман постарался, чтобы конкурентами они не являлись. «Коттон Маус» поставлял ассортимент, который сам Герман называл про себя «шелухой». Это были мало кому известные вина, какая то текила, ликер в бутылке, похожей на омлет, якобы французский коньяк и еще что то «под бренд». Вначале Герман, привыкший в «Рикарди» к строгой классике алкогольного рынка, с недоумением рассматривал каталог «Мауса» со всеми этими непонятными ему нелепостями, от которых за версту разило контрафактом, но похожий отчего то на малайца желтым цветом лица администратор «Котон Мауса» по фамилии Татаренков привел один неопровержимый довод. Потупив глаза, он тихо сказал: – Герман, вы же понимаете, это для народа. Цены то, сами видите… – Как понять это ваше «для народа»? Вам что, наш народ чем то не угодил? Татаренков застенчиво покраснел и начал оправдываться: – Что вы! Что вы! Ведь это наши покупатели! Я просто не так выразился! – Он беспомощно задвигал своими большими и враз вспотевшими ладонями по столу, отчего на его гладкой полированной поверхности появились следы, словно по столу только что проползла компания огромных слизней. – Я хотел сказать, что наш ассортимент ориентирован на людей с достатком как средним, так и ниже среднего! Хочется выпить чего нибудь заграничного, скажем, коньяку, а на настоящий бренд нет денег. Так вполне можно купить и наш коньячок, ведь на нем тоже написано, что он сделан во Франции! И бутылочка красивая, видите? И стоит он при этом в три раза дешевле, чем бренд. – А внутри то что? – Герман усмехнулся, заранее предвкушая ответ. – Внутри? Ну, внутри все не так уж и плохо. Затем большерукий Татаренков, еще больше покраснев, написал на листе своего ежедневника цифру «2%» и аккуратно показал ее Герману, выразительно поглядев на стены и потолок, словно намекая на возможное аудионаблюдение, установленное в переговорной комнате «Ромашки». Герман отрицательно повел головой, в своем ежедневнике написал цифру «5%» и так же аккуратно показал ее Татаренкову, при этом не менее выразительно поглядев на стены и потолок. Стол под ладонями Татаренкова превратился в лужу. Он принялся ерзать на стуле, зачем то сломал карандаш, смутился до крайней степени и согласно кивнул. Герман кивнул в ответ, театрально поднял вверх указательный палец и произнес: – Никогда не отзывайтесь пренебрежительно о народе! Иначе провалитесь в болото. – В какое, простите, болото? – Неважно. Подписывайте договор и привозите в секретариат. Думаю, что все у нас будет хорошо. – Спасибо, Герман. Большое вам спасибо. И Татаренков покинул переговорную комнату, а Герман поскорее открыл форточку и вызвал уборщицу. Так компания «Коттон Маус» стала членом «большой шестерки» под номером «шесть». Номер один… О! Этот номер один… Искренняя дружба и привязанность на всю оставшуюся жизнь. Нет, не гомосексуальная, а такая, как бы корректно выразиться, просто дружба одного человека с другим. Горячую симпатию вызвал в Германе этот «номер один». За его юмор, этот непременный признак ума, за его отношение к жизни: одновременно такое легкое и такое глубокое. За его наивность и опыт в том же, в чем и сам Герман преуспел, но никогда ранее не обрекал свои финишные выводы в вербальную форму потому, что для этого был ОН. Человек, который всегда говорил то, о чем сам Герман думал и к чему возвращался множество раз в своих наблюдениях о жизни. Мужик один, в общем. Кармический близнец. Второе «эго» Германа. Этакий дьявол зеркало. Дьявол всегда двуличен и несчастен. Почему? Да потому, что он искренен. Герман не симпатизировал всякого рода чертовщине, но род его занятий лежал в сфере интересов именно чертовского холдинга. Алкоголь, табак – этот дуализм, безусловно, сатанинский промысел. На всех своих земных адептов он накладывает соответствующий отпечаток. Как правило – это циничные либертены, с презрительно сжатыми в застывшей навечно гримасе, узкими, словно две нитки, губами. Две линии в смартфоне, «люди двадцать четыре часа он лайн», готовые загрызть друг друга, если бы такой способ выяснения отношений был разрешен Уголовным кодексом. Двуликие Янусы: на частых вечерних мероприятиях они с показным миролюбием жмут друг другу руки, обсуждают последние корпоративные сплетни, а на следующий день в своих офисах плетут козни против конкурентов. Среди тем таких вот party сплетен, которые в основной своей массе не более чем словесный мусор, доминирует обсуждение личностей закупщиков из разных сетей. Никто из «людей он лайн» никогда не признается в том, что сам участвует в системе откатов, так как это: а – незаконно, б – составляет главную коммерческую тайну любой торговой компании. Но вот поддержать разговор на тему: «Этот Юра из „Баллы“ полный мудак и в последнее время, говорят, оборзел и чересчур много просит, пора его сливать» они всегда готовы с большим энтузиазмом. Номера «один» звали Сергеем. Он долгое время работал на одну известнейшую в московских деловых кругах бизнесвумен, почти постоянно живущую в Италии и в Москве бывающую крайне редко. Сергей ее доверием не злоупотреблял, и, что называется, приход с расходом у него всегда совпадали так, что когда бизнесвумен требовала отчет о проделанной с момента ее последнего наезда в Москву работе, то вопросов к Сергею у нее, как правило, не возникало. Бизнес рос, развивался, бизнесвумен была довольна, а Сергей всегда был, по его выражению, «близок к народу». То есть, его нельзя было назвать «кабинетным столпом». Он лично ездил почти на все переговоры, а уж в «Ромашку», которая являлась VIP клиентом, он, после того как узнал, что не жаловавшая его компанию Зейнаб смылась обратно в Лемурию, а на ее месте теперь Герман Кленовский – свой брат жулик, буквально прилетел самым первым, опередив даже Калугина. Герману он сразу понравился. Да нет же! Ну не в этом смысле, черт побери! И вообще, что же это такое в самом деле! Теперь, когда страна из красной стала голубой, то все время приходится давать пояснения о непричастности к гомосексуализму! Просто Сергей начал диалог не с деловых тем, а с рассказа о своей последней поездке во Флоренцию в компании коллег с работы, о страшной попойке в отеле и незапланированном сексе с директором по маркетингу – дамой бальзаковского возраста. Герман знал ее. Они встречались на каких то презентациях, и он еще отметил про себя ее раскованную манеру держаться, встречающуюся чаще у разведенных женщин, и милую смешную картавость, и то, как быстро дама пьянеет и с этим быстрым опьянением в глазах ее разгорается похоть. В общем, беседа проходила на понятном обоим языке и на близкие им обоим темы. Будущие приятели хохотали, вполне довольные собой, и как то само собой со стороны Сергея последовало предложение встретиться вечером в ресторане, и Герман без колебаний его принял. И вот вечером того же дня парочка этих симпатичных друг другу людей сидела в «Моих Друзьях» на Тверской, распивала третью бутылку вина и давно уже без умолку болтала ставшими бескостными от выпитого языками своими, обсуждая и последние сплетни, и стародавние истории. Сергей как раз рассказывал совершенно правдивую историю одного хрестоматийного персонажа по имени Игоречек – бывшего бренд директора известнейшей и крупнейшей мировой корпорации – производителя безалкогольных напитков. Той самой, которую якобы выбирает новое поколение. Хотя, как известно, новое поколение в лучшем случае выбирает пиво и экстази, а в худшем у него один шприц с «черняшкой» на пятнадцать человек. – И вот этот самый Игоречек тратил в день только на кокс тысячу долларов! – Знакомая история… – Ага. И покупал только самых дорогих проституток из клуба «Night Flight». – И это тоже проходили… – А знаешь, над Тверской на крыше дома установлен огромный brand mover с названием этой самой сладкой водички? – Конечно, знаю! Он там уже давно стоит, давно глаза мозолит. – Так вот этот самый Игоречек за то, что контракт именно той самой компании отдал, которая эту штуковину изготовила и смонтировала, получил откат двадцать пять тысяч долларов. А еще он с какими то грузинами договорился и за полцены им в течение полугода отправлял траки с лимонадом за полцены, а контракты делал левые, якобы для регионов на отсрочку платежа. – Глупо. Это же абсолютно точное палево! – А чего ему было бояться? Да к тому же с мозгами, наполовину сожженными кокаином? Компания иностранная, белая и пушистая. Это же не наши бандюки, которые за пять долларов ноги выдернут. Это иностранцы. Они связываться не станут. Вот они и не стали. Не знаю точно, сколько этот перец нажил, но, говорят, уехал он после всего в Европу, да так там и живет. – Знакомо мне все это, Сергей. – Да я знаю, – Сергей подмигнул. – Я все знаю, ты же почти так же из «Рикарди» ушел. – Сарафанное радио? – Ну а как ты думал? У нас, Гера, мирок тесный. Все про всех знают: кто у кого и сколько, кто с кем и за сколько, и так далее. Ты один из героев сегодняшних сплетен. – Не сильно то приятно быть героем сплетен. И что говорят? – Все злобно недоумевают, насколько ты непотопляем. Обычно после такого скандала человек может рассчитывать максимум на место дворника, а ты не только не переквалифицировался в дворники, но из продаж попал в рай для откатчиков – закупки! Согласись, тут есть отчего некоторым почернеть от зависти. А завистников у тебя девяносто девять процентов среди всех тех, кто знает о твоей такой интересной личности. – А ты? – Мне все равно. Ты даже в какой то степени вызываешь у меня симпатию. У меня, видишь ли, совершенно нет уверенности, что если бы я оказался в твоем положении, то не сделал бы того же самого. Впрочем, черт его знает, к чему сейчас гадать? Ты, кстати, как насчет первого то? Нюхаешь? А то у меня есть. – Нет. Бросил. Он мне всю жизнь переломал. От меня из за него жена ушла с детьми, представляешь! Вернее, меня, идиота, выставила и ни о каком моем возвращении и слышать не хочет. Так что я вовсе не идеальный кандидат для завистников. – Да брось ты! Так все через одного живут. Первый брак нынче редкость, так что ты как раз скорее правило, чем из него исключение. – Ты знаешь, Сережа, у меня такое впечатление, что я иду по дороге. Иду уже очень долго, а ты стоишь в ее начале и совсем не представляешь себе, что тебя ожидает. Это я о кокаине, старик. Предпочитаю для снятия стресса и создания позитивного настроения классический способ – алкоголь. Так что ты от меня хотел? – Герман, мы, как мне кажется, понимаем друг друга и можем говорить без обиняков, не так ли? Так вот: моей фирме очень нужна «Ромашка»! При твоей предшественнице наши дела стали совсем плохи. Денег она нам не платила, нового вина в ассортимент не вводила, постоянно нагружала нас какими то рекламными акциями, за которые нам еще и платить приходилось, а участвовать в этих акциях нам, в общем то, было особенно и не с чем. Ведь наиболее ликвидный, продаваемый товар мы в «Ромашку» не поставляем! В общем, моя хозяйка сказала так: «Или вы, Сергей, договоритесь о чем нибудь интересном для нас, или мне такой бизнес с отрицательным результатом не нужен». А я, понимаешь ли, у своей хозяйки лицо доверенное! И со всеми остальными сетями у нас все прекрасно! А вот с твоей полный, как говорится, облом. Помоги, а? – Сергей, я в состоянии, как ты понимаешь, оплатить любой ужин. А по своему предыдущему уровню я мало чем отличаюсь от тебя. Так скажи мне откровенно: я похож на дешевого поца? – Да нет, разумеется! Я думал, что у тебя появится ко мне какой то конкретный разговор с конкретными цифрами! – Смотря что ты хочешь. – Ну, во первых, получать деньги вовремя. Во вторых, расширить ассортимент за счет популярных вин в несколько раз. В третьих, поставить в твоих магазинах поддоны с вином, чтобы его больше продавалось. В четвертых, участвовать в действительно выгодных для нас рекламных акциях. Вот, пожалуй, и все. – И ты готов выслушать, сколько это будет стоить? – Почему бы и нет? – Изволь: за своевременный перевод денег я возьму с тебя четыре процента. Это стандартная сумма за услугу такого рода. – Согласен. – Прекрасно! Сколько позиций вина ты хочешь мне предложить? – Ну, не знаю… Позиций десять, как минимум. – Пять тысяч долларов за каждую. – Немало… – Тебя взять в долю? – Нет, нет! Мне как раз ничего не надо. У меня другая мотивация в собственной компании. Дело в том, что я взял у хозяйки беспроцентный кредит на покупку квартиры, и рисковать собственным жилищем, за которое я еще не расплатился сполна, мне не хочется, равно, впрочем, как и репутацией. Уж извини за откровенность и прямоту. Думаю, что вопрос с пятью тысячами я решу. Продолжай, пожалуйста. Так что насчет поддонов? – В теме поддонов я не в доле. Договаривайтесь с магазинными работниками. Это их хлеб, они тебе за деньги хоть весь магазин поддонами с твоим вином уставят. Если хочешь, они его вместо молока и кефира станут продавать, только сунь им немножко. Я тебе дам письмо за моей подписью и подписью моего коммерческого директора, которую я организую, а дальше действуй, как говорится! – Отлично! И последним номером у нас шли рекламные акции. Как быть с ними? – Здесь вообще все просто. Каждый месяц выходит рекламный каталог, иначе называемый «листовкой»… – В курсе. – Расценки за одну фотографию где то в районе пятисот долларов, но не всегда имеет смысл участвовать в такой вот «листовке». Лучше всего делать это в канун разных праздников, а особенно под Новый год. Вот уж когда от желающих отбоя нет! Я тебе заранее буду говорить о выгодных «листовках», а ты заложи в бюджет, что участие в одном таком каталоге обойдется в пятьсот долларов официально и в тысячу долларов твоему покорному слуге лично. Это себя вполне окупает, поверь мне. – Вот это ровно то, что я ожидал услышать. Нормальный деловой разговор и предложение. Когда мы можем начать? – С сегодняшнего дня. Заплати за ужин. – Само собой. О чем ты говоришь! – Положение обязывает, видишь ли! Я – золотая курица с такими же яйцами, ха ха ха! Не стану платить за ужин ни при каких обстоятельствах! – Да прекрати ты! Что ты так разошелся то? Стоит ли придавать этому пустяку такое значение? – Тошно мне, Сергей. Ведь все это когда нибудь кончится. Сергей лишь неопределенно пожал плечами, достал из бумажника несколько купюр, сунул их в планшетку с чеком и закурил. Несколько минут сидели молча, курили, и каждый думал о своем. Герман заметно приуныл. Вдруг Сергей изобразил внезапное изумление, смешанное с досадой. Он был опытнейший переговорщик и всегда напоследок держал в рукаве козырного туза, что позволяло ему заканчивать любую, даже самую, казалось бы, безнадежную партию выигрышем. Он лихо хлопнул себя ладонью по лбу так, что на звук шлепка даже обернулись посетители, думая, наверное, что между двумя молодыми людьми возникла пьяная перепалка и один врезал другому по физиономии. – Гера! Дорогой ты мой человек! Я же совсем забыл! С меня причитается аванс! Тьфу ты, ну вот ведь какой я склеротик все таки! А ну держи ка, старик! И он протянул Герману длинный белый конверт. Не очень толстый, но увесистый, из чего Гера заключил, что в конверте лежат доллары. «На ощупь тысяч пять, – подумал Гера, – очень даже неплохо». – Спасибо. Ценю оказанное доверие. – С нашим вам удовольствием. Скажи, Гера, ведь у нас все будет хорошо? – У нас, Сергей, все будет ослепительно прекрасно, как на Венском рождественском балу… …Компаньоны вышли на Тверскую. Сергей протянул руку, тут же рядом остановился какой то лихач на старенькой «шестерке». Сергей скривился, увидев, на чем ему придется ехать домой, но тем не менее сел в «шестерку» и, защемив дверцей полу легкого светлого верблюжьего пальто, укатил к себе в Жулебино, помахав Гере рукой сквозь замызганное грязью стекло. Герман в ответ зачем то поднял ногу. Он решил прогуляться по Тверской. Пошел вверх по этой милой московской улице, неторопливо осматривая дома на противоположной стороне. Настроение у него было умиротворенным. В кармане приятно хрустел конверт с суммой, полученной ни за что и от этого еще более приятной, как любая приятная неожиданность. Он с наслаждением закурил очередную сигарету. Внимание его привлекла нищая, ободранная старуха, сидящая на краешке скамейки автобусной остановки. В руках у старухи имелась половина бублика, от которого она отщипывала понемногу и отправляла кусочек за кусочком в беззубый рот. Старуха представляла собой какой то фатальный контраст с такой нарядной и модной Тверской улицей. Герман невольно остановился и уставился на старуху, держа руку с дымящейся сигаретой на отлете и сомкнув пальцы, отчего стал напоминать молодого певца Муслима Магомаева. Старуха исподлобья глянула на него, ощерила свой рот с голыми черными деснами и, перекрыв все звуки Тверской, хрипло прокаркала, протянув в сторону Германа скрюченный грязный палец, больше напоминавший коготь грифа падальщика: – Крыса. Крыса бежит, а ее давят. Ха ха ха, – старая ведьма зашлась безумным сатанинским смехом. – Давят! Из нее кишки так и лезут, так и лезут кишочки то! Герман отчего то не удивился. Он разжал пальцы, и недокуренная сигарета упала на асфальт, подошел к старухе и, сложив пальцы, только что удерживающие сигарету, в «дулю», поднес ее к самому старухиному носу: – Хрен тебе, старая карга. Засунь себе свое адское пророчество в свою долбаную прореху. Кассандра доморощенная, мать твою! Обалдевшая от такой реакции старуха поперхнулась очередным куском бублика и захрипела, комкая впереди себя воздух левой рукой, при этом правой ухватив себя за шею. Герман выпрямился и процедил: – То то же, мразь. Будешь знать, как нормальным пацанам вечер обламывать. Я из тебя самой кишки выпущу за такие речи, чертова ведьма! И пошел дальше. Отошел шагов на пятьдесят и услышал, как бабка, перейдя на визг, заголосила вновь: – Крыса! Герман сплюнул и ускорил шаг. Вскоре он перестал слышать ее. Пудинг с длинными ногами «Номер два» появился неожиданно. Герман заполнял какие то таблицы в «Excel» и с головой ушел в работу, а вернее, почти влез головой в монитор. На сто пятьдесят восьмой ячейке он сбился, почувствовав, что кто то стоит рядом с его столом и при этом еще и великолепно пахнет духами «DG», на которые у Германа была реакция пчелы на неопыленный цветок. Скосив взгляд влево от стола и вниз, он увидел вначале две изящные туфельки, из которых росли куда то бесконечно вверх красивейшие ноги. Молниеносно рассудив, что там, где кончаются ноги и начинается шея, его ждет что то совершенно выдающееся, Герман почти вплотную подъехал на стуле к их обладательнице, так и не меняя своего согбенного положения, и стал медленно поднимать голову, как бы изучая всю фигуру пришедшей снизу доверху. Его взгляд проследовал от ног к полной груди, слегка задержался на ней, пошел дальше и наконец остановился на милом женском лице, которое украшала белозубая улыбка величиной почти в половину этого лица и огромные голубые глаза величиной почти что с другую его половину. Остальное занимал небольшой точеный носик и лоб, уходивший под челку рыжих волос. Сами же волосы, длиной до плеч, слегка вьющиеся, оказались настолько пышными, что число их было очевидно большим, чем число деревьев в Уссурийской тайге, что окончательно давало уверенность в том, что перед ним не что иное, как оживший персонаж из японского мультфильма. У Германа от этого зрелища непроизвольно открылся рот и слова, о которых он тут же, впрочем, забыл, застряли в горле. Незнакомка, разрушив все догмы о пропорциях и их соответствия понятию красоты, улыбнулась еще шире и проворковала: – Герман, меня зовут Светлана. Директор компании «Пудинг». У меня с вами назначена встреча вот прямо сейчас. Вы не забыли? А мы с вами договаривались по телефону два дня назад! – И девушка так очаровательно и застенчиво покраснела, что Герман, окончательно утративший дар речи, лишь промычал что то, кивнул несколько раз, выражая тем самым согласие, и протянул руку по направлению к переговорной комнатке, приглашая Светлану пройти в нее. Ассистентка Германа, девушка с тяжелой челюстью и ленивыми манерами, до этого выказывавшая ему всяческие знаки внимания, в тот момент как раз ела шоколадку и запивала ее чаем. При виде такого вопиющего попрания ее надежд на взаимность Германа «какой то проституткой» Оксана, так звали ту ассистентку, поперхнулась, и жидкая смесь чая и пережеванного растопленного шоколада, вылетев изо рта, с космической скоростью перелетела ее стол и стол напротив, за которым сидел другой ассистент Германа – юноша с немного вывернутыми, как у африканца, губами и похожий на революционера разночинца, – покрыв лицо и белую рубашку этого ни в чем не повинного молодого человека коричневым камуфляжным рисунком. В отделе на мгновение умолкли все звуки, а уже через секунду, все нарастая и нарастая, раздался гром. Это был смех клерков, который все более усиливался, а Герман, втайне ненавидящий свою ассистентку именно за ее постоянно жующий что то рот и отвратительную леность, свидетельствующую, по его мнению, о полной фригидности, встал и совершенно спокойно произнес: – Оксана, вот что бывает, когда постоянно занят не мозг, а ротовая полость. Хорошо еще, что все полетело наружу, а ведь вы могли подавиться и скончаться, так и не осчастливив кого нибудь до конца его дней. Бедная ассистентка не нашлась что ответить, но в глазах ее мелькнуло что то, очень похожее на ненависть. Герман проследовал в переговорную комнату, обогнув стул, на котором все еще в оцепенении сидел уделанный шоколадом молодой человек. Очаровательная директриса компании «Пудинг» даже не сидела, а раскинулась на диванчике в переговорной, закинув ногу на ногу и вытянув это мощнейшее женское оружие максимально вперед настолько, что места в переговорной почти не осталось. Герман приютился на стульчике и, совершенно сбитый с толку обилием роскошной девушкиной плоти, срывающимся голосом произнес: – Я вас слушаю. – Герман, дорогой, у меня к вам одна маленькая просьба. Герман постепенно начал приходить в себя и успокаиваться, осознав, что девушка, очевидно, попытается, воспользовавшись своим божьим даром, получить от него что нибудь задаром. От этой мысли он мгновенно пришел в себя, перейдя из позы похотливого созерцателя к надменной позе закупщика. Девушка, очевидно, инстинктивно поняв, что она где то ошиблась, втянула ноги обратно, словно они были у нее телескопическими, и, одернув юбку, прикрыла колени. – Я, видите ли, обыкновенный функционер. Меня не надо ни о чем просить. Вы хотели сказать, что у вас есть ко мне какое то дело? Девушка, явно не ожидая такого невероятного для нее исхода дела, окончательно смутилась и вновь покраснела, но на сей раз как то иначе и не так волнительно. – Я… Мы… Наша компания хотела бы произвести ротацию. – Позвольте? Что? Какую еще ротацию? Я, видите ли… – к Герману вернулся его издевательский тон, который он «включал» в беседах с теми, кому заранее решил отказать. С теми, кто ему просто «не понравился». – Я не вполне понимаю, что вы имеете в виду под словом «ротация». Для меня это что то из области кадрового рекрутинга. Девушка окончательно растерялась, расстроилась и вдруг, разом потеряв всю свою красоту, стала до того жалкой и несчастной, что Гере стало жаль ее: – Светлана, у нас не очень то много времени. Давайте перейдем к делу. Выкладывайте, что там у вас? – Герман, э э э… Алексеевич? – Андреевич. – Герман Андреевич, наша компания поставляет в «Ромашку» некоторое количество вин различных стран происхождения… – О да! Чего у вас только нет! Одни названия чего стоят! «Черный Клоун», «Черный Ворон», «Черный…», я уже даже не помню, что там еще у вас «черное». Зачем вы так называете свои вина? Вино и черный цвет не имеют ничего общего! Вино – это праздник, а «Черный Клоун» – это какой то Стивен Кинг, ха ха ха! – Да… Есть и такие… Так вот мы и хотели поменять десять позиций вин на десять позиций других… – «Других» чего, простите? – Э э э… вин! – А почему вы хотите это сделать? – Они неважно продаются. – Светлана, вы знаете, я думаю, что вашей компанией руководит какой то готичный человек. Он, знаете ли, любит распивать все эти «черные» вина, сидя эдак ночью среди надгробий где нибудь на Введенском кладбище и распевая готичные гимны под бледной луной. Не так то много готов посещают магазины моей «Ромашки». Вот и продажи поэтому такие. Ну не хотят люди пить «черные» вина. Так что и на что вы хотите поменять? – Вот документы, – девушка протянула Герману коммерческое предложение – листок бумаги со стандартным: «Уважаемый Герман Андреевич, предлагаем вашему вниманию…» Гера пробежал листок глазами: табличка из двух столбцов. Один озаглавлен «Вывести», другой «Ввести». Внизу названия вин, все обыденно и скучно, но в графе «Ввести» на три строчки больше, чем в соседней. Все понятно: прислали красивую девочку, чтобы она запудрила мозги, мило поулыбалась, показала ноги, вывалила наружу сиськи почти целиком и вот так простенько и бесплатно решила бы вопрос с заменой, а заодно и с вводом трех дополнительных позиций. Гера вдруг почувствовал приступ нечеловеческой ярости от того, как дешево этот «Пудинг» оценил его, Германа Кленовского, посчитав за полного простака и дешевого мастурбатора. Он изо всех сил постарался, чтобы ничего негативного не отразилось на лице, а про себя решил надрать «Пудингу» задницу и уж если не весь пудинг, то неплохой его кусок употребить себе на пользу. – Светочка, можно я стану так называть вас? – Она радостно кивнула. – Так вот, я должен все это изучить, понимаете? Попросить ассистентов сделать отчет и, думаю, что не один, а несколько. Ассистенты люди очень занятые, у них много, очень много работы, понимаете? – Да, Герман, я понимаю, и сколько это по времени? Я имею в виду: когда вы сможете рассмотреть наше предложение? – Ну, пока то, пока это… Я ведь тоже не только вами занимаюсь… В общем, я смогу вернуться к рассмотрению вашего предложения недели через две три. Да. Думаю, что в такие сроки это наиболее вероятно. – Три недели! – Светлана, похоже, начала терять самообладание – Но ведь это простая замена одного на другое!!! – И еще три новых позиции?! – Ну… да… Это перспективные позиции. Уже многие сети ввели их в матрицу, понимаете! Они продаются очень хорошо! Герман ухмыльнулся своей самой циничной ухмылкой, на которую только был способен. Он был вполне в своей стихии. Этакий карликовый фюрер, алчущий пусть и маленькой, но власти, пусть и над одним человеком. Со стороны он напоминал худого безжалостного вампира – гота, перед тем как тот собирался прокусить артерию жертвы. Торговля и готика, кто бы мог подумать, черт возьми! Он понял, что эта девочка уже никуда не денется, и, словно камикадзе, начал заход на цель: – Светочка, все так говорят. Это чтобы не выделять бюджетов, хе хе хе. У вас есть деньги на продвижение этих трех позиций? – Герман, у нас, в принципе, есть деньги. – Света сделала ударение на слове «принцип». «Клюет!» – щелкнуло в голове Геры. – Замечательно, что «Пудинг» такая богатая компания. Я ведь был в прошлом году на международной выставке в «Экспоцентре», проходил мимо вашего стенда. Там у вас даже лифт был, кажется? Светлана кивнула. – Такой стенд стоит не меньше ста тысяч долларов, не так ли? – Вы прекрасно разбираетесь в таких вещах, Герман. Стенд действительно стоил очень дорого… Это пожелание руководства, понимаете? Руководство у нас из горян, у них понты в крови. Ну не могут они по другому, понимаете! – А раз вы столько денег за стенд в состоянии отвалить, то напишите мне бюджет этой ротации, и если он произведет на меня впечатление, то у нас будет предмет для переговоров. Иначе наша беседа не имеет никакого смысла. Давайте начистоту, Света! Вы считаете, что вы в состоянии до такой степени очаровать меня, что я, словно под гипнозом или под наркотиками, сделаю все, что вы попросите? Вам самой то не смешно? – Но что же мне делать? Это моя работа, Герман! – Впервые слышу от вас что то откровенное. Горянские понты – это всего лишь констатация очевидного факта. А насчет смысла вашей работы – тут вы правы. – Герман, я просто не могу вернуться в офис ни с чем, понимаете! Человек вы или робот? – Я – человек, Светочка. Разумеется, человек. И ничто человеческое мне не чуждо, поверьте. А поэтому, принимая во внимание, что характер нашей беседы плавно перетекает в неофициальный, предлагаю сейчас сделать паузу и продолжить обещающий так много новых ощущений диалог вечером, за ужином. Согласны? Или я… – Конечно, согласна! Просто я с самого начала хотела предложить вам побеседовать где нибудь в неофициальной обстановке, но поняла, что не я владею ситуацией. – Ну что, тогда ужин? – С удовольствием! – «Эль Дорадо»? – Как скажете, но мне кажется, что это слишком пафосное место. – Это правильное место, дорогая. Во сколько? Давайте в восемь вечера? – Хорошо, Герман. Договорились. Я позвоню насчет столика. – Спасибо. Мне, согласитесь, будет неловко резервировать столик в одном из самых лучших и дорогих ресторанов Москвы по телефону, будучи окруженному при этом ушами моих доброжелательных коллег, которые немедленно сделают из моего разговора нужные им и ненужные мне выводы. – До вечера, Герман. – Можно просто Гера. Так зовут меня все мои друзья. Ведь мы почти друзья? В «Эль Дорадо» Герман сразу же взял инициативу в свои руки: он прекрасно знал тамошнего сомелье Артема Кеглина, с которым его связывало многое по работе еще в «Рикарди». Герман сделал ему знак, мило улыбнулся Светлане и, встав из за стола, сказал: «Я на минуточку, не скучайте». Затем спустился со второго этажа ресторана вниз, к туалетам. Там его ждал Кеглин. Приятели поздоровались: – Герыч, ты как? Слышал о твоем отжиге в «Рикарди». Да а… Круто ты их уделал. Красавчик! – Да не в этом суть, Тема. А суть в том, что я на новой работе, в закупках, и мне надо дела обстряпывать, сам понимаешь. Телка за моим столом – это мешок с деньгами, который мне надо напоить и трахнуть. Поможешь? – Конечно, помогу. Я тебе ее упакую и до машины донесу тепленькую, если захочешь. – Спасибо огромное, старый друг. С меня причитается. – Да ладно тебе, Гера, какие между друзьями счеты. Все сделаем. Герман вернулся за их с девушкой столик. Та освоилась с меню, выбрала что то себе и ждала Германа, но заскучать еще не успела и задумчиво покуривала, глядя на панораму Кремля, видимую сквозь стеклянную мансарду второго этажа «Эль Дорадо». Герман извинился, спросил Свету насчет ее винных пристрастий. – Герман, мы сюда вина не возим. Выбирайте сами. – Тогда предложу вам «Шабли ле Кло», а на аперитив бокал шампанского. Хотите? – Пожалуй. Кеглин возник возле их столика со своей фирменной ненавязчивой деликатностью, и вот уже была утоплена в серебряном ведерке, наполненном льдом, бутылка прекрасного «Ruinart», и Света, выпив первый бокал, как то незаметно для самой себя принялась за второй и пьянела просто на глазах. Шампанское, этот мощнейший афродизиак, делало свое дело. Глаза у девушки заблестели, заметно прибавилось игривости в манерах, взгляды, бросаемые ею на Германа, приобретали все более и более откровенный характер. Кеглин без устали подливал ей в бокал: сперва шампанское, затем «Шабли», а в конце ужина, когда Светлана, кажется, и так была готова лечь на стол и раздвинуть ноги, он плеснул ей «Averna». Этот напиток обладает несколькими божественными свойствами, главное из которых – это помощь в пищеварении, что после обильного застолья особенно актуально. На какое то время после его употребления даже кажется, что совсем протрезвел, но так только кажется… Герман за весь ужин не выпил и бутылки вина. Ему необходимо было держать себя в форме и не ударить в грязь лицом. Чрезмерная доза алкоголя для мужчины и нещадное, бесконечное долгое упоение женским телом – вещи несовместимые. Удел импотентов: осушить ведро алкоголя и тщетно пытаться сосредоточиться в попытке затвердиться. Пьяному и полному коротких замыканий мозгу не до сотворения эрекции. Чувствовал себя наш меркантильный плейбой вполне превосходно и, усадив Светлану в такси, сам сел рядом. Попросил шофера отвезти в «Украину» и, обняв Свету за шею, притянул к себе. Не встречая никакого сопротивления, а, напротив, ощущая тепло желания, исходящее от нее, впился в девушку так, словно он был паразитом из страшной киноэпопеи «Чужие». Момент, когда Герман расплачивался с таксистом, регистрировался в отеле и оплачивал номер на сутки, показался каким то «вжиком». И вот уже он, бросив ее на широченную кровать «люкса» на восьмом этаже и молниеносно стащив с нее всю одежду, раскидывая ее, как сеятель, направо и налево, залез языком в святая святых… Ход верный. Как правило, после такой «милой откровенности» в девушках, которые еще не расстались с некоторой природной, наивной доверчивостью, пробуждается глубокое ответное чувство. Герман это знал давно, да и не было для него в нормальном сексе ничего, что могло бы вызывать в нем отторжение. Их заплыв продолжался несколько часов, почти беспрерывно. Гера чувствовал себя игровым автоматом, который постоянно дергают за ручку и который вынужден каждый раз выдавать «джекпот». Наконец они устали и уснули… А когда проснулись на следующий день, то на улице только только начало светать. Стояла вторая половина осени. Свете было плоховато, а Герман чувствовал себя превосходно, как может чувствовать себя нормальный здоровый мужчина после качественного секса. Он встал с кровати, подошел к окну, раздвинул шторы и поглядел на мост, перекинутый через Москву реку, на широкий проспект с редкими машинами и красные точки светофоров. Москва просыпалась. И было в этом городе что то неуловимо тревожное, но не чужое, а привычное и от этого не очень то страшное. «Не страшнее собственной тени, – подумал Герман. – Как отличается этот пейзаж от того, который так хочется видеть каждое утро: берег моря, лесистые горы, белый парус у линии горизонта и идеально подстриженный, словно мех хорошей норковой шубы, газон. Продать за это душу не жалко. Только у меня чувство, что никому она уже и не нужна. Залежалый товар». Он повернулся к Светлане. Та лежала, раскинув ноги, приподнявшись на подушке, забросив руки за голову, и из под полуопущенных век глядела на Германа. – Ты замечательный любовник. Германа разозлил ее тон, ее утренняя ненужная нагота, ее полуприкрытые глаза и ленивый голос. Он бросил: – Ведь тебя для этого прислали? – Что ты имеешь в виду?! – Сама знаешь. Решили меня развести всем своим «Пудингом»? Света изобразила возмущение, затем обиду, поднялась на локтях, заняла сидячую позу и натянула на себя одеяло. – Прекрати пороть ерунду. Просто ты мне понравился, вот и все. – Да ладно, не втирай мне. Мы по разные стороны баррикад. Ты в своем «Пудинге», я сам по себе в своей «Ромашке». Тебе нужно, чтобы я подписал твои документы? Не бывать этому. Дешево купить хотите! Герман ходил по комнатам «люкса» и подбирал с пола свою одежду, раскиданную вчера в порыве страсти. Он натянул брюки, застегнул рубашку, кое как затянул на шее галстучную петлю: – Вот так то! – Я думала – ты нормальный мужик, а ты просто дерьмо! – Нет, Света. Я не дерьмо. Просто у меня есть мечта, понимаешь? И мечта эта – не ты, уж извини. Моя мечта вообще не ассоциируется ни с одним человеком, кроме меня, и только меня самого и касается, потому что это моя мечта. А для ее достижения мне нужны деньги. Вот я и говорю: либо платите мне по трешке за каждую позицию, которую хотите ротировать, и по семь штук за каждую новую позицию из тех трех, что вы собираетесь ввести сверх списка, либо идите к чертовой матери, ясно! Мой телефон у тебя есть. Надумаете – перезвонишь. Всего доброго! И он вышел в коридор, хлопнув дверью, за которой на широченной кровати полулежала девушка, которая от переполнявшего ее разочарования так и не смогла произнести ни слова. Только в конце рабочего дня мобильник Германа оповестил о ее звонке. Они встретились тем же вечером. Света вышла из своей машины, подошла к передней пассажирской дверце машины Германа, постучала по стеклу костяшками пальцев. Тот перегнулся через сиденье «девятки», с видимым усилием опустил стекло. Света кинула ему толстый конверт и, изображая холодное безразличие, произнесла: – Условия приняты. Когда можно ждать результата? Герман поспешно затолкал конверт во внутренний карман пиджака: – Завтра. Завтра я все сделаю. И если хотите вовремя получать деньги за поставки, то ежемесячно будете откатывать пять процентов. Света с презрением кивнула и, гордо вскинув голову, села в машину. Взвизгнула колесами при старте и, сорвавшись с места, быстро укатила. Гера усмехнулся и показал в сторону уехавшего автомобиля оттопыренный средний палец. Номер «два» появился, но рассчитывать на взаимность, похоже, больше не приходилось. А за три часа до их встречи Света устроила в кабинете своего акционера, с которым она когда то делила постель и по поручению которого иногда выполняла подобные «поручения», ураганную истерику. Она кричала о том, что ей надоели унижения, что ей тридцать лет и давно пора выйти замуж и родить мальчика или девочку, что она не блядь, а генеральный директор. А ее горянин акционер, жестоко осклабившись, вдавил в пепельницу окурок сигареты и сказал: – Свэта, види из кабинэта и иды в то мэсто, аткуда ты кагда то паявилас на свэт. – Что это значит? – Эта значыт, что ты мэнэ надоела. Минэ тут канцэрт нэ нужэн. Пышы заявлэние и ухады. И нэ забудь квартыру асвабадыть, ана минэ ещо пригадитса. Света, в очередной раз переступив один из бесконечных порогов своей души, унизительно извинилась перед этим ничтожеством. Тот, мня себя небожителем, милостиво простил. – На тэбэ дэнги и атвэзи их этаму красавцу. Он, канэшна, скатына, но он нам ещо пригадитса. Минэ эта сэть интэрэсна. Давай дэйствуй, и бэз истэрик на будущэе. Будэш с ним кантактырават. Светлана только и смогла, что кивнуть в ответ. Всхлипывая от унижения и непрерывно куря сигареты, прижигая одну от другой, она домчалась до места встречи с Герой и швырнула ему конверт. На большее в тот вечер ее не хватило. А Герман, придя домой, выпил литр виски и на следующий день не смог пойти на работу из за состояния, почти схожего со смертью. Светлана позвонила около двух дня. Холодным, официальным голосом осведомилась о состоянии документов. Герман, развалившийся на кровати и потягивающий спасительное лекарственное пиво, попросил ее подъехать к нему домой «согласовать некоторые вопросы» и назвал адрес. Сказал, что это «очень срочно». Ей ничего не оставалось делать, как согласиться, и она приехала. В постели они помирились. Окончательно она простила его после того, как через несколько часов перед дверями собственной квартиры, засунув руку в сумочку в поисках ключей, она наткнулась на туго перетянутый резинкой цилиндр из сотенных долларовых купюр. Это были тридцать процентов от Гериного «вознаграждения». Они поняли друг друга без слов, и все последующие суммы, которые Света брала у своего нечеловечески мерзкого акционеришки, включали в себя и ее долю. Чекисты и кредитные карточки Номера «три» звали Андрей, номера «четыре» тоже Андрей. В записной книжке его телефона они были обозначены очень просто: «Андрей 1» и «Андрей 2». Тем не менее, в реальной жизни разница между ними была словно между небом и землей. Андрей Первый был человеком, которому, казалось, сама мать земля давала силы и не позволяла упасть, поддерживая его. Он настолько крепко стоял на ногах, что Герман с первого взгляда понял, что человек этот не сволочь, а весьма порядочный, хоть и наивный мужик, и, что главное для «личной клиентской базы закупщика», он не трепло… Здесь сделаем маленькую, так сказать, врезку и поговорим о тех, «кто нас стережет». Сколько закупщиков, наивно полагающих, что «никто никогда и ничего не узнает» сгорели на пламени своей наивности, словно мотыльки, тупо летящие на пламя свечки, выставленной на открытой дачной веранде душной июльской ночью. Поставщик для закупщика – это всегда враг. Враг может быть не болтливым, но и то до поры, а может, в силу природного недержания и страдания хроническим словесным поносом, «вломить» закупщика в два счета. Классический пример я уже приводил – это различного рода потные совместные мероприятия, где слухи о баснословной вороватости закупщиков самым тесным образом переплетаются с реальностью и фактически таковой становятся, хотя изначально в этой вторичной реальности самой реальности всего то несколько процентов. И никакая, даже самая надежная с виду конспирация не может гарантировать закупщику безопасность от любопытных ушей и хитрых быстрых глазенок отставных чекистов… …Гребаные, мать их, отставные чекисты! Герман ненавидел их и боялся. Боялся оттого, что ненавидел, и ненавидел оттого, что боялся. Уверенные в своей правоте, бравые отставные служаки, натасканные в своей первой работе на бесконечный поиск шпионов, ставший для них смыслом жизни. Люди со стальной печенью, топливным насосом вместо сердца и небольшой удельной массой головного мозга. Гере повезло: он лишь слышал о страшных «эсбэшниках» и проводимых ими зачистках в других фирмах, но инстинктивно всегда опасался, как и каждый, кто встал на зыбкую трясину откатной деятельности, что сидит «где то» дядя в сереньком костюме и галстуке в скупую полоску и все Герины делишки тщательно конспектирует в тетрадку кондуит. Такого рода страх прочно поселился в Гере с тех пор, как однажды он совершенно случайно увидел один «документик». У Геры была знакомая. Соседка по подъезду. Ничего особенного, семейная тетка, лихо нарубившая капусту где то в регионах, вообразившая, что мир уже почти у ее ног и перебравшаяся вместе с семьей в Москву. В Москве у нее, что называется, «не поперло», и как то раз Гера, поздно возвращающийся домой с какой то очередной корпоративной попойки, устроенной «Рикарди», увидел ее, сидящую на лавочке и нервно, в крупную мужскую затяжку курящую сигарету. Из глаз по щекам шли две широкие дорожки слез, начисто смывших всю косметику. Рядом стояла початая бутылка водки, а порядочная куча окурков в помаде свидетельствовала о том, что Валя (так звали соседку) сидит на этой лавочке уже очень давно. Гера был в веселой степени подпития, ему хотелось побалагурить, и он, ничтоже сумняшеся и предвкушая, что Валя в таком состоянии обязательно выдаст нечто волнующе пикантное, обратился к ней: – Привет покорителям столицы! Чего сидим? Решила накуриться года на три вперед? Валя пьяно усмехнулась. Именно пьяно: как то замедленно и вместе с тем отчаянно: – Сядь, отдохни, Герман. Покуришь со мной? Герман кивнул, выбил сигарету из пачки, чиркнул блестящей зажигалкой, присел: – Рассказывай! – Нигде меня на работу не берут, Гера. В Москве этой хреновой вашей. Нигде! – Почему? Ты же вроде специалист и где то уже работала? – Ушла пару месяцев назад, стала искать – и ничего! Понимаешь?! Она выбросила окурок, достала из сумки пачку дамских сигарет и какой то листок, сложенный вчетверо: – Дай прикурить. Спасибо. Так вот: ходила я, ходила, обивала пороги. На первом собеседовании все хорошо, на втором еще лучше: потенциальное начальство в восторге. А потом через несколько дней отказ. И так каждый раз. И вот пошла я в компанию, где у мужа бывшая сокурсница работает как раз в отделе кадров. Не чужой человек вроде как, да? И там та же самая история со мной! Ну, она мне звонит и говорит, что, мол, Валя, тебя СБ завернула. Служба Безопасности, то есть, их внутренняя. Я ее и попросила разузнать, что хоть они обо мне такого знают, чего я, может быть, сама о себе не знаю? Она помялась, помялась и попросила ее встретить после работы. И вот, под страхом смерти буквально, передала мне вот этот документик. Пакость эту! Голос Валентины стал сиплым, и она принялась плакать, а Герман осторожно взял из ее руки тот самый сложенный листок, развернул его и принялся читать про себя: «Копий не снимать. Аннотаций не составлять! СПРАВКА в отношении Куховой В.П. Куховая Валентина Павловна 1970 г.р. Уроженка города Киева, паспорт Х МХ №885712503 выдан 20.09.1991 года ОВД Московского района г. Киева. По данным ЦАБа г.Москвы Куховая В.П. не зарегистрирована как проживающая в городе Москве или области, но в ходе проверки установлено, что Куховая В.П. является владельцем двух квартир, находящихся по адресу: г. Москва; ул. Профсоюзная, д.190, корп.4, кв.368 (5 подъезд, 9 этаж). Эта квартира площадью 68 кв.м. приобретена 5.11.1999 г. По данному адресу проживает мать Куховой с ее ребенком. Вторая квартира 195 расположена в том же доме в 3 подъезде на 8 этаже. Общая площадь 76,6 кв.м., приобретена 16.02.2000 года. Квартиры находятся в новом 22 этажном доме «улучшенной» планировки 1998 года постройки, Дом светлого цвета, в каждом подъезде имеется домофон и консьерж. Владельцами последней квартиры являются сама Куховая В.П. и ее муж Куховой Сергей Филиппович, паспорт АГ №548399, выдан 02.04.1995 Жовтневым РО УМВД Украины в Днепропетровской области. У него также нет регистрации в Москве. В своем резюме Куховая В.П. об этом не указывает. Куховая В.П. родилась в городе Киеве (предполагаемый адрес ее родственников – ул. Войсковая, д. 5). Там же окончила среднюю школу и через год после ее окончания поступила на экономический факультет Киевского Государственного Университета им. Т.Г. Шевченко. На последнем курсе по программе обмена студентами выезжала в Университет г. Даллас, штат Техас, США, где проходила специальный курс по управлению финансами. После окончания этого курса прошла ускоренную программу (три недели) по экономике свободного рынка. По возвращении на Украину защитила диплом и с февраля 1994 по конец апреля 1995 работала в качестве сотрудника компании «РТТ Telecom – Украинскiе мобильнii коммуникацii» (сохранен оригинал названия). Как сообщили наши киевские партнеры, получить полную характеристику объекта не представилось возможным в связи с тем, что в компании практически не осталось людей, которые ее хорошо знали. Однако сотрудник отдела кадров в беседе с источником партнеров припомнил, что уволена Куховая была за какие то неблаговидные поступки. Четыре месяца работала консультантом в компании «Medicine Equipment Ltd.» (представительство британской компании, которая занимается производством диагностического оборудования и расходных материалов для нейрофизиологии). Куховая использовалась фактически как переводчик, поскольку в специфике продукции абсолютно не разбиралась. В 1995 году она выехала в Россию на работу в компанию «Фибро Энерджи Продакшенс». Представительство этой компании располагалось по адресу: Москва, Пречистенский бульвар, д.17, оф.202, тел. 156 3225, 175 2686. Компания занималась экспортно импортными операциями с метилами, нефтепродуктами и удобрениями. В настоящее время представительство этой компании ликвидировано. С «Фибро Энерджи» была связана нефтедобывающая компания «Белые ночи» (Тюменская обл., Ханты Мансийский АО, г. Радужный, 1 й мкр., д. 13, компания существует и в настоящее время). Куховая В.П. работала там в должности заместителя главного бухгалтера. Отзывы о ней по этому периоду работы достаточно негативные. Бухгалтерского опыта работы у нее практически не было, с чем и были связаны ее многочисленные ошибки при ведении бухгалтерской документации. В личном плане вела себя высокомерно, постоянно подчеркивала, что она училась в американском университете, хотя эти знания не имели никакого отношения к ее конкретным обязанностям. Очень амбициозна (причем не по делу), подчиняться не любит, а пытается показать свое собственное «Я». В моральном плане также не безупречна (в основном это касается ее контактов с руководством компании и иностранными партнерами). Период работы в компании «Сибнефть» осветить не представляется возможным из за краткости ее пребывания там. Во всяком случае, в списках постоянного персонала компании «Сибнефть» ее данные не были обнаружены. В апреле 1998 года по чьей то рекомендации (несмотря на отрицательные отзывы по прежнему месту работы) Куховую В.П. взяли на должность главного бухгалтера в СП «Черногорское» (Тюменская обл., г. Нижневартовск, 23, ул. Менделеевская, д.15, тел. 345666, 273661. Иностранный партнер – американская фирма «Апдерман Смит Оуверсиз Инк». Представительство этой фирмы находится в Москве, Садовническая набережная, д.27, 3 этаж. «Апдерман Смит» специализируется на добыче и экспорте нефти. Куховая В.П. отработала в СП «Черногорское» восемь месяцев в качестве исполняющей обязанности главного бухгалтера, из них два месяца она принимала дела. По отзывам, в коллективе создала очень нервозную обстановку: стравливала работников, пыталась переложить свои обязанности, а вместе с ними и ответственность, на рядовых сотрудников, конкретные знания и опыт слабы, но в целом Куховая В.П. в глазах руководства считалась очень образованной и перспективной, пока не стали видны результаты работы, а именно – был завален баланс. После увольнения Куховая В.П. переехала в город Стрежевой, где устроилась (вновь по протекции) на работу директором по финансовым проектам в объединение «Томскнефть» НК «Юкос». Поскольку эта работа больше предполагала наличие общих знаний по экономике и финансам, нежели чем конкретных навыков в бухгалтерии, то Куховая В.П. лучше справлялась со своими обязанностями и отзывы о ней со стороны руководства более нейтральны. Другие источники характеризовали ее как человека, безусловно обладающего неплохой общей эрудицией, очень неглупого, но конъюнктурного, типичного приспособленца. Меркантильна. Из тех, про кого говорят: «за копейку удавится». К людям относится в зависимости от их материального и социального положения. Скрытная и неискренняя. В ближайшем окружении говорила, что хотела бы переехать на ПМЖ в Штаты, но из за матери не может этого сделать. Контактна. Особенно с иностранцами, в чем ей помогает хорошее знание английского языка. Уволилась из объединения «Томскнефть» в конце 2000 г. в связи с переездом в Москву, где, с ее слов, она приобрела квартиру. С бывшими сослуживцами контактов не поддерживает, поэтому они не знают, где она в настоящее время работает. В ходе проверки по Московскому представительству ЗАО «Корпорация Удмуртские Моторы» (ныне ЗАО «Корпорация Автодайзинг») установлено, что главе представительства Карпову Николаю Павловичу, тел. 402 5685, она неизвестна. Если бы Куховая В.П. была главным бухгалтером компании «Удмуртские Моторы», то Карпов В.П. должен был знать ее «по определению». Проходит по оперативным материалам как связь некоторых объектов внимания из числа представителей иностранных компаний. По учетам ЗИЦ ГУВД г. Москвы Куховая В.П. и ее муж не проходят». Герману стало до того неловко и некомфортно, что от его прежнего благодушного состояния не осталось и следа. Он почувствовал, как по его спине катятся холодные капли. Прадедушку Германа расстреляли еще в 20 е годы за участие в Кронштадтском мятеже. В питерских «Крестах» он сидел в одной камере со своим другом Николаем Гумилевым. Дедушку репрессировали в 1938 как «врага народа» и выпустили только после начала войны в сентябре 1941. Дедушка прошел всю войну рядом с точно таким же, как он, «срочно выпущенным» Рокоссовским. После войны он вернулся к врачебной практике и был повторно репрессирован по печально известному «делу врачей». Вышел из лагеря в 1954 году, больной и надломленный, и вскоре умер. Память о них обоих сохранялась в Германе на генетическом уровне, и хотя с подобным жанром казематной лексики ему приходилось сталкиваться впервые, он ощутил настоящий страх. Страх словно от соприкосновения с чем то ужасным, роковым, безжалостным и, главное, бездушным. – Сочувствую, – только и смог вымолвить он и вернул бумагу соседке. – Держись, Валя. – Ну да. Что же мне еще остается делать? – невесело усмехнулась та. – Я, знаешь, уже даже привыкла. – Слушай, Валя, получается, что вот так вот запросто можно узнать о человеке абсолютно все? – Герочка, милый, что значит «все»? Да ведь ты пойми: бумагу составляют люди, для которых любой, абсолютно любой человек – это потенциальный преступник! Ведь вот посмотри сам, какие здесь использованы формулировки: «какие то неблаговидные поступки», «стравливала людей». Да какие такие поступки то?! Кого я когда стравливала?! Поклеп, гнусность и подлое вранье, вот и все! Просто у составителей подобных бумажек своя, вполне понятная цель: перестраховаться, мол, «вот же мы предупреждали, что человек неблагонадежен, так какие к нам претензии» и более глобальная, а именно: убедить работодателя, что он не за просто так платит им жалованье, премии, бонусы… Но что хуже всего: стоит такой бумажке родиться, так уж она будет следовать за тобой повсюду, как вторая тень! Гере стало жалко ее, жалко себя. Он развел руками: – Ну, Валь, это жестокий мир. Что тут поделать? Держись. – Герман, ну как я могу держаться? Я человек амбициозный – это они правильно написали. Только для них амбициозность, карьеризм – это плохо, для грибов этих старых. Их по другому учили. Руки опускаются, если честно, и появляется фактически постоянный страх оттого, что в очередном месте вновь откажут! Как будто я нахожусь под каким то стеклянным колпаком, как муха. И вылететь из под него, как ни старайся, не получится. Разве что только чудо какое нибудь случится… Герман почувствовал, что его тяготит ее общество. Тогда он еще был женат и понимал, что этот ночной разговор на лавочке перед домом никакого, во всяком случае, приятного продолжения иметь не будет. Пожелав соседке чего то дежурно вежливого, он вошел в подъезд, кивнул консьержу. Вспомнил, о чем шла речь в том самом документе, который он читал только что и с которого нельзя было снимать копий и составлять аннотаций. Размышляя над последними словами Валентины, поднялся в лифте на свой этаж. Тихо отворил дверь в квартиру. Стараясь не разбудить жену и детей, аккуратно снял ботинки, прошел в кухню, включил свет. На кухонном столе стояли пустые пакетики от детского сока, кофейная чашка. Жена и дети ждали папу допоздна и читали книжку Алексея Толстого «Приключения Буратино». Как всегда не дождались и пошли спать. Герману стало тошно. Он давно уже понимал, что теряет семью, в которой он стал словно жилец, приходящий на ночлег, и то не всегда. Открыл холодильник, достал бутылку водки и плеснул себе в кофейную чашку жены. Выпил, поморщился. Немного посидел без движения, смотря в одну точку. Машинально открыл «Буратино» и прочитал: «Ворвались два доберман пинчера, сыщики, которые никогда не спали, никому не верили и даже самих себя подозревали в преступных намерениях». После такого очевидного свидетельства концентрации неприятной для него темы Герману стало совсем не по себе, и то, о чем он раньше даже как то и не задумывался, вошло в него, оформилось в виде навязчивой фобии и поселилось навсегда… Так вот, Андрея Первого нельзя было назвать треплом. На первой же неофициальной встрече в безлюдном ресторане «Спаго», который, наверное, можно было бы назвать самым безлюдным рестораном Москвы, Герман сразу понял это: за весь вечер, что они провели за беседой, в ресторане так никто и не появился. Заведение напротив, клуб «Гоа» , было переполнено, а в «Спаго» царили спокойствие и тишина. Он понял, что Андрей Первый сознательно заботится о его, Германа, безопасности. Именно «безопасности», а не о «репутации». Потому что «репутация» у закупщиков в глазах широкой общественности, как минимум, подмоченная «по умолчанию». В абсолютно пустом ресторанном зале негде спрятаться соглядатаю с мини камерой. И каждый новый посетитель сразу же раскрывает свои намерения, определяемые его поведением. – Моя компания, – сказал Андрей Первый, – родом из Питера, если можно так сказать. Мы самые честные и порядочные, и я могу дать стопроцентную гарантию тайны наших деловых отношений. Встреча в ресторане, даже таком пустом, как этот, мать его, такой гарантии дать, безусловно, не может, но больше мы в ресторанах постараемся не встречаться. Мы вообще будем встречаться очень, очень редко. Только телефонные звонки и письма, приходящие на секретный электронный адрес в зоне «@com». Герман хотел было спросить, а как же он будет получать свои деньги, но предпочел дослушать своего собеседника до конца. Тот продолжал: – Я буду звонить и высылать предварительные предложения по электронной почте. Вы, Герман, после оценки моего «сырого» предложения формируете свой, так сказать, пакет пожеланий, звоните мне и сообщаете ваши условия. Далее я связываюсь со своим шефом, который постоянно проживает в Рио де Жанейро, согласовываю все с ним, и если все в порядке и не требуется повторного согласования вопроса с вами, то мы переводим вам деньги через литовский банк. Вот возьмите. – С этими словами Андрей Первый аккуратно подтолкнул пальцами через стол маленький прямоугольный плоский пластиковый футляр. Герман так же аккуратно взял этот прямоугольник и опустил руки под стол. Из футляра он извлек пластиковую карточку «VISA», выписанную на имя какого то Рокаса Ругиниса, и сложенный вчетверо конверт с пин кодом. – Кто такой этот Ругинис? Андрей Первый недоуменно пожал плечами: – Черт его знает! Какой то литовец, на чей паспорт открыт счет. Во всяком случае, он резидент в своей стране, и совершенно очевидно, что никакого особенного внимания к нему никакие фискальные органы в его родной Литве проявлять не станут. Не будем же мы, в самом деле, открывать счет на ваше имя, не так ли? Герману все предложенное очень понравилось. И с тех пор Андрей Первый стал его, если можно так выразиться, самым безопасным контактом. Схема работала, как часы: на почтовый, «домашний», адрес Германа периодически приходили предложения от Андрея Первого. То ему надо было что то ввести в ассортимент, то что то ротировать, то провести какую нибудь акцию… У Германа постепенно сформировался четкий прейскурант расценок на все его «стандартные» услуги. Впрочем, каждый случай был, по его мнению, индивидуальным и цены «прейскуранта» были лишь отправной точкой в торге. Довольно быстро Герман понял, что Андрей Первый особенно не радеет за деньги своего хозяина миллионера, жителя Рио, и каждый раз понемногу повышал расценки. Отказа не было, и аппетиты Германа росли. Карточка погружалась в щель банкоматов по нескольку раз в неделю. Деньги на ней Герман никогда не держал и всегда снимал все до последнего цента в день зачисления очередного отката от компании Андрея Первого. Через довольно непродолжительное время полки магазинов «Ромашки» заполонило вино компаний «Пудинг» и «Золото Рейна» – компании Андрея. Со временем, прогуливаясь по магазинам конкурентов, Герман обнаружил, что вина от «Золота Рейна» превалируют почти во всех московских сетевых магазинах. Прикинул количество пластиковых карточек, выписанных на призрака по имени Рокас Ругинис, и от души похохотал. Вместо совести Испытывал ли он угрызения совести? Быть может, что то похожее и происходило с ним, но в последний раз ему было стыдно, кажется, в школе. Классе в пятом. Был задан доклад о крокодилах, и маленький Гера отправился в районную библиотеку. Там он попросил выдать ему нужную книгу, но книга оказалась на руках, и пришлось идти в читальный зал, где он попросту взял, да и вырвал из книги пару страниц. Ну не хотелось ему сидеть в душном читальном зале и переписывать статью! Такой вот был своеобразный мальчик. А на следующий день Гера во время урока вышел в туалет и, проходя мимо учительской, услышал через неплотно прикрытую дверь свою фамилию, произнесенную чужим противным голосом. Герман затаил дыхание и принялся слушать, как о его вчерашнем вероломном поступке рассказывает какая то явно пожилая особа. Этот голос принадлежал заведующей библиотеки – старой карге, помимо основной работы еще и являющейся «сексоткой», но не от слова «секс», а сокращением от «секретный сотрудник». КГБ, разумеется. Должность у нее была такая. Идеологическая. В то время была и национальная идея, и идеология, и почти всех это устраивало. Всех, кроме кучки психопатов диссидентов, о существовании которых мальчик Гера даже и не догадывался. Так вот, эта самая «сексотка» шипела, что Германа необходимо «немедленно посадить в колонию для малолетних преступников», в противном случае «он вырастет отпетым…». Чем или кем вырастет Герман, библиотекарша предположить не успела, так как он смело открыл дверь в учительскую и возник на пороге, с ноздрями, раздувающимися от совершенно правдоподобного гнева. Библиотекарша и завуч школы, которая с возмущением и втайне ненавидя старую каргу, слушала ее, потеряв дар речи, уставились на Германа. Он тем временем, мгновенно оценив ситуацию, решил все отрицать: – Я слышал, как здесь была произнесена моя фамилия! Чем обязан, так сказать?! От подобного наглого и не по годам самоуверенного тона обе дамы поначалу совершенно растерялись, но, будучи людьми опытными, стали, оживленно размахивая руками, вопить на Германа и поливать его настоящим селем из литературных, но от этого не менее обидных ругательств вроде «наглец» и «мерзавец». Опустим здесь все то множество перепалок, дурацких очных ставок и даже товарищеский суд на собрании пионерской дружины. Скажем только, что Германа оправдали, признали невиновным, извинились перед ним, а всю вину за испорченную книгу свалили на мальчика из соседней школы. Ему, этому мальчику, не повезло в этой истории больше всех, и не повезло фатально и абсолютно. Не везти ему начало еще с того момента, как он зашел в тот же день, что и Герман, в читальный зал, но сделал это на час позже и взял ту самую, испоганенную Германом книгу! Программа в школах одинакова, мальчику тоже был задан доклад о крокодилах, и он, не найдя нужного текста и с удивлением обнаружив пропажу двух страниц, честно доложил об этом дежурной библиотекарше. Герман столь изощренно врал и так правдоподобно играл, что ему поверили! А несчастный мальчик отчего то страшно испугался, когда ему вдруг стали задавать вопросы о том, не он ли «испортил книгу, а потом испугался и свалил все на другого». Дежурная библиотекарша, которая, согласно своей инструкции, должна была осматривать книги после их использования посетителями читального зала, но никогда этого не делала, также очень испугалась и подтвердила, что Герман сдал книгу в полном порядке. Мальчика обвинили в преступлении, которого он не совершал, исключили из пионеров, а это было поистине ужасным клеймом тогда. Никто не хотел ничего слушать, тем более что мальчика так запугали, что он сознался в том, чего никогда не совершал. Также его родителей обязали выплатить штраф в размере девятнадцати рублей. В то время средняя зарплата инженера составляла сто двадцать рублей, и поэтому сумма штрафа была существенной. В особенности для семьи мальчика, которая состояла из отца, тунеядца и алкоголика с искореженным «синькой» сознанием, и матери прачки. Узнав о том, что он должен платить за своего отпрыска штраф в размере, эквивалентном пяти бутылкам водки, не лишенный вовремя родительских прав и своевременно не посаженный в тюрьму родитель до того распалился, что схватил сына в охапку и выбросил в окно, а жили они на четвертом этаже. Чудо, не вполне полноценное, но произошло. На счастье, внизу оказался свежевскопанный газон. Мальчик не умер, но полет из окна четвертого этажа и плохая наследственность повредили его рассудок. На всю жизнь остался он полным инвалидом, не способным к осмысленным действиям и обреченный вечно вести жизнь садового овоща на попечении органов социального призрения. С этой смертью личности ни в чем не повинного бедолаги не осталось и свидетеля Гериной подлости. Герману было стыдно, но в глазах окружающих он был кем то вроде героя и настолько свыкся с положением невинной жертвы, перед которой извинились не кто нибудь, а участковый милиционер и директор школы, что стыдно ему было недолго. Примерно с полчаса! А потом он просто забыл об этом и, в конце концов, сам поверил в то, что ничего подлого не совершал и ни в чем не виновен. Как только это произошло, то его Совесть, стыдливо прикрывая свою немощную наготу, убралась восвояси на «пункт распределения Совестей», и больше Герману никого из того «пункта» не присылали… Но, как водится, если не прислали из одного «верхнего пункта», то прислали из другого, «нижнего». И не Совесть, а такого скрипучего жука скарабея. Дьяволенка, который обосновался в и без того маленькой квартирке Гериной души, заняв там всю полезную жилплощадь. Душу же, с которой он не мог ничего поделать, он загнал в чуланчик с паутиной на стенах. Всю свою последующую жизнь Герман слушал скрип этого жука, который он принимал за голоса своей души и совести. Так было и в тот раз, когда, расставшись с Андреем Первым возле «Спаго», Гера поймал московского лихача и попросил немного покатать его по ночному городу. Затормозили возле ночного магазина. Герман купил поллитровую бутылку виски «Chivas» и, предвкушая вечер, полный созерцания жизни ночного города и задумчивой меланхолии, отвинтил крышку. Таксист, дед, отработавший «в тачке» тридцать с лишним лет и повидавший всякое, даже бровью не повел и, не спрашивая о маршруте, повез Германа по красивейшим московским местам. Проезжая по Бульварному кольцу, перед выездом на Гоголевский бульвар Герман заметил огромный рекламный щит, который привлек его внимание тем, что на нем не было никакой, во всяком случае, явной рекламы. Вместо нее на щите красовалась барышня, но не целиком, а лишь ее лицо. Довольно симпатичная барышня, отметил про себя Герман, если бы не ее глаза. Глаза были холодными глазами змеи, которая глядела на свою жертву по своему, по змеиному гипнотизируя ее. Помимо лица барышни змеи на щите красовалась надпись, которая свидетельствовала о том, что барышня кого то любит и в этом, дескать, признается. Так прямо и было написано: «Я тебя люблю». Такси как раз застыло у светофора, и Герман озадаченно смотрел на щит, силясь понять, кто же это, собственно, такая и отчего ее признание в любви было необходимо делать столь публичным. Меж тем машина тронулась, и, проехав по Гоголевскому, они оказались на площади перед Храмом Христа. С все более возрастающим изумлением Герман обнаружил еще один точно такой же рекламный щит, клон первого, увиденного полминуты назад. Чрезвычайно заинтригованный и подогреваемый парами виски, он сделал добрый глоток, крякнул и, достав из кармана телефон, принялся копаться в записной книжке. Нашел телефон Андрея Второго и, не задумываясь особенно о том, что тот уже может спать, нажал кнопку вызова. Соединялась линия долго, не так, как обычно соединяется в Москве, из чего Герман машинально сделал вывод, что Андрей где то за границей и телефон его «в роуминге». – Алле, гараж! – отозвалась трубка голосом несомненно пьяного и веселого Андрея. – Андрюха, это Герман из «Ромашки»! Не отвлекаю? – А! Брателло! Здорово! Как оно?! Не отвлекаешь, я тут отжигаю на одном неприлично дорогом североамериканском курорте. – Словно в подтверждение слов Андрея Второго в трубке послышался похотливый женский смех и громкая музыка. – Стриптиз оцениваю в местном баре. – Не рановато? – Так это же Вегас. Здесь рыбалка круглосуточно, ха ха ха! – Андрей закашлялся. – Сигары эти, мать их, осип из за них совсем. Из за них и холодного виски! Как сам то, чувак? – Катаюсь в такси по ночной Москве с бутылкой «Chivas». – Круто! Жаль, тебя здесь нет рядом, но мы эту ошибку исправим, обещаю! – мычал в трубку Андрей Второй. – Да ладно! Спасибо, конечно, но я к тебе с маленьким вопросом. Можно? – Валяй! Чем могу, как говорится! – Слушай, Андрей, ты у нас все знаешь, так ответь мне вот на какой вопрос: кто это уставил всю Москву портретами телки с надписью «Я тебя люблю»? Кто это у нас такой романтик? – А… Вон тебя что интересует… – Голос Андрея стал совершенно трезвым и по деловому серьезным. – Да это всем известный «романтик». Такой «романтик за государственный счет». – Андрей замолчал, словно не желая рассказывать дальше. – Не понял? Можешь поподробнее? – Герман изнывал от любопытства. – Интересно же! – Да это чиновник один из Министерства финансов, – с чувствующейся неохотой продолжил Андрей, – ну а она актриска какая то. Такая вот неземная любовь, понимаешь, у людей образовалась. Вот он и заказал агентству, которое эти щиты размещает, фотографию своей девахи и утешительную для его самолюбия надпись. – Чиновник? То есть государственный служащий? Ни фига себе… Так ведь это ж безумно дорого?! – Старина, – к Андрею Второму вернулся его прежний разбитной голос, – когда любишь, то не считаешь, тем более если вся тема за счет налогоплательщиков. Вот так. Учись! Это ты там в своей «Ромашке» копейки мусолишь. Вот как надо! Телка понравилась – на щит ее! А бабок море – целый госбюджет! Андрей расхохотался, довольный своим каламбуром, Герман присоединился к нему. Некоторое время на линии Москва – Лас Вегас можно было слышать громогласное ржание двух мужчин в подпитии. – Спасибо за информацию, Андрей! Ты когда обратно в Москву? – Через пару дней прилечу, сразу встретимся! Пока, Гер! – Пока, Андрей! Бутылка подходила к концу, и мыслями Германа полностью управлял скрипучий жук. Герману захотелось поделиться своими мыслями с таксистом, и он обратился к нему с вопросом: – Щиты с бабой видели только что? – Видел. И разговор ваш слышал. Вот сука! Герману стало интересно. Он понял, что разговор сейчас станет носить «классовый» характер. Немного свысока и с тщательно замаскированным презрением перед этим «пролетарием», как он назвал про себя старика таксиста, Гера продолжил: – Кого вы назвали сукой? – Да падлу эту, чтоб ему пусто было! Напиздил народных денег и блядь свою по всему городу развесил! Цельный день езжу, так везде на нее и натыкаюсь! Совсем уже обурели в правительстве этом! Ничего не боятся, что хотят, то и творят! Таксист с остервенением вытянул из мятой пачки «Явы» сигарету, несколько раз чиркнул зажигалкой, затянулся и шумно выдохнул струю дыма прямо в лобовое стекло, что всегда означает у таксистов крайнюю степень ярости. – Ну почему же? Если в состоянии себе такое позволить, в состоянии вот так очаровать свою подружку, значит, успешный человек, умный. Зачем вы его сразу обзывать то принялись по всякому?! – Да потому, что за такие портретные галереи, которые чиновники вороватые устраивают по всему городу, их расстреливать надо! Тут большого ума то не надо: напиздить, возле кормушки сидючи. Где это еще возможно?! В Европе возможно?! Нет! В Америке?! Нет! Даже в сраном Ираке – и то такого срама не может быть! А у нас гляди, пожалуйста! Ведь позор это! Для всего города, для всей страны позор! И пример для вас, молодых, страшный! Германа забавлял этот спор с бесхитростным и убежденным в своей искренности таксистом. Виски раззадорило его, и он с удовольствием играл в провокацию: – Сумел нажить – значит, молодчина! Живем то один раз. Таксист вдруг успокоился так же неожиданно, как и вспыхнул пять минут назад. Он немного помолчал и ровным голосом ответил: – У государства воровать большого ума не надо. Бессребреников сейчас не осталось, это понятно. Они раньше, при коммунистах, изредка встречались. А вот это ваше, молодой человек, «живем один раз» мне напомнило, как я, давно уже, вез на дачу директора Елисеевского магазина и его любовницу, всю в мехах и в брюлях. Она всю дорогу с него что то требовала, а он и говорит: «Да все, что тебе будет угодно, дорогая! Живем то один раз!» – Ну, и к чему вы мне это рассказываете? – Да расстреляли его потом, вообще то. «Сколь веревочке не виться», как в народе говорят. Да и ОБХСС тогда работал будь здоров! – По вашему, лучше без брюлей и мехов и с прорехой в кармане жить на одну зарплату, так, что ли?! – Да. – Таксист стал совсем серьезным. – Да. Именно так. Я тридцать два года за баранкой, много чего видел, много кого возил, да только такие вот деньги – они счастья никому не принесли. А я человек честный. Смену отработал, машину поставил, в парке с ребятами кирнул, и на подушку. Зато спокойно. Герман усмехнулся: – Тогда у нас с вами разные точки зрения. Таксист угрюмо кивнул. Герман почувствовал, что вечер перестает быть томным. Вся романтика кончилась, так и не начавшись. Он попросил отвезти его домой. Подъехали к дому, остановились, Герман отдал таксисту деньги. И перед тем как хлопнуть дверцей, не выдержал: – Но ведь это так романтично! Едешь по городу, а со всех сторон на тебя смотрит твоя самая любимая женщина и признается тебе в любви! Таксист спокойно глянул на Геру и произнес убийственную фразу: – Для таких вот, на свой карман, романтиков фонарных столбов и веревки в России всегда хватит… Перед тем как погрузиться в крепкий алкогольный сон, дьяволенок, заменяющий Герману внутренний голос его души, сказал, а Герман, открывая рот, выдал в темный покой неосвещенной комнаты следующую, давно зревшую в нем мысль: – Раз ему можно, значит, и мне тоже. И всем можно. Вот так. И он уснул. Герин сон Сон, приснившийся Герману, был изумительно ясным и воспроизвел события двухлетней давности. Тогда все было тихо и спокойно: рабочие будни проходили в приятной сентенции увода денег из родного «Рикарди» и длинных кокаиновых дорог, больше похожих на рельсы, тянущиеся куда то за горизонт. По роду работы Герману не нужно было ездить в регионы, но однажды заболела девушка, сотрудник регионального отдела, ответственная за презентацию в Новосибирске. А презентация, между тем, была ответственнейшая! И в качестве специально приглашенных гостей мероприятия, на котором должен был присутствовать весь оптово рознично ресторанный бизнес Новосибирска, ожидалось прибытие высокопоставленных старых грибов из головного офиса «Рикарди»: седовласых французов с большими грушевидными носами и в клубных пиджаках. Германа попросили помочь провести презентацию, и он нехотя согласился вылететь в Новосибирск на два дня. Провинцию Герман панически боялся и не любил. Везде ему мерещились «чисто конкретные пацаны», все «в распальцовках» и с пистолетами «ТТ» в карманах малиновых пиджаков. Поэтому, прибыв в гостиницу в центре города, он забаррикадировался в номере «люкс» вместе с двумя «кораблями» марихуаны, пятью граммами кокаина и двумя бутылками виски «Glenmorangie». До презентации оставались почти сутки, и Гера решил совершить долгий и увлекательный трип по дальним закоулкам сознания, не покидая своего гостиничного пристанища. Развел кокаин в виски, забил огромную папиросу и только собирался чиркнуть зажигалкой и вызвать нефритового шайтана – спутника всех гостиничных путешественников драгюзеров, как подал голос телефонный аппарат, стоящий на телевизоре. Гера от досады плюнул, да так точно, что плевок, как пуля, пролетел всю комнату и попал точно в глаз копии портрета работы Веласкеса «Неизвестный в доспехах с открытым забралом». Подумав, что звонят устроители завтрашней презентации, он снял трубку: – Герман Кленовский, слушаю! – Аллёооо! Маладой челавеэээк! Девушку не желаите ее! – С убожеской попыткой придать тембру речи сексуальный вампиризм, проблеял в трубку тусклый женский голос. Герман ничего не ответил и лишь швырнул трубку на рычаг. Посидел, покурил. Стало хорошо и приятно. Поднес к губам стакан с современным вариантом пелевинского «балтийского чая». Вспомнил Жербунова и Барболина – двух пройдох матросов из «Чапаева и Пустоты» – своей любимейшей книги. Оба были любителями побаловаться «балтийским чайком»: смесью водки и кокса. Нынче водка – «моветон», и вместо нее односолодовый шотландский малт, выдержанный в бочках из под «Шерри». Засунул в «чай» язык, и кончик его мгновенно занемел. В ноздри ударил запах заснеженных вересковых пастбищ под Ивернессом, и вновь трип прервал звонок. Уже другой, но в той же тональности голос: – Молодой человек, не желаете провести время с девушкой? Герман разъярился: – Да пошла ты! – Грохнул трубкой по дешевенькому корейскому аппарату. – Сука спидованная! Герман не любил проституток лишь по одной причине: он панически боялся заболеваний, передающихся половым путем. Небольшой опыт общения с продавщицами траха у него, безусловно, имелся, но, услышав однажды по телевизору сообщение о том, что 85% московских путан больны гепатитом «С», Герман и думать забыл о своем участии в этой «Русской рулетке», где в барабан нагана заряжена проститутка со смертельной заразой. После этого в течение часа звонили еще три раза. Герман выдернул телефонный шнур «с мясом» из стены. Некоторое время наслаждался покоем, закрыл глаза и тихо балдел под негромкую музыку из плей листа местной FM радиостанции. Подборка была великолепной и больше была похожа на саунд трек из лондонской курильни опия, где Герман любил подымить в дни своих визитов на Альбион. Непрерывная восточная мелодия шелковой нитью плела вокруг него свой кокон, и, очевидно, то же самое состояние испытывал сейчас диджей за пультом в своей студии… Физиология взяла свое. Герман очнулся и прошлепал в уборную. Спустил штаны, расположился поудобнее и принялся пересчитывать кафельные плитки на противоположной стене. На сто восьмой плитке в дверь номера деликатно постучали. – Кто там?! – крикнул Герман из уборной. – Молодой человек, можно составить вам компанию? Останетесь довольны, между прочим. – Третья разновидность тусклого голоса. Герман уже собирался разразиться отборным албанским матом, но вдруг из глубины заполненного «балтийским чаем» сознания приплыла вопиюще хулиганская мысль, которую он в дикой вспышке веселья решил немедленно воплотить в жизнь. – Иду! Иду, девчонки! Сейчас открою! Не подтершись бумагой, он, как был со спущенными штанами и обнаженным срамом, подошел к входной двери и заглянул в глазок. В глазке маячили два явно женских силуэта. Дистрибьюторши ящика Пандоры с нетерпением переминались с ноги на ногу. Герман немного выждал и, сохраняя эффект внезапности, тихо повернул вертушку замка и резко распахнул дверь настежь, представ перед проститутками в дверном проеме словно «Портрет Неизвестного со спущенными панталонами» в раме. Проститутки, повидавшие на своем профессиональном веку многое, особенно не удивились и принялись хихикать. Тогда Герман повернулся к ним голой задницей, наклонился, раздвинул ягодицы руками, явив теперь уже изумленным девицам изрядно запачканный шоколадный глаз свой, и прокричал: – Девки! Анус за триста долларов отполируете?! Тогда заходите! Все, что он услышал в ответ, был стремительно удаляющийся топот двух пар каблучков и дефиницию «больной придурок». – Ха ха ха ха ха!!! О го го го го!!! Гера проснулся от собственного оглушительного смеха и долго еще гоготал, вспоминая ту свою поездку. – Эх! Хорошее было время! Как посвящают в олигархи Андрей Второй не назвал Гере фамилии того романтического чиновника. Он вообще не доверял телефону, и не без основания, так как его телефон время от времени прослушивали. Кто? Да какая разница. Не так уж их и много, тех, кто в состоянии иногда взять, да и послушать, о чем это человечек говорит по телефону. А вот зачем телефон Андрея иногда прослушивался – это совершенно другой вопрос. И ответ на него односложным быть не может. О бизнесе Андрея Второго Герман знал совсем немногое, но и того, о чем ему поведал как то сам Андрей, язык которого после восьмой кружки пива развязался чуть больше обычного, хватило Герману для того, чтобы проникнуться к Андрею Второму самым искреннем уважением. Андрей Второй был настоящим, стопроцентным олигархом. Известно, что почетное звание «олигарх» присваивается в одном из московских дворцов, в зале с одиннадцатью тысячами горящих свечей, с высокими от пола и до потолка окнами, наглухо задернутыми черными шторами. В рамы вставлены небьющиеся стекла. Сделано это для того, чтобы посвящаемый в олигархи не преисполнился бы чрезмерного волнения и от радости не выкинулся бы в окно. В зал попадает тот, кто прошел предварительный отбор и чье состояние пересекло отметку в сто миллионов долларов. После довольно нудного обряда посвящения, описывать который не имеет почти никакого смысла, настолько он почти не отличается от масонского «Обращения к Бафомету», новоиспеченный олигарх получает особое имя и куратора из числа «высших братьев». Этому «высшему брату» олигарх добровольно передает в управление контрольный пакет акций своего предприятия (вот здесь то и бывают случаи попытки сигануть в небьющееся окно) и взамен получает от «высших братьев» индульгенцию и ярлык на право быть олигархом. К этому ярлыку, представляющему собой кусок черного пергамента, прилагается значок, благодаря которому все олигархи узнают друг друга, и «никнейм» – кличка, прозвище, псевдоним, к которому спереди добавляется обращение «брат». Этот значок носится под лацканом пиджака в обычной обстановке и перекалывается на лацкан только при проходе на закрытые мероприятия, в которых принимают участие такие же посвященные обладатели черного ярлыка. Немного отойдя от нашего повествования, заметим, что у господ олигархов Брата Эмхо, Брата Мигу и Брата Бобе их ярлыки и значки отобрали «высшие братья». Мигу и Бобе они разрешили отбыть в вечное изгнание, а непокорного Эмхо посадили на дрейфующий айсберг и запретили слезать с него вплоть до особого распоряжения. Андрей Второй был пивным олигархом и совместно с «высшим братом» и своим родным братом Вениамином владел самой мощной в России пивной дистрибьюторской компанией под довольно странным, на первый взгляд, названием «Сезон охоты». Хотя если вдуматься, то название это передавало суть пивного бизнеса совершенно точно. Всплеск продаж пива наступает в конце апреля, с началом первых теплых дней, а заканчивается примерно в середине сентября. Заводы изготовители этого пойла сами предпочитают не связываться с процессом продажи, а осуществляют ее через вот такие дистрибьюторские компании – распределительные центры. Дистрибьюторы зарабатывают на каждой бутылке несколько процентов от ее закупочной стоимости, вот и весь смысл этого бизнеса так, как он выглядит для человека непосвященного. На самом то деле – это настолько перенасыщенный бизнес процессами организм, что описывать его целиком займет сумасшедшее количество времени. Скажем лишь, что и здесь закупщики играют одну из самых ключевых ролей в полноценном его функционировании. Андрей Второй прекрасно это понимал, и у него «на интересе» сидели абсолютно все закупщики Москвы. А если не сидели, как, например, один тип по фамилии Бледнов из сети магазинов «Эскалатор», то их отчего то довольно быстро увольняли. Видимо, на каком то этапе подключался ресурс «высшего брата», с которым владельцы торговых сетей – обладатели значков под лацканами – предпочитали не спорить. Герману даже не пришлось выдвигать никаких условий. Андрей Второй пригласил его не куда нибудь, а в собственную квартиру – пентхаус в доме на Полянке, из панорамных окон которой не хуже, чем из «Эльдорадо», был виден Кремль. Они сели перед самым настоящим камином, при виде которого Герман просто задохнулся от восхищения, и без того подавленный фантастической роскошью Андреева жилища. Задавать вопрос о том, как в городском многоквартирном доме может функционировать камин, Герман не стал. Попивая что то вроде «Timeless» , Андрей Второй посвятил Германа в нехитрое пивное ценообразование и заявил следующее: – Гера, я, стандартно, могу предложить тебе один процент от перечисленных тобою за месяц денег. Я знаю, что это немного, но такова моя норма прибыли, а уменьшать ее, как ты сам понимаешь, я не собираюсь. Герман нахмурился: один процент был смешной и обидно низкой ставкой. – Андрей, я честно признаюсь тебе, что это не устраивает и не может устроить меня. Для тебя не является секретом то, что я фактически продаю поставщикам «Ромашки» их деньги и у меня уже есть некие средние условия. Один процент даже близко не соответствует им. Что мы можем сделать, чтобы процентная ставка отката выросла хотя бы до четырех процентов? – Герман, процентная ставка может вырасти и до десяти. Для этого нужно лишь поднять цены, но это не так легко, как кажется. – Почему это? – Гера, я гарантирую людям, с которыми работаю, полную безопасность. Один процент я даю от себя, не повышая цену и ничего не согласовывая с заводом производителем. Но как только мне приходится идти на удовлетворение запросов закупщиков, я обязан уведомлять о повышении отпускной цены представителей завода, а они от этого в восторг явно не придут. У них есть четкое представление о том, где и сколько должна стоить их продукция. В «Патиссоне», скажем, бутылка «Балтики номер три» стоит восемнадцать рублей, и в твоей «Ромашке» она должна стоить столько же и ни на копейку больше! Это правила рынка, и, нарушая их, ты тем самым даешь очень многим людям повод совершенно основательно подозревать тебя во всем том, в чем тебя и без того подозревают. – Довольный удачным каламбуром, Андрей Второй рассмеялся. Герман же поежился, но решил не сдаваться. Жадность все равно брала верх над осторожностью. Он попросил Андрея поднять отпускные цены на два процента. Андрей неопределенно пожал плечами: – Но как ты не понимаешь! Ведь лучше дольше и регулярней, чем больше, но короче! – Мне надо сразу и много, Андрей. Уж извини. Такая у меня натура, да и жизнь такая. Осторожность в делах подобного рода, великолепная конспирация и абсолютная защищенность не могут дать гарантий того, что моя бешеная начальница окончательно не взбесится и не свернет мою деятельность на посту закупщика алкогольной продукции сети магазинов «Ромашка», придравшись к каким то пустякам, которые она быстренько раздует до размеров чудовищного служебного несоответствия. – Ты хочешь сказать, что у тебя очень плохие отношения с собственной начальницей? Тогда ты еще больше в зоне риска, дружище. И мне, как бизнесмену, строить с тобой планы на долгое совместное партнерство не стоит. Уж извини за откровенность – ничего личного, только бизнес. – Андрей, у меня нет, как бы это тебе точнее сказать, ярко выраженного конфликта с ней, но и с этой сучкой, и со всем остальным коллективом у меня есть неразрешимые ментальные противоречия. Понимаешь, я настолько отличаюсь от них, я сделан настолько из другого теста, что все мои так называемые коллеги ненавидят меня на подсознательном уровне. А так как о самом понятии «подсознательный уровень» они и представления не имеют, так же, как и не занимаются внутренними поисками, то им совершенно незачем разбираться в своих ощущениях относительно меня, и из за этого их ненависть выходит на поверхность, прорываясь через маленькие булькающие кратеры, и питается из самого сердца. В плане статуса я очень сильно потерял. Перейти из кабинета топ менеджера «Рикарди» в душный зал, где работают несколько десятков человек, которые непрерывно галдят, как стая сорок, – это достаточно серьезная психологическая драма. И травма, нанесенная ей, требует лекарства. Какого? Как говорил Карлссон, который живет на крыше: «Единственное, что может спасти смертельно больного героя, – это банка варенья!» Ну а в моем случае – деньги в банке одной из европейских столиц, и чем их там больше, тем мне спокойнее. Ради этого и только ради этого я согласен терпеть и всех этих тупиц вокруг себя, и весь этот откровенный мелочный идиотизм, из которого состоит моя работа. И потом, не забывай, что моя заработная плата составляет эквивалент семисот долларов США. Брови Андрея взметнулись вверх: – Сколько? Семьсот долларов? Да ведь это стоимость хорошего ужина в ресторане и с не самым дорогим вином! На что рассчитывают твои владельцы – непонятно. Ведь это проявление крайнего неуважения к своим сотрудникам! Платя за работу такие жалкие гроши, они тем самым как бы утверждают, что любой из вас – откатчик! Мол, заработай остальное сам! Как им работать с таким коллективом, я не понимаю. Идиоты… Хотя… Если не держаться за людей… Знаешь, Герман, у каждого работодателя ведь свой подход. Ты не должен ненавидеть своих сослуживцев. Ведь ваша участь так схожа. – Да! И хотя мне говорили, что я не должен отрываться от народа, я тем не менее не очень могу что то с собой поделать. – Наверное, это был мой коллега по цеху Влад. Известный циник и трепач, кстати. Ну да ладно. Я твою позицию понял, и более того: я ее уважаю. Постараюсь договориться с заводчанами, чтобы не мели языком, так как ты для них человек необходимый. Хотя никаких гарантий от происков сарафанного радио я, как ты сам понимаешь, дать не смогу. Всем интересен чужой карман, особенно такой, как твой… Вот так сравнительно быстро, в течение двух с половиной месяцев, наш Герман превратился в «высокооткатного» специалиста закупщика с месячным доходом, уровень которого зашкаливал за отметку в сто тысяч долларов. Постепенно он успокоился, расслабился, и ему стало казаться, что такая «дольче вита» будет продолжаться вечно. Алчность вытеснила в нем все остальные чувства. Даже старый друг Калугин, по понятным причинам считавший, что уж он то Герману ничего не должен, ведь фактически это он пристроил Геру на это даже не «хлебное», а «белуго икорное» место, вдруг понял, что не в состоянии по дружески решить с Германом хотя бы один вопрос, стоящий, с точки зрения Германа, «каких то денег»… Калугин затаил обиду: она постепенно копилась в нем. Наружу еще не выходила, но отношения двух теперь уже почти бывших друзей также почти прекратились. Герман проводил вечера в бесконечных деловых ужинах с последующими попойками и постепенно стал возвращаться к прежней жизни либертена. Кокаина он все еще сторонился, но спиртное все больше брало над ним верх. К бывшей семье он почти охладел, придумав для себя самого оправдание вроде того, что при виде собственных детей у него начинает болеть и неровно биться сердце. На самом же деле его откровенно бесило совершенно безразличное отношение к нему бывшей жены и то, насколько быстро та нашла ему замену в виде крепкого сорокалетнего мужика – военного летчика. Собственных детей у того не было, и он удивительно хорошо и скоро поладил со своими приемными детьми, которые все чаще стали называть его папой. Бывшая жена Геры устроилась в «Газпром», начала получать фантастически огромную заработную плату, и необходимость в Гериных алиментах отпала сама собой. В конце концов, в один из не самых погожих во всех смыслах дней, когда Герман с некоторой неохотой пришел навестить детей и погулять с ними отпущенные ему регламентом три часа в парке, то дочь назвала его «дядей», а сын, насупившись, заявил, что «лучше они с мамой и папой Славой (так звали военного летчика) пойдут в кино на „Годзиллу“, а оттуда в „Ростикс“. Бывшая супруга при этом подарила Герману одну из самых унизительных улыбочек, а брутальный летчик, одетый по домашнему в тренировочные штаны с пузырями на коленях и майку тельняшку, только миролюбиво развел толстенными, как лапы медведя, прокачанными руками, мол, „извини, брат, но сам видишь“. И никто из этого дружного квартета, состоящего из двоих взрослых и двоих маленьких людей, не дал Герману ни малейшего шанса почувствовать себя не то что любимым, а хотя бы немного нужным. Он ощутил себя старой гниловатой табуреткой посреди большой и добротно обставленной гостиной. И Гера ушел. Ушел из этого чужого счастья навсегда, поняв, что ему никто не скинет веревочной лестницы с крепостной стены, а, напротив, – все станут защищать эту стену от него, Германа, и защищать с нарастающим упорством. Детей своих Гера больше никогда не видел. Откатчики на отдыхе С начала работы в «Ромашке» прошло полгода. Наступила весна. И вот в один из дней конца марта курьер вызвал Германа на проходную и передал ему приглашение от «Алюминиевой компании» – открытку из тонкого листа серебристого авиационного металла с выгравированным предложением ему, Герману, посетить конференцию в городе Стамбул с целью ознакомления с продукцией «АК» и уяснением того факта, что пиво, розлитое в алюминиевые банки, – это гораздо круче, чем пиво, розлитое во что то другое. Подобные «конференции», «семинары», «экскурсии», «выездные мероприятия» используют как инструмент привлечения внимания закупщиков многие поставщики, которым позволяет это делать их бюджет. И все эти поездки по сути своей – обыкновенные взятки. Ну в самом деле: на кой черт собирать полные самолеты весело галдящих и бухающих всю дорогу закупщиков и закупщиц и лететь на этих самолетах в самые разнообразные страны? Снимать для всей этой своры баловней судьбы номера в пятизвездочных отелях, кормить их до такой степени, как будто из них собираются сделать фуа гра? Катать их на автобусах с кондиционерами, показывая всяческие местные достопримечательности, в общем – организовывать отличный полноценный отдых за границей? Только для того, чтобы повысить в закупщике лояльность к собственному продукту! И чертят небосвод лайнеры, уносящие довольных, гогочущих от осознания полной халявы откатчиков в Бордо для «ознакомления с производством и технологией купажа вин», в Малагу «для посещения заводов по производству легендарного Хереса», в Калифорнию «для наблюдения за виноградниками и процессом розлива», в Чили «на праздник молодого вина», в Италию «на купажирование новых вин» и бог весть куда еще. Впрочем, у самих закупщиков это на полном серьезе называется «повышением квалификационных знаний о продукте», но на самом деле все это выглядит следующим образом. В аэропорту Шереметьево 2 за три часа до вылета собирается группа закупщиков со всей Москвы численностью человек в тридцать сорок. Как правило, от каждой сети едут по одному, двое человек. Кто то кого то уже знает лично, кто то о ком то наслышан, и вообще «ворон ворону глаз не выклюет», и вот уже эта толпа, разбившись на небольшие кучки, берет штурмом полки шереметьевских магазинчиков «DUTY FREE». В чудовищных количествах закупается алкоголь самого высшего качества, как правило, коньяки выдержки ХО и виски не ниже 18 летней выдержки. Ведь летят то «профессионалы», а они «абы что» пить не собираются. Затем в ожидании посадки все разбредаются по ресторанам и пабам аэропорта, где начинают разминку пивом или чем нибудь покрепче. К моменту посадки многие уже сильно навеселе: балагурят и начинают порой нецензурно выражаться и сплевывать под ноги. Но самое ужасное начинается на борту самолета, после того, как ремни уже отстегнуты и можно ходить по салону. Происходит ускоренное поглощение закупщиками всего закупленного ими в аэропорту спиртного. Несмотря на запрещение курить в самолетах, сперва прокуривается гальюн до состояния невидимости отверстия унитаза, затем некоторые «перекушавшие» начинают курить прямо на своих местах и иногда засыпают с тлеющими в руках сигаретами. Прямо вот идешь и видишь такую картину: откинувши спинку кресла и вытянув ноги в проход, полулежит полусидит какой нибудь известный всей Москве откатчик, например, Игорь Забелин – здоровенная туша лет сорока трех, и храпит эта туша на весь самолет. Под его сиденьем перекатывается опустошенная бутылка виски «Lagavullin», в левой руке он держит пустой стакан, в правой исходящую дымком сигарету, пепел от которой падает на брюки его соседа по кличке Слон, известнейшего откатчика из сети магазинов «Переросток». Слон не реагирует. Его также сразил сон, идет второй час полета по маршруту Москва – Стамбул, и заливные емкости обоих откатчиков полны до краев. За Забелиным и Слоном уютно расположились: девушка со странным именем Карелия и не менее редкой фамилией Ротевник и ассистент Слона, также работник «Переростка» Аркаша Тормошин. Распаленные алкоголем, они от легкого флирта уже перешли к жесткому петтингу, и рука Тормошина изучает что то под юбкой Карелии, которая глупо хихикает и строит глазки. Впрочем, это, разумеется, пограничные примеры поведения закупщиков в период халявно откатных трипов, и в последнее время встречается это безобразие все реже, ибо руководство сетей, где работают закупщики, с большой неохотой стало отпускать их в подобные поездки, а в некоторых сетях и вовсе на такие вояжи наложено табу… Однако закупщики на это табу плевать хотели. Герман из опасения, что получит от Мурды официальный отказ и вместо него полетит его стервозная начальница, как известно, не меньшая любительница всяческой незаслуженной халявы, просто взял отпуск сроком на неделю и отдал в «АК» свои документы для оформления. Никакого особенного интереса ехать в Турцию у него не было, но хотелось встряхнуться после окончательного разрыва с бывшей семьей, переживаемого Герой, если честно сказать, очень тяжело, и, кроме того, вместе с ним в Стамбул летел Андрей Второй, приглашенный алюминиевыми королями в качестве дорогого и почетного гостя. А присутствие Андрея Второго, человека, обладающего неукротимой тягой к абсолютно «адским отжигам», любителя приключений и выпивки, да и просто интересного собеседника, обещало сделать это путешествие и полезным, и приятным во всех отношениях. Щедрость Андрея Второго не знала границ, и это понимал не только Герман, но и все закупщики, которые подобно ему также получили от «Алюминиевой Компании» выбитое на листе алюминия приглашение. Забавно было наблюдать, как в день отлета Андрей Второй знакомил всех закупщиков, которые лично не знали друг друга. Все они вились вокруг него, словно птенцы вокруг матери, держащей в клюве вожделенного червяка. Но Андрей отмахивался от них, как от надоедливо чирикающих воробьев. Увидев подходящего к новому для него обществу Германа, Андрей сделал несколько шагов ему навстречу, дружелюбно пожал руку, пригласил в компанию коллег закупщиков и представил им Геру. Пожимая руки своим братьям по откатам, Герман отметил для себя одну забавную особенность. Все они держали себя, словно белые и пушистые овцы, изо всех сил пытаясь произвести друг на друга впечатление бессребреников. При этом отлично понимая, что на каждом из них и пробы негде ставить. Все эти коррумпированные «туристы» работали на своих местах гораздо дольше Германа и поэтому с любопытством принялись разглядывать новичка. Вскоре, видя, что Андрей Второй оказывает Герману неформальное и дружеское внимание, это любопытство переросло в некоторую ревность. Затем все пошло по традиционному сценарию: Андрей Второй и Гера купили в магазине беспошлинной торговли две бутылки коньяка «Hine ХО» емкостью 0,7 литра, в самолете сели на соседние кресла и всю дорогу вначале произносили тосты, а после того, как темы иссякли, и вовсе пили коньяк просто так. В отличие от вышеперечисленных участников группы, ведущих себя откровенно по свински, Гера с Андреем были на высоте: в самолете не курили, громко не матерились, под ноги не сплевывали и не приставали к стюардессам с предложениями заняться сексом в воздухе за некоторое вознаграждение. Организаторы поездки – люди из администрации «А.К.» – мужественно перенесли этот перелет. Поначалу они страшно краснели, извинялись за свою беспокойную группу перед прочими пассажирами, но в конце концов махнули на все рукой и, приобретя прямо на борту какой то, имеющийся у стюардесс специально для продажи алкоголь, довольно быстро настроились на волну приглашенных ими откатчиков и пивных торговцев. В Стамбул вся компания прибыла, источая мощнейший винно солодовый запах, шумно загрузилась в зафрахтованный автобус и направилась в отель «Арарат Парк Хайят», пожалуй, лучший в Стамбуле, что было особенно смешно и исторически поучительно, учитывая всем известный геноцид армян турками. Из окна автобуса Гера глазел на один из старейших городов земли, бывшую столицу Византии – Константинополь. Он пытался сфокусировать зрение на каких то отдельных объектах, но зрение, солидно разбавленное коньяком, фокусироваться отказывалось, и поездка по Стамбулу для Германа запомнилась как череда ярких разноцветных пятен, минаретов в виде космических ракет и бестолковой, с его точки зрения, планировки городских улиц. По прибытии в отель Андрей с Германом продолжили напиваться, затем пытались затащить в номер симпатичную горничную с очевидной целью принудить ее к двойному проникновению и прочим извращениям. После того как ушлая горничная вырвалась из их пьяных объятий и убежала, в номер через некоторое время постучали. Герман глянул в дверной глазок. – Андрюха! Там полиция!!! – испуганным шепотом произнес он. – Вот досада! Попали мы с тобой, ничего не скажешь. Стук повторился. Прозвучала по английски команда открыть дверь. – А знаешь, Андрей, ведь мой номер через стену, и в нем открыто окно, которое точно так же выходит в сад, как и у тебя здесь. До земли недалеко. Давай вылезем из твоего номера в окно, захлопнем его и влезем ко мне. Тем более что закрывается оно «по английски» – снизу вверх! Полицаи вскроют дверь, а тут никого нет. Горничная будет иметь бледный вид. Давай?! Есть, конечно, опасение, что нас засечет видеонаблюдение, если оно есть в том месте, но альтернативы, кажется, нет. – Отличная идея, брат, и, кажется, единственная из возможных в качестве варианта спасти положение. Полезли! …Через несколько минут троим полицейским, вызванным напуганной горничной, надоело стучать в закрытую дверь. Они потребовали, чтобы портье открыл ее при помощи имевшегося у него дубликата ключа. Тот немедленно выполнил просьбу полиции. Полицейские влетели в номер, держась за пистолетные кобуры, так как по собственному опыту знали, что русские, как известно, не сдаются. Мгновенно осмотрели весь номер, заглянули под кровать и в стенные шкафы, но никого нигде не обнаружили. Вопросительно поглядели на горничную. Та стала клясться и божиться, что тут только что были двое русских, пытавшихся затащить ее в номер, и никуда деваться они не могли, так как, пока она бегала вызывать полицию, за дверью следила вторая горничная. Тогда полицейские решили проверить соседние номера. В то время как за стенкой слышался тарарам, протрезвевшие от осознания той опасности, которой они подвергаются, двое приятелей лихорадочно соображали, что им делать дальше. Герман страшно захотел курить. Вспомнил, что в чемодане лежат сигареты, и сделал попытку их достать. Чемодан, оснащенный кодовым замком, не открывался. Код отчего то перестал подходить. Герман с остервенением, изо всей силы ударил по чемодану ногой, отчего тот с треском распахнулся. После того, как крышка чемодана отлетела от повторного удара ноги и злосчастные пьяницы увидели, что в нем лежит, наступила небольшая пауза. Первым голос подал Андрей: – Мммм… Какой, однако же, неожиданный поворот. Да ты, оказывается, любишь надевать на себя женское белье?! В чемодане вместо Гериных трусов, носок, бритвы, одеколона, сигарет, рубашек и галстуков совершенно непонятным образом оказались упаковки с женскими чулками, косметичка, кружевные трусики танго, бюстгальтеры, комбидрессы, женские гигиенические девайсы в виде прокладок и прочее в этом роде. Герман при виде этого удивился не меньше Андрея и лишь руками развел: – Андрей! Да за кого ты меня принимаешь! Должно быть, у кого то из группы похожий чемодан! – Ну да, у девчонки какой нибудь. Белье то что надо. Такое для мужика надевается, чтобы он его поскорее стащил. – Вот вот! А ты говоришь, что это я на себя напяливаю! Совсем ты, что ли, сдурел?! Ты меня за пидора принял?! – Да ладно, Гера, извини. Сейчас чего только не встретишь. Уже ничему не удивляешься, если честно… Слушай! Так чемодан то нам просто во спасение послан! – В каком это смысле?! – подозрительно спросил Гера, с тревогой прислушиваясь к шуму за стеной. Кажется, он уже переместился в коридор. – А вот в каком: раздевайся! – Чего чего?! Ты что, больной, что ли?! – Да ничего я не больной! Полиция вот вот здесь будет! Мы будем обязаны открыть дверь. А если они увидят, что на нас женские стринги и чулки, они вряд ли поверят горничной в том, что ее хотели оприходовать два убежденных педика! Раздумывать было некогда, и оба неудачливых мачо ринулись к чемодану. Через пару минут на Андрее Втором были надеты красные чулки с поясом, стринги из блестящей ткани, похожей на парчу, также красного цвета, и красный же бюстгальтер. Герман неумело застегивал между ног крючочки атласного, с кружевной отделкой черного комбидресса. Наконец у него получилось, и он облачил свои буйно заросшие суровым черным волосом ноги в черные чулки с силиконовой лентой, пришитой сверху и предназначенной специально против сползания. Андрею подошли туфли на высоком каблуке без задника размера тридцать девять с половиной из девушкиного чемодана. Герман за неимением подходящей обуви с трудом нацепил какие то тапочки в виде кроликов. Стыдясь взглянуть друг на друга, в таком отвратительном для честных гетеросексуалов прикиде приятели уселись спиной друг к другу по разные стороны разобранной Андреем «для правдоподобия» кровати и принялись ждать. Впрочем, ждать долго им не пришлось. Раздался настойчивый и долгий стук в дверь, похожий на автоматную очередь: – Русски! Палис! Открывайт! – Ну что, Андрей? Откроем? – Пошли… Голубок, блин. – Да отвали ты, скотина! – Дай ка я тебя обниму. Так будет правдоподобнее. – Делай что хочешь, мне уже по фигу. Дверь открылась, и взорам полицейских предстала пара мужиков: один поменьше и в туфлях на каблуке, другой повыше и в пушистых кроличьих тапках. В нижнем женском белье. В обнимку. Желание задавать вопросы у полицейских иссякло мгновенно. Они просто развернулись и бросились в уборную, где каждого из них долго и мучительно рвало от увиденного. И долго еще потом в полицейском управлении Стамбула над ними подшучивали их коллеги, прозвав этот полицейский наряд «полицией голубых нравов». Андрей Второй и Гера пообещали сами себе никому и никогда не рассказывать о том позоре, который они вынуждены были пережить, лишь бы не попасть в тюрьму из за несговорчивой горничной. Чемодан, в котором нашелся даже вибратор на батарейках, Гера пинками запихнул под кровать. Тот оказался принадлежащим той самой любвеобильной и известной в торговой московской тусовке откатчице Карелии Ротевник, наличие у которой мужа и ребенка не мешало ей одновременно близко встречаться с несколькими разными мужчинами. Она вернула по ошибке взятый ею чемодан Германа и безуспешно пыталась найти свой, точную копию Гериного. Гера же как то вывернулся, заявив, что был очень пьян, никаких чемоданов не помнит, ее чемодана он не видел, и тому подобное. Как Ротевник вышла тогда из положения, так никто никогда и не узнает. Остается предположить, что все необходимое взамен утраченных прокладок она прикупила в стамбульских магазинах, а отсутствие шустрого вибратора на батарейках ей компенсировал не менее шустрый Аркаша Тормошин – изрядный любитель тормошить женский пол. По Стамбулу в простынях Чудеса тем временем продолжались. Гера и Андрей бурно отметили свое невероятное спасение от тюремной камеры и решили пройтись по городу с целью ознакомления с достопримечательностями. По пути они зашли в какую то чайхану, где попробовали турецкого национального достояния: крепкой анисовой настойки под названием «ракы». После первого же глотка на лица обоих нельзя было взглянуть без смеха, так как они стали напоминать сушеные сморщенные яблоки. – Гер, ну и дрянь же тут пьют, а?! – Не говори, Андрей! Похоже на микстуру от кашля из моего застенчивого детства под названием, кажется, «Пертуссин»! – Это точно, чувак. Так и есть, галимый «Пертуссин». – Эй, хозяин! Пива налей! Хозяин чайханы подлетел к их столу с двумя кружками местного мутноватого пива. С дикой скоростью, вращая карими зрачками, затараторил: – Рюсски! Наташчя нада? Тракацца нада? Наташчя карашо! Приятели переглянулись: – Чего это он про какую то Наташу задвигает? – Проституток предлагает вроде бы. Эй, крендель! Проститьюшен? Секс? – Секс, секс! – закивал хозяин чайханы и, проведя указательным пальцем по длинным и острым, как у таракана, усам, высунул язык и совершил им несколько неприличных быстрых движений, которые выдавали в нем опытного куннилингера. – Рашен гёлс! Наташчя! Тракацца! – Предлагает с какой то Наташей потрахаться, – резюмировал Андрей. – Ты как? Не против? – У меня, Андрей, к проституткам настороженное отношение. Я, видишь ли, все время боюсь заболеть чем нибудь вроде сифилиса или еще какой нибудь заразы, пострашнее него. – Да забей ты! Я вот ничего не боюсь! От меня вся эта зараза отскакивает, словно черт от ладана. – А черт отскакивает от ладана? – А то! – Ты уверен? – Герыч! Мы идем к Наташам или нет? – Скажи мне, Андрей, как человек более опытный в подобного рода вещах: вот почему иностранцы называют наших путан поголовно Наташами? Откуда у них такая ассоциация именно с этим прекрасным именем? – Не имею понятия. Очевидно, первую девушку из России, залетевшую в постель к какому нибудь популярному и влиятельному журналисту международнику из, ну скажем, Би би си, звали Наташей, и она так смогла его очаровать, что в своей статье или передаче о русской продажной любви он ввел ее имя, как нарицательное. – Да. Ты прав, пожалуй. Вполне правдоподобная версия. Очаровала или кинула. К своим девкам вроде не так стремно ехать, правда? Эй, хозяин! Мы хотим к Наташьчям, натюрлих! Турок, похожий на таракана, радостно закивал. Видимо, его настолько обрадовало согласие двоих русских, находившихся в изрядном подпитии, что он даже начал одновременно потирать руки, прищелкивать пальцами и притопывать одной ногой. – Рюсски! Тавай мине писсот долляр. Тамам? Гера и Андрей переглянулись: – Пятьсот баксов требует, слыхал, Андрей?! Он что, сам, что ли, нас обслужить надумал? Ха ха ха! – Да ладно тебе, Гера, – с видом знатока молвил Андрей Второй. – Здесь проституция вне закона, вот и старается чувачок, заколачивает посреднические. Видимо, есть схема. Деньги ему, а затем он со всеми делится. Турок, словно понимая все, что сказал Андрей, осклабился и продолжил бубнить про «писсот долляр». – Дам ему бабки. Андрей достал из заднего кармана пачку долларов в банковской упаковке, подмигнул Герману: – Начнем, Гера, новую пачечку? Обновим ее, так сказать? Герман одобрительно кивнул. Андрей вытянул из пачки пять сотенных бумажек, кинул на стол: – На, забирай. Где девочки? Турок при виде пачки денег с видимым трудом пришел в себя. Глаза его вспыхнули каким то, словно черным, огнем. Впрочем, он мгновенно взял себя в руки. Сгреб со стола доллары и пригласил приятелей за собой. Вышли на улицу через черный ход, пройдя по пути до двери через какие то подсобные помещения, кухню, чуланы, где стояли ведра, стремянки и ползали огромные черные тараканы. На улице не было ни души, лишь перед самым выходом из заведения этого сводника стояло такси с выключенным мотором. Внутри дремал турок шофер, положив голову на руль. Сводник пнул по колесу автомобиля. Таксист открыл глаза, встрепенулся, выскочил из своего такси и открыл заднюю дверь машины, приглашая Германа и Андрея внутрь. Те переглянулись, смутно понимая, что именно сейчас то и есть как раз самое время для того, чтобы отказаться от сомнительного сексуального приключения, но нежелание одного мужика показать слабину в кураже перед другим забило им нужные слова обратно в глотки. Такси рвануло с места и принялось петлять по невообразимо кривым стамбульским улицам. Ехали около сорока минут. Довольно долго, если учесть, что машина ни разу не застряла в пробке и все время двигалась со скоростью около восьмидесяти километров в час. Водитель совершенно игнорировал красные сигналы светофоров, орал на каких то зазевавшихся прохожих, на таких же, как и сам он, таксистов, на остальных водителей… Словом, он орал на все, что попадалось в его поле зрения и имело способность двигаться, и все это в свою очередь отвечало ему тем же. Такова манера общения в этом городе. Андрей несколько раз зевнул и задремал. Герман пытался хоть как то запомнить дорогу, но понял, что сделать это невозможно. К тому же каких то особенно запоминающихся ориентиров – больших зданий, телевышек, крупных торговых центров – по пути не встречалось. У Германа мелькнуло подозрение, что они ездят кругами, но Андрей спал, и поделиться своими выводами Гере было не с кем. Наконец такси остановилось на улице, которая была очень похожа на ту, откуда они уехали сорок минут назад. Такая же безлюдная и очень тихая. Даже шум города, казалось, не нарушал этой тишины. Таксист открыл дверь, Андрей проснулся и сперва начал рассеянно осматриваться по сторонам, затем, вспомнив, где он и с какой целью они с Герой приехали, живо выбрался из машины. Герман за ним. Таксист, не давая им оглядеться по сторонам, открыл дверь в стене и, буквально толкнув в нее Германа, шедшего за Андреем Вторым в спину, захлопнул дверь, а сам остался снаружи. Они оказались в помещении размером примерно в тридцать квадратных метров с огромной кроватью, стоящей посредине. Окон не было, но освещение, которое давали точечные светильники в потолке, было достаточным для того, чтобы увидеть, что на кровати в самой неприличной позе, раздвинув лепестки пальцами с длинными наманикюренными ногтями, лежала довольно симпатичная девица и облизывала языком пухлые губы. Из одежды на ней был золотой браслет на ноге и на правой ягодице цветная татуировка в виде пышной розы. От такого зрелища оба закадычных собутыльника немного растерялись, но, впрочем, растерянность эта длилась не более двух секунд. С пыхтением и сопением они стянули с себя одежду, побросав ее на пол как попало, и, похотливо мыча, полезли на кровать к ожидавшей их девице. – Мальчики, – произнесла проститутка, внезапно приняв вместо позы вавилонской блудницы позу миссионерки, – не так быстро. Давайте ка я принесу вам презервативы. И не успели два голых секс туриста что либо ответить, как ушлая гетера спрыгнула с кровати, обогнула ее и нагнулась над незамеченной ранее Герой и Андреем тумбочкой, явив их взору свой запретный плод, столь многими ранее уже вкушенный. Внезапно погас свет, и в комнате наступила кромешная темнота. Спустя несколько мгновений в этой темноте на секунду появился светлый прямоугольник – дверной проем, затем дверь захлопнулась и послышался шум отъезжающего автомобиля. – Э! Что за дела! Куда! Свет включи! Ты где, Наташа, еб твою мать! – почти в унисон завопили приятели. Но никто им, понятное дело, не ответил. Кряхтя и матерясь, они слезли с кровати и, болтая враз поникшими членами, принялись искать выключатель. Наконец Гера нащупал на стене его клавишу и с остервенением ударил по ней. Свет загорелся. Наташи, как и следовало ожидать, след простыл. Но самое ужасное было в том, что также простыл и след одежды обоих незадачливых любителей перченой клубнички. Все, вплоть до носок, трусов и ботинок исчезло вместе с Наташей и ее маникюром. И произошло это все настолько быстро, что, казалось, просто не могло быть реальностью! Однако же более реального и отвратительного положения вещей сложно было себе представить. Во первых, совершенно очевидным был тот факт, что Андрея Второго и Германа самым свинским образом надули, сделав их персонажами целого заранее срежиссированного спектакля. Никакая Наташа вступать в интимные отношения с двумя изрядно бухими товарищами не собиралась, а ловко провела простаков, сославшись на необходимость облачения их понапрасну воспрявших было инструментов в презервативы. Во вторых, входные билеты на столь короткий эротический спектакль обошлись обоим по крайне высокой цене. Андрей расстался с загранпаспортом, бумажником, в котором находились платиновые карточки нескольких известнейших банков, начатой пачкой стодолларовых купюр из заднего кармана и часами «Harry Winston» стоимостью свыше ста тысяч долларов. Герман также лишился нескольких тысяч долларов наличными, загранпаспорта, кредитных карточек и часов «Panerai», хоть и не настолько дорогих, как часы Андрея, но тем не менее стоивших эквивалент приличного легкового автомобиля. В третьих, с небывалой остротой зазвучал извечный национальный вопрос: «А какого, собственно, лешего теперь делать?!», ответа на который не было. Второй раз в течение одного дня двое собратьев по облому сели по разные стороны разобранной кровати спинами друг к другу и принялись, тяжело посапывая, пытаться оценить положение. – Андрей! Я говорил тебе, что не стоило ехать! Что теперь делать! Это же просто ужас какой то! – Да не ори ты! И так понятно, что это полный, тотальный пиздец! Документов нет! Денег тоже нет! А без денег я себя чувствую просто кучей дерьма! – Это точно. У тебя денег много, значит, ты должен чувствовать себя просто огромной кучей дерьма, а у меня по сравнению с тобой их почти вовсе нет, поэтому я себя чувствую просто одной маленькой какашкой! Никому не нужной, валяющейся в углу и отвратительно пахнущей! – Влипли… Да кто же знал то! Ну, дайте мне только до телефона добраться! – И тогда что? – Тогда?! Что тогда?! Я тебе скажу, что будет тогда! Я позвоню в Москву, и через несколько часов в этот говенный город прилетит полный самолет быков, которые перевернут здесь все и камня на камне не оставят, а этого вонючего таракана, который нас так грамотно опрокинул, его просто повесят вниз головой, сдерут с живого кожу, а потом обработают паяльной лампой до состояния кебаба, которым здесь все питаются. Будет такой кебаб с начиночкой, мать его! От предвкушения расправы с обидчиками у двух неудачников появились силы и жажда деятельности. Понятно было, что каким то образом необходимо было добраться до отеля, и самым главным препятствием на пути к этой цели являлось отсутствие какой бы то ни было одежды. – Как по городу пойдем? Здесь не нудистский пляж, на раз два загремим в полицию! Прикинь, картина: миллионер и откатчик из России сидят голыми задницами на неструганой скамейке в полицейском обезьяннике, и над ними гогочут все, кто в состоянии это делать. – А знаешь, Андрей, ведь у нас на кровати есть простыня! И довольно большая простыня! Может быть, разорвем ее пополам, сделаем что то наподобие набедренных повязок и так дойдем до ближайшего полицейского? – Нет! Ни в коем случае! То есть идея, разумеется, прекрасная, что касается простыни, но в полицию заявлять я бы не стал. Давай сначала выберемся из этой дыры, а то меня не покидают опасения, что сейчас сюда ворвется взвод янычар гомосексуалистов, и они сделают из нас с тобой по крупноячеистому решету! – Однако… Ну и воображение у тебя… Они разорвали простыню на две почти что равные половинки и принялись приспосабливать эти куски ткани в качестве одежды. Для набедренных повязок простыни оказалось даже слишком много, и получились два подобия тог. Оглядев себя и оставшись вполне довольными результатом, два этих клоуна поневоле вышли через незапертую дверь обратно на тихую и безлюдную улицу. Первое, что они увидели, были их паспорта, брошенные аферистами грабителями прямо на мостовую. Это сильно облегчило их положение, ибо необходимость все таки заявлять в полицию о пропаже паспортов, а затем и нудная процедура по восстановлению документов в российском консульстве отпали сами собой. Проплутав несколько кварталов, наступив по нескольку раз босыми ногами в чьи то экскременты и будучи подвергнутыми освистыванию и улюлюканью со стороны местных мальчишек, чувствуя себя персонажами Марка Твена, которых обрекли к суду Линча, эти двое несчастных неожиданно вышли на одну из центральных площадей Стамбула и оказались почти возле самого входа во дворец Топ Капы, где, как известно, задолго до их появления проживал почтенный турецкий султан вместе со всеми своими визирями, восточными пряностями, евнухами и, разумеется, гаремом. Совершенно протрезвевшие от непосильного позора и унижения, смотрящие вниз, эти двое немедленно привлекли внимание целой толпы разнообразных туристов, высаживающихся из автобусов и направлявшихся в Топ Капы с целью изучения султанского быта. Все началось с того, что один из почтенных отцов семейства, англичанин средних лет, указывая двум своим отпрыскам и сухопарой супруге на нашу парочку, изрек: – Смотрите, ведь это византийские Басилевсы, покоренные османами! Помните, дети, как в прошлом году мы фотографировались возле Колизея в Риме с самыми настоящими гладиаторами? Полагаю, что сейчас у нас есть счастливая возможность сделать отличное фото на память и в компании этих двух Басилевсов! Герман, отлично понимающий английский, остановился и дернул не являющегося полиглотом Андрея Второго за его тогу: – Андрюха! С нами сейчас захотят сняться туристы! – Чего?! Ты с ума сошел, что ли?! Я им что, аттракцион в Парке Горького?! Скажи, пусть идут на третий рог носорога! А не скажешь, я и сам в состоянии сказать fuck off! – Да тише ты, дурья башка! Как ты думаешь без денег добраться до отеля?! Мы сейчас на такси влегкую заработаем! Англичанин уже направлялся к ним, но не успел он и слово вымолвить, как Герман обратился к нему сам: – Do you need your family's photo with us? – Oh! Sure! What is your price? – Fifty dollars, sir. – But it's too much! It's very expensive! – But our service is absolutely exclusive and we have no one competitor in this area! Our price is good! Англичанин, привыкший везде и всюду торговаться, сбавил цену до сорока долларов и передал фотокамеру своей сухопарой супруге. Сам же с двумя веснушчатыми близнецами лет десяти расположился возле Германа и Андрея Второго. Герман вошел в роль и честно отработал свои деньги. Приняв театральную позу, он выставил вперед правую ногу и поднял правую руку, словно бы собирался произнести речь. Речь он не произнес, а, вспомнив увиденный им где то скабрезный стишок, торжественно и со значением, пылко и честно глядя в камеру, произнес: Всем участникам «Зарницы» Военрук кончал на лица! Андрей, который, как мы знаем, эту затею хоть и не одобрял, но смирился с неизбежным и просто стоял, набычившись, и притом со зверским выражением лица, что вполне подходило к этой композиции. Затем англичанка и ее супруг поменялись местами. Англичанин пощелкал своей фотокамерой, с видимым сожалением извлек из кошелька две двадцатки и отдал их Герману. Довольное британское семейство удалилось, оживленно обсуждая, что лучше съесть на ужин: гамбургеры и картошку или чизбургеры и пиццу. Андрей и Герман уже собирались было поймать такси, но к ним вдруг валом повалили туристы и на самых разных языках стали просить об экзотической фотографии на фоне султанского жилища. Постепенно Гера и Андрей Второй оставили свои комплексы и на время превратились в настоящих уличных лицедеев. Ведь прежде всего они были людьми, которые лучше всего на свете относились к деньгам, превозносили их выше всего остального, и процесс зарабатывания денег был их самым любимым процессом, давно ставшим, безусловно, физиологическим, как, например, потребность во сне. После того как в руки им стали совать купюры, на наш новоявленный актерский дуэт напал самый настоящий азарт, и они принялись фотографироваться со всеми желающими, недостатка в которых не было. Проработав в таком неожиданном для них качестве фотомоделей около часа, они заработали шестьсот двадцать долларов, после чего откланялись. Публика долго упрашивала их остаться. Прыгнув в такси, они попросили таксиста отвезти их в какой нибудь небольшой магазин одежды. Таксист привез их к маленькой лавчонке, где находчивые вертопрахи приобрели по паре джинсов, кеды, майки, на одной их которых был изображен Че Гевара, а на другой петух в спортивной форме и с надписью внизу, которую можно было перевести как «Эротичный Петух». И в таком виде уже без приключений доехали до своего «Арарат Хайята». Немедленно по прибытии в отель Андрей позвонил в банк и распорядился об аннулировании своих карточек и всех сделанных по ним платежей за истекший день. Впрочем, здесь самые черные подозрения и заставляющие дрожать ноги опасения не сбылись, и с кредиток, по счастью, никто ничего не успел потратить. То же самое сделал и Герман. И у Андрея и у Германа карточки были эмитированы солидными европейскими банками, и не прошел и час, как курьеры из стамбульских отделений этих банков вручили нашей лихой парочке новые кредитки. После всех этих злоключений приятели решили передохнуть и больше сегодня уже ничего не пить, а мирно лечь спать. Тем более, что утром следующего дня начиналась конференция и присутствовать на ней было делом обязательным. Откатно портретная галерея Наутро вся группа собралась на завтрак в одном из ресторанов «Хайята». За время, прошедшее с момента регистрации в отеле, ни Андрей, ни Герман не встречались со своими коллегами по поездке, кроме разве что с Карелией Ротевник. Именно из за той самой «чемоданной» истории. Впрочем, даже беглого взгляда на лица туристов откатчиков было достаточно для того, чтобы понять, что и для них прошедшие двадцать часов были наполнены отнюдь не беседами о спасении души. У многих под глазами были мешки, сами же глаза были покрыты красной сеткой от бессонницы, средний цвет лица всей группы можно было бы охарактеризовать как землисто бледный. Многие уже пили пиво, кто то, пользуясь тем, что отель был действительно фешенебельным и на завтрак подавалось шампанское, пил его целыми фужерами и довольно покрякивал. Кто то мрачно курил. Наконец началась конференция. Всех пригласили в большой зал и усадили за столы, установленные в форме каре. Герман уселся в самом дальнем углу, подальше от докладчика, налил себе так кстати поставленной перед ним минералки, сделал несколько больших глотков. Похмелье не отступало, но дышать стало немного легче. Андрей сидел рядом и, подперев голову рукой, тихо дремал. Гера посмотрел по сторонам. Похоже, что слова докладчика – энергичного толстяка, директора по маркетингу «Алюминиевой Компании» – интересовали лишь его самого. На лицах всех остальных уважаемых участников были написаны безразличие и скука. Гера ради интереса стал разглядывать своих коллег закупщиков и пытаться сопоставить то, что он слышал когда нибудь о том или ином, с внешностью каждого из них. Прямо напротив Германа сидел Сергей Бледнов, закупщик из сети магазинов «Эскалатор». Сеть была австрийской, платили австрийцы хорошо, но Бледнов не чурался брать откаты, выстроив примерно такую же систему, как и Герман в своей родной «Ромашке». Лишь количество «доноров спонсоров» у него было больше, чем у Геры. Схемы были такими же, но Бледнов вдобавок еще и открыл собственный бизнес. Маленькую пекарню, жарящую и фасующую соленые сухарики к пиву. Вложения в бизнес были минимальны. Автоматизация производства сводилась к пятерым таджикам, денно и нощно жарящим сухарики на огромных сковородках в каком то сарае во дворе одной из школ Подмосковья. Шестой таджик упаковывал сухарики на допотопной, но исправно работающей машине в красивые пакетики с надписью «Сухарики Хрустофф» и изображением довольно жующего хомяка, облаченного в жилетку и цилиндр. Спали таджики там же, в сарае. Седьмой сотрудник предприятия на собственном автомобиле «каблук» объезжал магазины «Эскалатор» и развозил сухарики в заказанном количестве. Бледнов при этом делился прибылью со своим коллегой закупщиком, который «сидел» на товарной группе «хлеб» и не пускал на полки магазинов никого из производителей сухариков в угоду «Хрустоффу». И был Бледнов одним из богатейших откатчиков Москвы. Все полученные деньги он вкладывал в недвижимость, и ныне является обладателем двенадцати прекрасных квартир в разных районах столицы. Забегая вперед, следует заметить, что из за нелояльности к компании Андрея Второго и из за того, что он был несколько раз замечен играющим в разных московских казино, Сереженьку уволили, и ни в одной компании Бледнов так и не всплыл. Очевидно, доходов от сдачи внаем двенадцати квартир и скромных накоплений вполне хватило ему для того, чтобы спокойно «выйти на пенсию» в возрасте тридцати лет. Следующим за Бледновым сидела еще одна примечательная фигура: коммерческий директор сети магазинов «Патиссон» Рома Загребский. И если обыкновенный закупщик мог кормиться в основном лишь за счет собственной товарной группы, то этот примечательный деятель торговли не ведал берегов и купался в волнах откатов от всего, что так или иначе происходило в «Патиссоне», ибо он отвечал за сбыт всех товаров по всем направлениям. Его гараж был завален подношениями: ящиками отборного коньяка и виски, дорогими безделушками из бутика «Интер Оптика», итальянскими сервизами ручной работы и прочими приятными активами, которые уже не в состоянии была вместить огромная квартира в центре Москвы, купленная у известнейшего столичного адвоката. Адвокат во время сделки по купле продаже квартиры наблюдал за тем, как Рома отсчитывает ему деньги, доставая их из блестящего кейса. Денег было очень много, и все они были совершенно разнородными. Мелькали долларовые бумажки различного достоинства, тысячные рублевые купюры, купюры достоинством в пятьсот, сто, пятьдесят и даже десять рублей. В конце концов, внутренним адвокатским чутьем поняв, что тот, кому он продает квартиру, скорее всего его потенциальный в будущем клиент, не выдержал и спросил: – А где вы трудитесь, молодой человек, позвольте осведомиться? Рома немного растерялся от такого прямого вопроса и, не успев придумать ложь, правдиво ответил: – В «Патиссоне». Коммерческим директором. Адвокат понятливо улыбнулся и немного прикрыл глаза: – Вы там аккуратнее директорствуйте, молодой человек. А то, я вижу, вы крайне неосторожны. Роман насторожился: – С чего вы взяли? – Ну так а вы бы деньги то лучше прямо так, в конвертиках принесли. Сразу стало бы все еще понятнее. Рома совершенно растерялся, стал было оправдываться, понес какую то околесицу вроде того, что это его честные накопления и средства, взятые им в долг у многочисленной родни, но умница адвокат вежливо прервал его элегантным жестом, протянув Роме свою визитку: – Драгоценнейший Роман, я искренне желаю вам безоблачного неба над головой еще долгие годы. Более того, я даже желаю вам встретить под этим небом почтенную старость. Но если вдруг, паче чаяния, небо ваше окажется расчерченным на крупные квадраты одинаковой величины, вы всегда сможете позвонить мне по телефону, номер которого напечатан на моей карточке, и я постараюсь вновь вернуть вас под небо, где нет вовсе никакой разметки. Обо всех подвигах Загребского Герман не знал, но был прекрасно осведомлен из источников, относящихся к «красному» производителю сладкой водички, что их конкуренты из «синего» враждебного лагеря весьма щедро решили некоторые финансовые и туристические проблемы Загребского в обмен на то, что он вышиб из «Патиссона» всю продукцию «красных» и повелел уставить все магазины продукцией «синих». Имя этому феномену, которому всегда сопутствует откат закупщику величиной с «девятый вал» Айвазовского – эксклюзивная представленность. За эту самую представленность или, говоря проще, «эксклюзив» в той или иной сети, многие производители конкурентной продукции, в том числе, конечно же, «красные» и «синие», ведут борьбу не на жизнь, а на смерть. В ход идут все методы и главным, безусловно и всегда, является Его Величество Don Otkato de Potkup. Как правило, подружить с этим Господином лишь закупщика оказывается недостаточным, и готовые на все «синие» или «красные» подкупают начальника закупщиков, зачастую именно коммерческого директора. В случае с Загребским из «Патиссона» все было именно так: остался доволен и сам Загребский, и его «подельник сотрудник» Миша с ядерной фамилией Уранов. После того, как все официальные бумаги подписаны, «эксклюзив» начинает работать в полную силу. Все имеющиеся в магазине свободные площади молниеносно заставляются холодильниками «красных» или «синих». Там, где поставить холодильник не представляется возможным, бутылки с водичкой устанавливаются на специальные поддоны и горами возвышаются в магазине то тут, то там. Неискушенный покупатель поневоле прихватывает с собой бутылочку напитка, от которого, как известно, желудок имеет все шансы навсегда породниться с язвой, а домохозяйки любят добавлять эту «водичку для утоления жажды» в ведро с водой для более качественного мытья полов: водичка – прекрасный растворитель органики. Наблюдая за двумя этими персонажами, Герман словно играл в игру «найди десять отличий у двух картинок». Он искал отличия между собой, Бледновым, Загребским и не находил их. Помимо разной комплекции, одежды и цвета волос, у всей этой троицы было то главное, что их объединяло и для опытного наблюдателя, в особенности сотрудника службы безопасности, выдавало их с головой. Глаза. Их бегающий, тревожный взгляд. Ожидание провала и, как следствие, прерывание непрерывного оргазма закупщика, достигаемого в процессе откатного коитуса с поставщиком. Подумав об этом, Герман грустно вздохнул и прервал свои наблюдения за коллегами. Похмелье давило на него сверху, словно атмосферный столб высотой в миллион километров. Растолкав мирно дремлющего Андрея Второго, Герман показал ему характерный жест, щелкнув себя по горлу. Андрей радостно кивнул несколько раз, ему также сильно нездоровилось, и наша парочка неутомимых искателей приключений на собственную задницу незаметно выскользнула из зала, где продолжал свое монотонное и повергающее всех в отчаянную скуку бубнение докладчик. Явки не провалены, пароли не забыты Привыкший к безграничному русскому алкогольному аппетиту официант «Хайята» невозмутимо менял пустые пивные кружки на такие же, полные до краев пивом «Heineken». Осушив по три четыре полулитровых посудины на брата, наш роковой дуэт совершенно воспрял духом, и дух этот был недобрым, и жаждала отмщения поруганная во время прогулки в простынях честь. Андрей Второй был человеком слова. В этом проявлялась его несокрушимая надежность для друзей и верная гибель для недругов. После необходимой для жажды действий такого рода алкогольной подпитки он извлек из заднего кармана, того самого, который еще так недавно приятно оттягивала пачка сотенных долларовых купюр, мобильник, подмигнул Гере и, мстительно щурясь, набрал московский номер своего начальника службы безопасности… Начальники службы безопасности бывают разными. Величина их прежнего офицерского звания прямо пропорциональна величине компании, в которую они перешли после ухода на воинскую, или милицейскую, или чекистскую пенсию. В компаниях маленьких, но уже созревших для создания собственной СБ, начальник, как правило, майор в отставке. В компаниях побольше, где СБ по численности представляет собой небольшое войсковое соединение, начальник чаще всего полковник в отставке. Но в компании Андрея Второго, в которой лишь только грузчиков насчитывалось триста человек, а СБ по численности многократно превосходила совокупную численность армий стран Бенилюкс, управлять всей этой армадой охранников и охранниц, аналитиков, детективов, боевиков, разведчиков и контрразведчиков был поставлен бывший генерал майор! То был «чисто конкретный» мужик с таким прошлым, что описание его могло бы дать почву не одной героической повести или сценарию фильма. В своей прежней, нештатской жизни он послужил в Анголе, Мозамбике, на Кубе, в Афганистане и долгое время возглавлял отдел по этнической преступности в центральном аппарате КГБ ФСБ. Связи и возможности имел сказочные. Авторитет в кругах как правоохранительных, так и, естественно, криминальных у него был чудовищный. Фамилия мужика была засекречена, и все звали его просто «Палыч». Приученный самим Фиделем Кастро к курению прекрасных кубинских сигар, Палыч, по распоряжению того же Фиделя, еженедельно получал с Кубы посылку с коробкой своих любимейших «Монте Кристо». Подчиненные боготворили его в тот момент, когда он в роскошном кожаном пальто от «Valentino» и в шляпе с широкими полями a la Gleb Jegloff легко выпрыгивал из своего бронированного, как и положено, чешскими умельцами «Cadillac Escalade», который всегда водил сам. С огромной сигарой в зубах и сам огромный и кряжистый, словно медведь, и при этом словно медведь же удивительно ловкий и подвижный, он стремительно проходил в офис сквозь строй, состоящий из обожающих его сотрудников, и казалось, что вот вот грянет в воздухе раскатистое «здравьжелаемтоварищгенералмайор»! Вот такому то человеку и звонил сейчас Андрей Второй, не желавший до конца жизни испытывать безмерный стыд при воспоминании о том, как он был вынужден для прикрытия собственной почти адамовой наготы подрабатывать фотомоделью в центре Стамбула, мало чем отличаясь от дрессированной обезьянки на плече араба фотографа. – Палыч, здравия желаю, как сам?! – Все путем, Андрей Иваныч, – бодро отрапортовал Палыч, – а вы там как? – Да все вроде в порядке… – Андрей сделал паузу, и вдруг его словно подменили. Он буквально взорвался, проорав в трубку: – Да хреново все, Палыч! Мы тут с приятелем в дерьмо приличное попали!!! Решили отдохнуть с тетками, вернее, с теткой, а эта тетка оказалась воровкой на доверии и умыкнула наши часы, деньги, трусы и ботинки! И пришлось нам, в простыни завернувшись, по Стамбулу дерьмо топтать! Здесь этих гаденышей целая шайка, и очень хочется раздать всем сестрам по серьгам, как говорят у нас на родине. А то, Палыч, сам понимаешь: для меня подобная потеря статуса непереносима и продолжать жить с таким воспоминанием тошно. Палыч при первых словах Андрея понял, что случилось нечто неординарное, и во время яростного монолога своего шефа, быстрым движением подтянув к себе блокнот, принялся что то в нем записывать. А Андрей тем временем продолжал орать в трубку, перейдя на крупнокалиберный мат и выплевывая его в телефонную трубку противным фальцетом. Наконец он иссяк, и Палыч, закончив строчить в своем блокноте, невозмутимо рапортовал: – Андрей Иваныч, через полчаса к вашему отелю подъедет мой бывший сослуживец со своими ребятами. Его зовут Мовлади, он чеченец и постоянно проживает в Турции. Вынужден был уехать после сами знаете каких событий. Мы с ним когда то в одном ведомстве служили, а после развала Союза он по другой дорожке побежал. Я сейчас с ним свяжусь, и он все уладит. – Палыч, а без чеченов как нибудь нельзя обойтись? Наших быков сюда сложно разве прислать? У меня с чеченами ментальные противоречия, видишь ли. – Не получится, Андрей Иваныч, – невозмутимо отрезал Палыч. – Быстро не получится. И потом, у меня есть все основания предположить, что если задействовать людей отсюда, то есть из Москвы, ничем, хорошим эта затея не закончится. Всех переловят, арестуют и посадят, и придется вас тогда из турецкой тюрьмы вытаскивать, а это дело непростое. Андрей задумчиво потер трубку между ладонями, словно хотел скатать из нее колбаску, выразительно глянул на Германа, пожал плечами, поднес телефон к уху: – Ладно, Палыч. Тебе видней, в конце концов. Делай, как знаешь. Мне важен результат. – Договорились, Андрей Иваныч. Вот вы всегда отказываетесь от охраны, когда за границу летаете, а зря. Видите, что происходит? – Ага, – Андрей немного повеселел, – тебе дай волю, ты бы меня в бронированную камеру посадил и вокруг минное поле устроил, чтобы самому спать спокойнее. Брось! Должна же у меня быть хоть какая то личная жизнь Я олигарх? Олигарх. Должны у меня быть свои причуды, в конце концов! Дайте мне возможность побыть собой и вспомнить молодость, когда не возил меня по Москве броневик, а я с рюкзачком и студенческой стипендией в кармане ездил на троллейбусе! Давай своих чеченов, короче говоря. – Слушаюсь. Только в следующий раз, хотите вы этого или нет, я следом за вами пошлю «топтунов»! Вы их даже не заметите, а вот они за вами присмотрят! – выпалил Палыч и положил трубку. После этого телефонного разговора и впрямь прошло не больше тридцати минут, как вдруг перед Андреем и Герой появился, словно из воздуха материализовавшийся, пожилой, небольшого роста, подтянутый и одетый во все черное, похожий на угрюмого гробовщика человек. Он назвал свое имя и пригласил приятелей следовать за ним. На улице стоял «Mercedes Jong» белого цвета, с вызолоченными колесными дисками, молдингами и шильдиками. На стеклах, включая лобовое, черная глухая тонировка. Гере стало не по себе, и, взглянув на Андрея, он увидел, что олигарх испытывает похожие чувства. Тем не менее, отступать было некуда, да и Палыч рекомендовал именно этого угрюмого черного человека. Все трое разместились в просторном салоне лимузина. На переднем сиденье рядом с шофером сидел очень крепкий парень с выкрашенными в белый цвет волосами, в таком же черном костюме и в наглухо застегнутой черной рубашке. Он мрачно представился как Котик. При других обстоятельствах Гера бы расхохотался, услышав такое прозвище, но сейчас у него не было ни малейшей охоты смеяться. Тем временем Мовлади заговорил: – Можете называть меня Вадимом. Русские всегда называли меня Вадимом, вот и вы меня так зовите. Договорились? Андрей и Гера синхронно кивнули. – Мы с вами сейчас покатаемся по городу, вы мне покажете место, где с вами произошло это, эта… – Вадим замялся, – эта неприятность. Из машины выходить не надо. Мы сами все сделаем и перед вами отчитаемся. – А вы в курсе… – начал было Андрей, но Вадим прервал его коротким жестом руки. – В курсе. Мне Палыч обо всем рассказал. Поехали! – скомандовал он водителю. Лимузин плавно тронулся и выехал на одну из городских улиц. Несмотря на то, что ни Андрей, ни Герман не страдали пространственным идиотизмом и зрительная память у обоих была нормальная, но вспомнить, где именно находился тот самый кабачок с пертуссином и хитрым тараканоподобным сутенером, они никак не могли. Вот вот им уже казалось, что все приметы сходятся и «вон за тем поворотом как раз будет та самая улица», но за поворотом оказывалось нечто совершенно незнакомое и неожиданное: пустырь, рынок, больница, словом, все, что угодно, но только не искомое ими «хитрое» заведение с черным ходом. Только к вечеру, когда короткие южные сумерки почти закончились, они выехали на совершенно пустынную улицу, а вернее, небольшой и мрачный переулок, где словно в фильме про Бэтмена все было затянуто каким то туманом, немногочисленные окна домов были закрыты ставнями, а из под мусорных баков изредка поблескивали глазами не то кошки, не то крысы, не то и те и другие вместе. – Вроде здесь, – в какой уже раз, но с большей уверенностью выдохнул Герман. – Во всяком случае, очень похоже. Надо выйти из машины, а то я так не могу с уверенностью сказать, что это та самая улица. Бывший сослуживец Палыча приказал остановиться. Вчетвером вышли из автомобиля. Водитель остался за рулем и не глушил мотора. Он включил дальний свет и напряженно всматривался в уличный туман. Котик откровенно извлек из кобуры под пиджаком огромный никелированный пистолет и пошел впереди, картинно сжимая опущенное стволом вниз оружие двумя руками. За ним двигались оробевшие Герман и Андрей, а замыкал процессию сухопарый Вадим, вооруженный любимым оружием гангстеров и террористов – автоматом «узи». Они прошли примерно половину улицы, и Герману уже стало казаться, что не отсюда они с Андреем начали свой позорный путь замотанными в простыни, как вдруг неожиданно справа послышался шум движения, какие то возгласы на непонятном языке. Чеченцы мгновенно отреагировали: вскинули свои стволы и направили их на стену дома, где обнаружилась та самая неприметная дверь. Именно из за нее и доносились звуки речи, по видимому, отборной брани, если судить по темпераменту и рычанию, с которыми она исторгалась из чьей то глотки. Изнутри по двери последовал мощный удар, от которого она распахнулась настежь. Картина, представшая перед ними, была настолько смешной, что чеченцы опустили свое оружие, и вся четверка мстителей разразилась громовым хохотом. Даже невозмутимый Вадим не удержался и прыснул, что называется, «от души». На пороге той самой комнаты, из которой ловкая «Наташчя» так виртуозно сбежала вместе с вещами Андрея Второго и Геры, стояли двое совершенно голых японцев, напоминающих по комплекции борцов сумоистов. Впрочем, назвать их совершенно голыми было бы неточно, так как на ногах каждого из них были надеты трогательные белые гольфы, доходящие почти до колен. Японцы, не видя еще наших четверых следопытов, видимо, пылко выясняли отношения: они тыкали друг в друга толстыми, как колбасные батоны, указательными пальцами и страшно ругались: – Тикусёмо! – вопил один, брызжа слюной на собеседника. – Кэцу! Тэмаэ! – не уступал другой и грозил в ответ кулаком. – Кусотарэ! Тикусё! – совершенно вышел из себя первый и, размахнувшись, вдруг ударил своего визави по уху. – Маау! Тэмаэ! – И оба принялись обмениваться страшными ударами тяжелых кулаков. Со стороны все это выглядело, как отличная комедийная сцена. Андрей знаком попросил всех удалиться и подал пример, первым двинувшись в сторону машины. Все остальные, корчась от смеха и ежесекундно оглядываясь на сцепившуюся парочку в гольфах, последовали за ним. В салоне, откинувшись на удобный диван лимузина, Андрей, утирая слезы, выступившие от солидной порции недавнего смеха, сказал: – Вы знаете, Вадим, после того, как я увидел этих несчастных в их дурацких белых гольфах, я словно посмотрел на нас с Герой со стороны. Очевидно, это было так же смешно и нелепо. И я подумал, что, расстреляв эту шайку, буду сильно неправ. Ведь каждый исполняет на этой земле свою, одному ему предназначенную роль. И этот таракан сводник, и этот лихой водила таксист, и эта Наташчя – все они прекрасные учителя для таких зарвавшихся лохов, как мы. Ведь те, у кого больше денег, чем у остальных, зачастую получают их взамен на чьи то потери, считая себя самыми ловкими, оборотистыми. Но, накалывая ближнего своего, даже и окружив себя тремя поясами обороны из джипов и мордоворотов, ты не застрахован от такой вот замечательной шайки лейки, после проделок которой вновь чувствуешь себя самым обычным обманутым вкладчиком, дольщиком, простофилей, поверившим в то, что «шарик вон под той скорлупкой». Для меня и моего товарища это хороший урок, и я говорю – отбой. Не надо больше никого искать. Я только жалею, что не сообразил снять этих ругающихся сумоистов на видео, чтобы послать в программу «Сам себе режиссер». Думаю, что слава документалиста мне была бы обеспечена. Гера с облегчением вздохнул, а Мовлади впервые за те несколько часов, что они колесили по городу, с уважением поглядел на Андрея Второго и протянул ему руку. Андрей машинально и, чуть позже, с некоторым недоумением пожал ее. Несколько минут ехали молча. Затем Андрей не выдержал: – А мне Палыч рассказал, что вы с ним вместе служили. Стало быть, вы бывший офицер? Чекист? Мовлади кивнул: – Было дело. Джохар тоже служил. Летчиком был, а кем стал? Трупом он стал. Когда то мы все служили одной великой стране, а после того, как трое шакалов, залившись в Беловежской Пуще водкой, предали ее, то служить стало некому. И тогда каждый из нас нашел себе что то новое для того, чтобы служить этому «новому». Палыч вот вам служит. Я… – и Мовлади махнул рукой, дав понять, что разговор закончен. В машине установилось тяжелое молчание. Гера решил немного разрядить обстановку: – Мужики, я вот только одного никак не могу понять: а с чего это сумоистов трахаться потянуло? Я думал, что они не могут. Ну, во всяком случае, разнообразия в сексе Наташчя бы от них не дождалась. Мовлади повернулся к нему: – С чего это ты взял? – Ну как же! Как известно, в природе существуют три степени зеркальной болезни у толстых мужиков: первая – это когда мужик не видит свой член потому, что мешает живот, вторая – это когда мужик не видит кончиков своих ступней по той же причине, а третья, когда он не в состоянии увидеть, кто это там делает ему минет! Андрей, Мовлади, Котик и даже шофер дружно захохотали. Затем каждый принялся рассказывать анекдоты, и так, незаметно и весело, они доехали до «Хайята». Мовлади пожелал им впредь «не попадаться», оставил на всякий случай номер своего мобильного, и длинный белый «Шейх стандарт» увез его в стамбульскую ночь. Дальнейшие события той поездки ничем достопримечательным отмечены не были. Не принимать же, в самом деле, во внимание правдивую историю о том, как один из членов их группы, какой то пивоторговец из Екатеринбурга, уснул на заднем сиденье автобуса, отвозившего их в аэропорт, с зажженной сигаретой в зубах. Сигарета вывалилась, сиденье загорелось, всем пришлось эвакуироваться и ждать следующий автобус. И совсем ни к чему вспоминать, как совершенно невменяемый от алкоголя очередной московский закупщик Толик Акушанов, услышав, как наверху минарета стал выводить свой намаз муэдзин, прилюдно встал на четвереньки и принялся выть и дрыгать правой ногой, за что был справедливо препровожден в полицию. И уж точно не стоит предавать огласке тот позорный факт, что один из московских фирмачей во время обратного перелета настолько «устал», что уснул прямо в туалетной кабинке, где его ухитрились забыть, и он долго потом пытался выбраться из отбуксированного на стоянку, всеми покинутого и закрытого самолета. Гера благополучно вернулся в Москву, и долго еще после этого случая в Стамбуле они с Андреем вспоминали, как бегали по городу, завернутые в обрывки простыни, и наступали босыми ногами в собачьи кучи… Бабулина победа Шло время. Герману никто не мешал строить его мост в новую жизнь, который он складывал из денежных кирпичиков. С Калугиным они прекратили общаться вовсе. Гера на удивление спокойно отнесся к этому окончательному охлаждению в отношениях, честно признавшись себе в том, что он не в состоянии помогать Калугину, ничего не получая взамен. Этот простой вывод ошибочно укрепил в нем собственную кажущуюся правоту, а добра Гера, как правило, не помнил, да и не понимал он, что это такое, так как сам никогда ничего доброго в своей жизни не совершил. Просто не утруждал себя этим, принимал как должное также и то, что настоящих преданных друзей у него никогда не было. А то, что Калугин как раз имел все шансы стать именно таким нужным и верным другом, Герман так и не понял и с легкостью вычеркнул его из памяти. К несчастью, Гера также забыл все советы, которые давал ему Калугин. В том числе и те, что касались бдительности. Мало помалу серенький костюмчик Германа уступил место итальянскому крою, ботинки из тупорыло запыленных превратились в остроносо дорогие и ультрамодные, телефон Гера приобрел как то по пьяни, из последней дорогой коллекции. Паркуясь на своей донельзя перепачканной «девятке» возле офиса, он доставал с заднего сиденья прежний, роскошный портфель Casa Lopez и, в общем, почти полностью возвратил себе облик топ менеджера «Рикарди», отчего так предостерегал его Калугин. На работе на Германа стали коситься абсолютно все, начиная с Мурды, но вслух пока что ничего не говорили. И тут случилось событие, которого Герман жаждал долгое время. Его начальница каким то чудом сделалась беременной и, дорожа своим новым состоянием, не стала дожидаться положенного в таких случаях по закону срока и ушла в декретный отпуск пораньше. Никого назначать на ее место не стали. Герман почувствовал себя абсолютно свободным. Он принялся, что называется, «колбасить» направо и налево, давно позабыв об условии действовать лишь в границах своей проверенной «шестерки». Слухи о нем, до этого носившие лишь характер догадок, построенных на информации о его темном прошлом в «Рикарди», стали приобретать вполне материальную основу. Но, как и водится в таких делах, Герман ничего не слышал и считал свои действия вполне правильными и не должными иметь какие либо плачевные последствия. Все шло к тому, что однажды кто то нашептал ему в ухо гадкий совет, очевидно кто то с рожками, сидящий возле левого уха, и Гера взял, да и купил себе новую дорогую машину. Вот так вот запросто. Пошел в автосалон, посидел в одном «AUDI», в другом, в третьем… Потом подозвал менеджера, ткнул пальцем в черную как сажа «S6» и спесиво процедил: – Заверните. Менеджер опешил: – В каком смысле? Вы хотите купить именно эту машину? – Ага. В самую лузу угодил, как говорится. Именно эту и никакую другую. Цвет пацанский, комплектация полная, версия спортивная. Именно то, что надо одинокому плейбою. Менеджер взял себя в руки, принял застенчиво картинную позу и, шаркая по полу мыском правой ноги, обутой в лакированный ботинок, проговорил невнятным срывающимся голосом: – Да о…а э…о, за…виро…на. – Чего чего? Не понял я! Менеджер автосалона, у которого в предвкушении возможной поживы страшно зачесалась левая ладонь (верная примета), распрямился и четко выпалил: – Это, к сожалению, невозможно, так как именно эта машина зарезервирована! Гера хитро прищурился: – А что то не написано на ней, что она зарезервирована то? Обычно вроде бумажку на стекло лепят, мол, «автомобиль зарезервирован», саму машину закрывают, чтобы туда никто больше не лазил, а ценник снимают. А здесь никаких бумажек нигде не висит, машина вон открыта… Так что же? Продается машина то? – Ну, мы, это… Забыли, в общем, повесить предупреждение, и всё такое… Автомобиль действительно зарезервирован, да и вообще то свободных машин из шестой серии сейчас нет. Только по предварительному заказу. Герман скривился: – И сколько надо ждать? – Ну у… надо посмотреть, м м м… Вы именно такую же машину хотите? – Ага. Именно такую. – Надо по компьютеру поглядеть, в каком именно траке едет именно такой автомобиль, но все равно не меньше двух месяцев придется ждать. Машины у нас прямо нарасхват, да к тому же еще и черные, сами понимаете… Гера все понял уже довольно давно. Почти с первого взгляда на этого менеджера он нутром почуял в том родственную душу, но в лоб решил не бить, а начать наступление издалека: – Ну, разумеется, понимаю! Черный цвет автомобиля для нашей страны – это как знак «Не влезай. Убьет!». Символ статуса, серьезности, незыблемости владельца. Брутально оболочковый компонент его личности. Сперва на таких черных «Эмках» и «Волгах» колесили пацаны из НКВД КГБ. Потом пацаны из ОПГ , насмотревшись на пацанов из КГБ, тоже стали разъезжать на черных, ворованных в Германии «меринах» и «бэхах». Потом пацаны из бюджетного поднебесья накупили себе уже не ворованные, а самые что ни на есть легальные, новые черные автомобили за казенный счет. Слушай, брат, я не пацан, мне просто хочется именно эту черную машину. Понимаешь? Давай с тобой решим вопрос, и всем будет приятно. Сколько? Менеджер автосалона, чьим хлебом был именно такой простой способ развода клиентов, назвал Гере стандартную таксу в пять тысяч долларов «сверху». Гера стал торговаться. В результате сошлись на трех. Гера вышел из салона, сел за столик в расположенной совсем рядом американской котлетной и, с отвращением вдыхая соевый аромат бургеров, принялся ждать. Он увидел, как жирненький менеджер, воровато осматриваясь по сторонам, вышел из дверей своего автосалона и, оттопырив не в меру крупный зад, засеменил в сторону Геры. Зайдя в котлетную, он для вида купил несколько бургеров, сладкую водичку, картошку «фри» в здоровенном пакете и подсел за стол к Герману, предварительно глупо осведомившись, свободно ли место. При том, что свободных мест в котлетной было изрядное количество. Пока толстенький воришка жадно откусывал огромные куски от своих бутербродов, Гера, которого начинало уже подташнивать, отсчитал под столом три тысячи долларов. Свернул их трубочкой, перетянул потуже резинкой, незаметно запихнул трубочку в пустой картонный стаканчик из под выпитого им несколько минут назад чая. Придвинул стаканчик скромному труженику автомобильной промышленности Германии и, сказав, что подождет в салоне, стремительно вышел на воздух, где тошнотворный запах бургеров был не столь явным. Вошел внутрь автосалона, сел на кожаный диван для посетителей, принялся листать какой то автомобильный журнал, где, помимо прочего, была обширная статья именно о том автомобиле, за который он только что откатил «трешку». Отдуваясь после непереваренных бургеров, толстенький менеджер, на лицо которого была надета угодливая улыбочка, подошел к Герману и со всем возможным почтением попросил у него паспорт. Затем принес счет. Герман прошел в кассу и кинул в лоток несколько пачек, по десять тысяч долларов в каждой. Заплатил пятьсот долларов «за срочную постановку на учет», еще несколько тысяч за страховку и через два часа довольный выкатил на новом автомобиле на улицу. Была суббота, около трех часов жаркого июньского дня, и он гордо сделал полный круг по незагруженной МКАД, прежде чем свернул с нее на свою родную Профсоюзную. Не спеша поехал в сторону центра, к дому. Его распирало от гордости и совершенно новых ощущений на дороге. Еще бы! Это было совсем не то, что трястись в «девятке», ощущая себя камикадзе внутри управляемой торпеды. Никто не подрезал, все почтительно уступали дорогу, вокруг его «AUDI» словно образовалась «мертвая зона»: никому не хотелось «попадать на деньги», если, упаси боже, поцарапать такую машину. После первой сотни, пройденной на новом автомобиле, Геру бросило в мут эйфории. Ему захотелось поделиться с кем то своей радостью, и он мысленно стал перебирать кандидатуры тех, с кем можно было бы «обмыть» покупку. Поставщиков среди них, по понятным причинам, не было, ибо кому же было бы приятно видеть, на что идут его денежки, Калугин тоже наверняка не поспешил бы разделить с ним радость. Гера набрал телефон «мамы»… С «мамой», Жанной Пучиной, красавицей с огромными глазами и роскошной фигурой, вопреки расхожему мнению о том, что у женщин карьера делается в основном через «это самое» место, достигшей своего положения самостоятельно, у него когда то был роман. Гера воспылал к ней самой пылкой страстью и даже готов был бросить ради нее семью, но таким женщинам, как Жанна, особенно после развода с первым мужем, второй становится не очень то нужен. Они понимают, что прожить вполне можно и «без мужика», вернее, не совсем, разумеется, а имея оного мужика возле себя лишь в качестве «дежурного члена». Именно как к «дежурному члену» и относилась к нему Жанна. Расстались они как то мирно, без эмоций и время от времени созванивались и подолгу разговаривали «за жизнь», обсуждая последние новости и по дружески сплетничая. Именно «маме», жившей почти по соседству, Гера и решил позвонить. По счастливому стечению обстоятельств Жанна никуда не уехала на выходные, осталась в Москве и скучала на балконе своей роскошно обставленной антикварной мебелью квартиры, сидя в кресле качалке, попивая только что приготовленный сок из нескольких киви и читая новый роман Татьяны Устиновой. То ли тема тяжелой женской доли в романе и перманентное отсутствие у главной героини женского счастья, то ли попутно возникающие подобно электрическим разрядам сравнения невеселой судьбы героини и собственной не очень то легкой судьбы повергли ее в мечтательную меланхолию, и, отвлекшись от текста книги, она принялась думать о том, что «черт с ним, с мужем, еще успеется: какие наши годы, а вот неплохо бы прямо сейчас кого нибудь, хотя бы того же Кленовского, прямо сюда, чтобы и для тела, и для ума…». И не успела она об этом подумать, как зазвонил ее мобильный, и, к своему удивлению, она увидела на экране номер Геры! С чувством некоторого мистического экстаза, взглянув на обложку книги, она нажала кнопку приема вызова: – Папуля, приветик! Не поверишь, но я о тебе вспоминала пару дней назад. – Мама, здравствуй, дорогая! А вот я о тебе думаю чаще. В день по сто раз или даже больше. – Скучаешь, поганец? – Скучаю. Очень. И дико хочу тебя видеть! – Ну, я не знаю… Ко мне собиралась подруга прийти, поболтать, и все такое… – Да? Жалость какая. А я хотел с тобой свое новое приобретение отметить. Я, видишь ли, автомобиль прикупил. – Большой? – Мам, да как тебе сказать? Порядочный. – Какой? – «AUDI». – Ты стал акционером какого нибудь цементного завода? – Нет. Я все еще продолжаю трудиться на ниве розничной торговли. – Покатаешь? – Мамуся! Ты еще спрашиваешь! Может, я сперва к тебе, а потом мы ее совместно обкатаем? – Ну, попробуй, папульчик. – А как же твоя подруга? – Я ее попрошу зайти в другой раз. – Мне купить что нибудь по дороге? Хочешь чего нибудь особенного? – Ой, Гер, я просто невероятно как хочу свежей клубники. Больше ничего не надо, а вот клубника – это то, чего я хочу больше всего на свете именно сейчас! – Ну, это не вопрос. Сейчас заеду на рынок, куплю клубники и минут через пятнадцать буду у тебя в гостях! – Жду, – обворожительным голосом проворковала Жанна и, закончив разговор, еще раз с удивлением взглянула на роман. – Помогает, блин, – вслух произнесла она. Гера тем временем подъехал в небольшому рынку, стихийно возникающему каждое лето возле метро «Беляево». Вылез из машины. Шикарным жестом закрыл дверцу. Поправил солнцезащитные очки и с некоторой брезгливостью стал осматривать товар на лотках кавказских торговцев. Возле одного из таких лотков он остановился. Попросил выбрать ему два килограмма клубники, столько же черешни, несколько нектарин, груш… Пока усатый кавказец старательно упаковывал для него всю эту прелесть, Гера просто стоял, перекатываясь с пятки на носок, и периодически оглядывался на свой новый автомобиль. Вдруг к тому же самому лоточнику подошла пожилая женщина. Одета она была неброско и старомодно, но очень аккуратно. И хотя годовщина 9 мая была позади, левую половину ее пиджачка украшали три ряда наградных орденских колодок, медаль «За отвагу» и орден «Отечественной войны» второй степени. Она скромно и даже не глядя на фрукты, лежащие в верхних рядах сложного сооружения витрины, воздвигнутой торговцем, принялась разглядывать самый нижний ряд, где предприимчивый деляга выложил подгнившие бананы, яблоки с подбитыми боками, помятый виноград – товар второго сорта, но «зачэм вибрасыват, кагда йэст спрос». – В какую цену эти бананы? – спросила старушка на удивление чистым и приятным голосом, похожим на голос диктора ТВ СССР Анны Кирилловой. – Пятнасыть рублэй, бапка. Вот яблакы ещо йэст. Тоже пятнасыть рублэй за кило. Будыш брать? – Да, буду, – вымолвила старушка. – Взвесьте мне, пожалуйста, три банана и два яблока. Кавказец презрительно глянул на нее и процедил: – Щас, бапка, падажди. Апслужу вот маладова челавэка, потом табой займус. – И кавказец подмигнул Герману. Старушка покорно принялась ждать. Гера снисходительно оглядел ее и высказался: – Мать, давай я тебе куплю чего нибудь получше. А то фигня какая то получается: вы вон воевали, воевали, а в результате гнильем питаетесь. На большее то у вас деньжат не хватает. Государство в благодарность раскошелиться не стремится. Давай говори, чего твоя душа просит – окажу тебе социальную помощь. Скромность старушки вмиг улетучилась. Она вдруг как то вся выпрямилась и с чувством глубочайшего достоинства все тем же на удивление глубоким молодым голосом ответила: – Благодарю вас, молодой человек. Я в подачках не нуждаюсь. Вам незачем беспокоиться. Гера почувствовал досаду от того, что бабулька «сделала» его. Он разозлился. В это самое время торговец протянул ему сверху, со своего постамента, где он стоял, возвышаясь над витриной, два пакета: – Пажалста, уважаемый, с вас палтары тысящи. Герман, злость в котором набирала обороты и требовала выхода, положил деньги на рядок лежащих на витрине яблок, принял из рук продавца пакеты и насмешливо бросил бабушке: – Стоило в окопах вшей кормить, чтобы потом на старости лет помои жрать. Старушку словно подменили. Она на удивление быстрым, четким шагом подошла к Гере и от души влепила ему звонкую пощечину, да вдобавок еще и плюнула, и плевок этот попал Гере точно в подбородок! Затем гордая бабушка ветеран развернулась на сто восемьдесят градусов и пошла прочь от места своей, быть может, и последней, но несомненно Победы. Гера от неожиданности потерял дар речи. Плевок старушки свисал с его подбородка и был похож на заплетенную в жидкую косицу бородку Гребенщикова. Пакеты выпали у него из рук. Фрукты рассыпались. Он бросился суетливо подбирать их. Затем до него вдруг полностью дошел весь смысл произошедшего, и он с остервенением бросил это занятие. Прекратил запихивать в пакет виноград и нектарины. Пнул грушу и быстрой походкой, не оборачиваясь на удивленно моргающего ему вслед торговца, пошел к своей машине. Радость от ее покупки полностью улетучилась. Он завел мотор, до отказа выжал педаль акселератора, тронулся с пробуксовкой. Лицо его пылало от стыда перед самим собой. Он вдруг понял, что, несмотря на все свои деньги, несмотря на обладание этой черной чудо колесницей, он в сравнении с этой, влепившей ему пощечину бабкой был просто жалким навозным жуком. Понял это и словно почувствовал, что вместо рук и ног у него выросли противные мохнатые лапки, и явственно ощутил, как этими самыми лапками он разгребает теплое коровье дерьмо, ища себе местечко поуютнее… Машину он поставил на охраняемую стоянку возле дома. По пути зашел в магазинчик в подвале жилого дома и купил там бутылку водки. Придя домой, жадно выпил сразу пять или шесть рюмок без всякой закуски, прося про себя, чтобы поскорее забрало и погасило бы это ужасное и ни с чем не сравнимое чувство невозможности прощения самого себя. Почти целая бутылка «Флагмана», выпитая им невероятно быстро, оказала свое действие через десять минут, повалив Германа в постель, куда он бухнулся, как был, прямо в ботинках, и отключился до утра, проспав без сновидений более четырнадцати часов. «Мама», недоумевая, куда это он запропастился, несколько раз звонила ему на мобильный телефон, но Герман в полной «отключке» не слышал назойливой телефонной полифонии. Жанна в тот вечер его так и не дождалась. Вместо этого она дочитала тот самый роман, порадовалась за удачный для его главной героини исход и, завидуя этой книжной женщине, расстроенная, легла спать, утешая себя тем, что «такое счастье бывает только в книжках». От себя добавим: не во всех… О том, как некоторые предпочитают напоминать о себе Наутро, проснувшись с тяжелой, похмельной головой, Герман вдруг понял, что мир вокруг него изменился. Словно пьяный стрелочник вдруг запнулся и направил состав вместо объездного пути в сторону наполовину разобранного моста над пропастью. Время еще есть, но его не хватит для того, чтобы мост успели наладить и возобновить по нему движение. Поезд провалится в пустоту. Списав свою депрессию на банальное похмелье, Гера немного полежал в горячей ванне, затем выпил три чашки немыслимо крепкого кофе, проглотил, почти не разжевывая, несколько соленых крекеров и, позавтракав таким незамысловатым, холостяцким способом, двинул на встречу с Владом. Как правило, их встречи происходили именно в последнее воскресенье месяца. Влад называл эти встречи «расчетными днями». Решив не рисковать новым автомобилем, управляя им «после вчерашнего», и не раздражать Влада своим новым приобретением (вдруг пожелает чего нибудь такого, от чего на полной скорости колесо взорвется), он пошел к трудяге «девятке». Герман жил в кондоминиуме, территория которого была обнесена оградой, а на въезде постоянно дежурил охранник. Свою «девятку» Гера никогда не закрывал на ключ: просто пинал дверь и без оглядки уходил, справедливо полагая, что никто и ни при каких обстоятельствах не позарился бы на такой хлам, да еще и припаркованный на охраняемой территории. Вот и в то самое воскресное утро «девятка» скромно дожидалась, подпертая спереди и сзади двумя совершенно одинаковыми черными «Мерседесами». Гера немного знал их хозяев и при встрече с тем или другим, а иногда и с обоими сразу, его разбирал сумасшедший смех, который он, с трудом сдерживая, выплескивал наружу, как только хозяев «Мерседесов» не оказывалось поблизости. Первого звали Котэ Ионович Шенгелия – то был несуразно сложенный, с маленькой птичьей головой и широкий в тазу грузин, с типично грузинским большим носом, роста выше среднего и притом невероятный идиот и самодур. Понтов у Котэ Ионовича тоже хватало, примерно человек на триста. Особенно он любил, выпростав свое бестолковое ромбовидное тело из далеко не нового «Мерседеса», громогласно продолжать излагать что то в мобильный телефон. При этом он разгуливал во дворе кондоминиума, оживленно размахивая свободной от телефона рукой и с силой пиная встречающиеся на земле предметы в виде пустых пивных банок, бутылок, пластиковых двухлитровых «сисек» «Очаковского» и «Оболони», банок и бутылок из под алкогольных коктейлей, банок и бутылок из под сладкой и минеральной воды, словом, он играл в футбол всем тем, что производило шум не меньший, чем его вопли по мобильной связи. Герман про себя прозвал его «Котэ Махарадзе», в честь знаменитого советского футбольного комментатора. Если зимой, когда окна квартир, выходящие во двор, были наглухо закрыты и за тройными стеклопакетами ничего не было слышно, вопли Ионыча особенно никого не волновали, то летом вся эта темпераментная канонада настолько била жильцов дома по ушам, что у многих выработался безусловный рефлекс: при первых гортанных звуках его речи бросаться к окнам и стремительно захлопывать их. Герман же, наоборот, любил иногда выйти на балкон, откупорить бутылку другую пива, выкурить несколько сигарет и послушать замечательные по своей тупости монологи Ионыча. Причем любил до такой степени, что это превратилось в неотъемлемую часть Гериной жизни, его любимый аттракцион. Он давно уже узнал об этом клоуне очень многое из того, что тот сам в порыве своего непомерного чванства или нежданных откровений счел возможным поведать своему невидимому телефонному собеседнику и окружающему его в радиусе, сравнимым разве что с радиусом взрыва атомной бомбы, пространству. Итак, Котэ Ионович был абхазским беженцем. После сухумской резни он перебрался в Москву и попал под покровительство влиятельных грузинских воров в законе. Те, как и водится среди народов Кавказа, не оставили земляка в беде, дав ему некоторое количество денег в виде беспроцентного кредита «чисто на раскрутку». Вместе со своим другом, речь о котором пойдет ниже – обладателем второго поношенного «Мерседеса», также получившему от воров подобную взаимопомощь, – они сняли угол на территории бывшего станкостроительного завода, где то в районе Марьино. Набрали кондитеров из числа бывших выпускников кулинарных техникумов, закупили за копейки какое то списанное с хлебозавода оборудование. Наняли «Валентиныча», который, внедрив с оптимизмом пару стаканов обезвреженного денатурата, вдохнул в это оборудование вторую жизнь. Назвали все это «Кондитерской Компанией „Великан“, и принялась эта компания лепить тортики, выпекать пряники и печенье. Экономя совершенно на всем, а в первую очередь на закупке нормальных ингредиентов – свежей муки, сливочного масла, сметаны и прочих продуктов, необходимых всякому доброму кондитеру, «Великан» на каждые десять килограммов нормальной муки закупал тонну просроченной с заведшимся в ней жучком буквально за копейки. Вместо сливочного масла вовсю использовался маргарин, вместо сметаны – вообще черт знает что такое, и тортик получался дешевеньким, а два мерседесовладельца, которые тогда еще таковыми не были, продавали его по вполне среднерыночной цене. В приличные места вроде нарядных супермаркетов и Гериной «Ромашки» они по понятным причинам не совались: во первых, ни один, находящийся хоть сколько нибудь в здравом уме закупщик ни за что не рискнул бы рекомендовать своим магазинам торговать подобным «продуктом», а если бы и позволил, то за какой то сумасшедший по своей величине откат. А на откаты у «Великана» вначале денег не было. Никогда не любили московские закупщики, да и не любят поныне, когда приходят к ним кавказские люди с целью предложить свой «очен харошый тавар атлычнава качэства». А не любят оттого, что знают: более ненадежных, подлых и двуличных болтунов, чем эти маргариново жучковые коммерсанты, в природе не существует. Оставшись до сих пор на уровне кооператоров цеховиков времен Застоя и Перестройки, многие из них так и продолжают соперничать по уровню выпускаемого продукта с дореформенной китайской экономикой, ставшей во всем мире синонимом ненадежности, и трансформировали свой любимый способ перерезывания горла барану в стиль ведения бизнеса. Жадные, недальновидные, коварные – каждый из них воистину «не шкаф и не музей, хранить секреты от друзей», таких же, как они сами, полуподпольных цеховиков. Откаты они платят крайне неохотно, отчаянно торгуясь из за каждой копейки, и ненавидят закупщика лютой гипертрофированной ненавистью, тогда как уж им то, с их подозрительными тортиками, на которых никогда нельзя увидеть подлинной даты производства, минеральной водицей, розлитой из под крана и смешанной с некоторым количеством соды, носками, которые расползаются после однократного использования, салатами и майонезом, сделанными на основе ужасной бурды, им по определению нужно молиться на коррумпированного менеджера только за то, что он на свой страх и риск решился за взятку поставить под удар саму репутацию своей торговой сети и «пропихнул» на полки их товар. Со сбытом у «Великана» никаких особенных проблем не возникло. Как уже и было сказано, все свои изделия они сбывали на столичных и подмосковных рынках, там, где традиционно хозяйничают их земляки. Землячество на Кавказе – это нечто, возведенное в высшую степень. Кавказский кодекс чести гласит: «Помоги земляку». Поэтому тортики «Великан» с не пойми как оформленными сертификатами, а то и вовсе без них, исправно портили желудки москвичей и материально обогащали Ионыча и его второго компаньона по имени Малхас. Обычно Ионыч устраивал под окнами соседей театр одного актера, но если, бывало, к нему присоединялся Малхас, то начиналось шоу, от звуков которого подчас не спасали даже многокамерные стеклопакеты. Ионыч и Малхас оба принимались орать в свои телефоны, и складывалось впечатление, что, понтуясь друг перед другом, они делали это на сотню децибел выше, чем каждый в отдельности. Они мерили двор по диагонали, обходили его по периметру, на некоторое время застывали на месте и при этом всегда находились на некотором удалении, очевидно, из за того, чтобы не перекрывать друг другу звуковые поля. Для Геры это шоу двух грузин было, как он считал, лучшим реалити комик шоу. Он не дышал, вслушиваясь в вербальные перлы горе кондитеров, и в самые невыносимые моменты беззвучно хохотал, согнувшись пополам до наступления рези в животе. Когда же было совершенно невозможно сдержать смех, он, захлопнув балконную дверь, давал волю легким и гоготал так, что стеклянная посуда в его квартире грозила вот вот лопнуть. Как и положено в классическом комик шоу, фразы двух приятелей особенным разнообразием не отличались, и в основном репертуар был классическим: – Э! Как дела? Знаю, что хуева дела, просто спрашиваю! – Слюшай, мэнэ эта не эбет! Мнэ эта поххуй! – Я шьто? Я ищяк, бля? Нэт, ты мэнэ скажи, ты думаеш, я ищяк?!!! – Да я ее знаю, канэшна! Ана са мной эбацца хатела! – И эта са мной тожэ эбацца хатела! – И, бля, кароче, эта тож са мной эбацца хатэла! – Ты шьто мэнэ мозг мой ийэбешь, да! – Я чэлавэк канкрэтный! – Я чэлавэк делавой! – Я чэлавэк на связи двац четыре чса! Ты мэнэ можэш хоть кагда званить: хоть в тры чса ночи, хоть в пять чсов утра, мэнэ похуй! Но коронной «примочкой» этого достойного сцены «Comedy Club» дуэта было: – Я тваю маму йэбал! – Я ее маму йэбал! – Я его маму йэбал!… …и так далее, по всей лесенке личных местоимений. В перерывах между этими оборотами речи шли напыщенные понты о том, какой каждый из них великий бизнесмен, о том, что «вот вот мы купим лична у (называлась фамилия крупного чиновника) 100 гыктар зэмли и пастроим там ахуенный завод, такой, что у нас будэт „Данон“ сасать». Обычно такие «заплывы» продолжались около часа, а то и больше. Для Геры некоторое время было загадкой: кем же является тот несчастный, что вынужден фактически каждый вечер выслушивать столь искрометный сленг и ухитряться, по видимому, не теряя самообладания, что то на это отвечать? Кто он, этот обладатель поистине железных нервов и адского хладнокровия? Гера даже мысленно нарисовал себе портрет этого страстотерпца: очевидно, что это был кто то из членов администрации «Великана». Кто то, кто держал ответ за сбыт всей сладкой продукции, например, коммерческий директор. И был он «осчастливлен» корпоративным мобильным телефоном, выключать который не имел права ни при каких обстоятельствах. Кто то, кому было слегка за тридцать. Кто то далеко не глупый и сдержанный, а сдержанность в ответ на скотское хамство – это несомненный признак интеллигентности человека. Кто то, кого устраивало его финансовое положение. Гера был уверен в том, что заработная плата у этого коммерческого директора была невысокой. Но что то заставляло его держаться за место. Что? Очевидно, «имеет левачка». В этом Гера хорошо разбирался, а услышав однажды очередной напыщенный спич Ионыча, он мысленно пожал руку своему «астральному по откатам братику», как назвал он про себя хитрюгу – коммерсанта из «Великана». Котэ Ионович начал стандартно: – Э! Как дела? Знаю, что хуева дела, просто спрашиваю! Щьто? Какой там «все нармально?» Я такой «нармально» маму йэбал! Вездэ взятки платим, на лапу этим пидаррасам закупщикам даем, ты им сам дэнги мои возиш, а гдэ рэзультат?! Щьто? Какой наххуй «абарот увеличился в тры раза»? Я этот абарот маму йэбал! Щьто? Какой пилять «приход на сщот»?! Я такой приход маму йэбал! Щьто? Ты мэнэ спрашиваешь «пачиму»? «Пачиму», ты мэнэ спрашиваэщь?! Патаму пилять, щьто за такие аткаты, какие мы па тваей рекамендацыи вэзде платим, вэзде падарки хуярки дайом, у нас такой приход на счот ат всех этих пидаррасов должен быть, щьто я их маму йэбал! Щьто значит «как они там рэшат, так все и будэт»?! Кто «они», пилять?! Закупщики, щьто ли?! Да я их маму йэбал! Ани, пилять, кто такие?! Ты им тагда зачэм каждый мэсяц каждому па столка дэнэг атвозиш?! За щьто?! Мы кагда на рынках таргавали, хуй каму платыли! А ты пришел, и стали с сетями хуями работать и давай всем дэнги платить! Мы им платим, а ани нам хуй! Затем Котэ Ионович на некоторое непродолжительное время замолчал, очевидно, выслушивая подробные ответы на свои не в меру эмоциональные вопросы, а после опять взорвался с новой силой: – Да я их маму всех йэбал! Я вабще сам хачу с этими пидаррасами встретитца! А то мэнэ кажетца, щьто мы им дахуя платим! Пускай идут на встрэчу! Пускай сваи аппэтиты снижают! Мы болшэ всэх каму платым? «Арману»? Я ево маму йэбал! А кто там закупщик? Баба? Как завут? Как? Какая еще Суламифь? Эта што за имя?! Ланна, мэнэ похуй! Давай мэнэ с этай Суламифью встрэчу арганизуй! Давай звани ей прямо щас и гавари, што с ней Катэ Ионыч желают встретитца! Давай давай, я жьду! Гера откупорил новую бутылку пива, отпил глоток и мысленно пожелал неизвестному ловкачу выпутаться из этой неуклюже поставленной, но все же действенной ловушки. Тем временем во двор въехал «Мерседес» Малхаса, припарковался. Тот вышел из машины, привычно вопя что то в телефон, но, увидев своего приятеля компаньона без привычной трубки, повиновался рефлексу делать все так же и, проорав кому то обидные слова про маму, прервал свой телефонный монолог. – Здарова, Катэ! – Э! Здарова, Малхас! – Щьто тут делаещь? – Званка жьду! – Э! Ат каво званка жьдещь?! – Ат нашэва камэрчскава дырэктара! Я йэво маму йэбал! Он дэнги, взятки хуятки возит, а толку, сам знаеш, щьто мало! – Да ладна тэбэ! Абарот в три раза поднялся, как этого на работу взяли. – Ну, хачу, знаищь, чиста его просто припугнуть, а то абарзел! И хачу с кемнить из сетей встрэтитца, можэт, цэну сбавлю. А то вдруг этот наш камерческий дырэктар вазьмет, да и пропадет куденить, а мы с табой и не знаем никаво! Щьто тада дэлать будэм?! Он все на сэбя закрыл и адын все взятки развозит, а мы ничо не знаем. Можэт, он вабще ничо не возит никуда, а все себе в карман пиздит! «Мыслит в верном направлении, – усмехнулся про себя Гера. – Бьюсь об заклад, что парень у вас не лаптем щи хлебает, а имеет с вас по полной программе». В этот момент у Ионыча зазвонил телефон: – Э! Щьто!? Пачэму нэ хочэт?! А щьто ана баится?! С грузинами дела иметь нэ хочет?! Да я их, ээээ, ее я маму йэбал! Щьто?! Уволитца хочишь?! Пачэму?! Да кто тэбэ нэ давэряет?! Все тэбэ давэряют! Не давэряли бы, ты бы у нас нэ работал! Ладна, давай! Все нармална! Малхас тэбэ прывэт пэрэдает. Гера показал незримому хитрецу оттопыренный большой палец на правой руке. Малхас кивнул: мол, что тот сказал? Ионыч пожал плечами: – Гаварыт, он с той бабой гаварыл, и ана истэрику ему закатыла, мол, тэбя знаю, ат тэбя дэньги палучаю, нэ с кем встречатца нэ стану, тем более с грузинами, я их, ээээ, ее я маму йэбал! Щьто думаеш, Малхаси? – Нэ знаю! Можэт, врет, а можэт, и нэт. – Ну ладна, пашли ка мнэ «Хванчкару» пить, севодня па тэлэвизару «Динамо Тбилиси» против «Манчестера» играет в отборочном матчэ. Можэт, хоть в первую минуту гол нэ прапустят! – Э! Пашли, канэшна, биджо!… …Глядя на парочку этих черных, одинаковых и чем то неуловимо похожих на своих владельцев авто, Гера вспомнил этот эпизод и, несмотря на тяжелое похмельное состояние, расхохотался. Все таки «особенности национального бизнеса» – это благодатная тема еще не одной диссертации. Изучив этот предмет, можно написать бестселлер, руководство к действию и учебник по минному делу, ибо некоторые компании благодаря национальному составу собственного руководства и топ менеджмента могут явиться для каких то не в меру наивных, «необстрелянных» сотрудников настоящим минным полем, на котором запросто может разорвать в клочья и нанести как минимум серьезную душевную рану, подготовив почву для межнациональной неприязни. А всего то надо понять, что каждый народ думает и действует немножко иначе: быстрее, медленнее, осмотрительнее, темпераментнее – все мы разные, и, зная об этих «разностях» друг друга, можно избежать подрыва на мине… …Гера взялся за ручку «девятки». Что то отвлекло его внимание, и он не стал открывать дверь сразу и резко. Он потянул ее на себя плавно и медленно. Стоял он сбоку, так, что увидел салон машины, не распахивая дверь настежь. К внутренней ручке двери был привязан тонкий белый шпагат. Другой конец шпагата был привязан к чеке боевой оборонительной осколочной гранаты «Ф 1», в просторечье именуемой «лимонкой». «Лимонка» была примотана обычной синей изолентой к рычагу ручного тормоза. Герман с ужасом увидел, как чека медленно выползла из своего гнезда, и напряжение шпагата ослабло. Дожидаться момента отскакивания скобы Гера не стал, живо представив, что у него есть лишь считаные мгновения до взрыва. С ловкостью поджарой кошки он отскочил от своей машины, успел прыгнуть вперед и упасть, растянувшись плашмя вдоль одного из «Мерседесов». Раздавшийся через секунду взрыв сорвал с «девятки» крышу. Она отлетела на несколько метров, по счастливой случайности ничего не задев, и упала на газон. Двери, та, которую только что открыл Герман, и заднюю сорвало с массивных железных петель и ударило о стену дома. По счастью, стена была торцевой, дом современной постройки, проект которого не предполагал наличия окон на этой стене, так что ни одна из квартир также не пострадала. Лишь на кирпиче остались почти незаметные сколы. Граната была осколочной, свинцовые квадратики осколков от нее, при условии взрыва адской твари на открытой местности, должны были разлететься в радиусе до двухсот метров. Кузов машины помешал этому, но, несмотря на это, урон, причиненный близнецам «Мерседесам», был тотальным. Припаркованы они были почти вплотную к «девятке», и от ее взрыва и образовавшейся немедленно после этого тепловой волны заднее стекло той машины, за которой спасся Гера, превратилось в пыль, крышку багажника пробило осколками в нескольких местах, бампер лопнул. У второго «Мерседеса» был полностью изуродован капот, фары также лопнули, лобовое стекло, сделанное из триплекса, свернулось в рулон. «Девятка» пылала, становилось все жарче, Гера с бешено бьющимся сердцем ощупал руки, ноги, голову, убедился, что с ними все в порядке. На карачках, как зверь, быстро отполз от своего немецкого убежища. И вовремя: «Мерседес» начал гореть, искры от горящей «девятки», горящие куски обшивки через выбитое заднее стекло попали в салон. Вмиг машина «Котэ Махарадзе» превратилась в факел. Та же самая участь спустя несколько секунд постигла и автомобиль Малхаса. Гера доковылял до детской площадки метрах в ста от всего этого кошмара, сел под детским грибком и с ужасом смотрел на три факела, быстро превращающие то, что недавно еще было автомобилями, в страшные обугленные остовы. Игра в клеточки – И что потом? – Потом? Потом приехали менты и саперы из ФСБ. Генерал какой то прикатил. Затем съемочная группа с «НТВ», «РТР» и еще откуда то, кажется, с «Эм ти ви». – Откуда, откуда? С «Эм ти ви»? А им то какого черта было нужно? – Я им задал тот же самый вопрос, а они заявили, что им такой антураж очень подходит для съемок клипа какой то гангста рэп команды. «Типа, всех завалили наглушняк, и такой солист, типа, ходит и поет о том, как было круто, когда все они вместе с братьями вместе тусовались, а потом плохие парни убили его братьев и ему больше как бы не с кем тусоваться, и, типа, он отрыл топор войны и сейчас тут слегка помянет своих сгоревших братьев, а потом пойдет и всех завалит и, типа, тоже взорвет, и все такое». – О май гад! Гера, что это за дерьмо? – Ты насчет чего? В смысле, я хотел спросить: какое именно дерьмо ты имеешь в виду, а то слишком много дерьма во всем, что связано со мной, образовалось в последнее время. – Я имею в виду это описание тобой клипа «Эм ти ви». – Ах, это?! Это я тебе почти с полной точностью процитировал то, что мне сказал их режиссер. Они там все так разговаривают. – Да… У меня был один знакомый с «Эм ти ви». – Почему «был»? – Потому что он сошел с ума, и с тех пор его больше никто никогда не видел. Он тоже был, типа, режиссер или монтажом, что ли, занимался, не суть важно. Так вот, они там все усиленно снимали новогоднее шоу, а его заставляли вырезать и склеивать между собой куски изображения. И над ним постоянно стоял продюсер и орал: «Давай вот эти сиськи покрупнее возьми! Член, член обозначь! Покажи, как она об него трется! Опять дай сиськи в кадр! Еще больше! Задницу! Задницу крупнее!» И так без перерыва трое суток. В конце концов, этот парень все сделал и ушел домой. По дороге он то ли что то съел, то ли снюхал – история об этом умалчивает, да только на следующее утро он заявился в свою студию с двумя полными аэрозольными баллонами краски и исписал все стены на этаже, в лифте и в вестибюле лозунгами вроде: «Революция свершилась!», «Долой глобализацию!» и так далее. Насилу его скрутили. Затем вызвали психиатричку, и она его куда то увезла. – Вот уж воистину, как в той самой книге: «шизофрения, как и было сказано». – Да… Ну так и что ты ментам сказал? – Да я в шоке до сих пор! А им я сказал, что ничего не помню. Помню только, что подошел к машине, сел в нее, повернул ключ зажигания, а она загорелась. Ну, я испугался, выбежал из нее, а она возьми, да и рвани! – А менты? – Да им то что. Записали с моих слов, дали прочитать протокол. Вот только взрывотехник из ФСБ оказался дядькой догадливым. Все что то мерил, мерил, в затылке чесал, ус теребил, а потом заявил, что мощности обычного бензобака для взрыва такой силы не хватило бы. Там же с машины крышу сорвало и вынесло обе двери с моей стороны. Так что не знаю теперь, что будет… «НТВ» хотело у меня интервью взять для своих криминальных новостей, но я отвернулся и закрыл лицо руками. Не хватало еще на всю страну прославиться и попасться на глаза работодателям своим лемурийским. Они мне быстро путевку в новую жизнь выпишут. Что делать то мне, Влад?! Что вообще происходит?! – Ну, на этот вопрос, я думаю, ты и сам знаешь ответ. Ты работаешь в таком месте, где у многих вращаются колоссальные деньги. И ты волен решать, что с этими деньгами делать, их судьбу. Кому то отказал? А этот «кто то» бывший бандос, только недавно малиновый пиджак и кепку жиганскую сменивший на приличный костюм. Костюм он поменял, а повадки то остались прежними, так ведь? Вот и подумай: кому ты мог так сильно насолить, чтобы тебя решили если и не убрать, рассчитывая на быстроту твоей реакции, то уж, по крайней мере, сильно запугать? …Они сидели в ресторане «Сыр» спустя несколько часов после взрыва. Пожарные потушили останки автомобилей. Котэ и Малхас оплакали свою «черную мечту», сгоревшую дотла в течение нескольких минут. Им было вдвойне горько еще и оттого, что в целях экономии они свои «Мерседесы» не страховали, надеясь, как и многие в таких случаях, «на авось». Милиция и ФСБ провели все необходимые в таких случаях процедуры и также разъехались. Последними приехали автокран и два «КамАЗа», на которые и были погружены останки трех автомобилей. И остались на асфальте лишь уродливые черные пятна да вздутая от взрыва крыша «девятки», о которой в суматохе все забыли, и она еще несколько дней пролежала на газоне… – Влад, я ума не приложу, кто это может быть. И это оттого, что таких вот затаивших злобу по числу ровно столько, сколько есть в Москве торговых компаний, которым я в свое время перекрыл кислород, с кем не договорился так, как мы договорились с тобой. А это сотни, если не тысячи возможных вариантов. И думать на кого то конкретно… Нет. Я никого не подозреваю. И в то же самое время я подозреваю всех. Влад посмотрел на Германа взглядом, в котором читалось искреннее сочувствие. Помешал ложечкой остывший чай. – Тебе придется уйти, – тихо вымолвил он. – Что! Ты что, с ума сошел! – В голосе Геры кричала Паника. – Ты соображаешь, что говоришь?! Уйти с места, где все налажено, где все работает, как часы! Уйти тогда, когда эта сука наконец то залетела, что обеспечивает мне как минимум год полтора для создания благоприятной обстановки в моем, да и в твоем бизнесе! Ну уж нет… Ни за что! – Тогда закажи себе место на кладбище. Оно может вскоре понадобиться. Пойми, что я сейчас говорю не как поставщик. Как поставщику – мне гораздо выгоднее, чтобы ты оставался на своем месте, и причем как можно дольше. Это и впрямь четко отлаженный канал. Я говорю сейчас как твой если и не близкий друг, то, во всяком случае, как человек, который испытывает к тебе обыкновенную человеческую симпатию. Просьба не толковать мои слова превратно, ха ха ха. Гера смутился. Немного помолчав, он сказал: – Влад, у меня есть цель. Я до смерти хочу навсегда уехать из страны. – Опять ты отрываешься от народа. Куда тебя вновь понесло? Почему ты просто не хочешь жить, как все нормальные люди: тихо, мирно. Растить детей, выгуливать любимую собаку утром и вечером… – Влад, мне все это тоже очень, очень близко. Но не здесь. Здесь у меня не получилось, понимаешь? Вообще ничего не получилось. Я живу один. Моих детей нянчит мужик, которого они зовут папой, а меня не желают видеть в упор. Я утонул в собственной подлости и лжи, и у меня впечатление, что все, совершенно все вокруг знают, что я негодяй. Да я и сам это знаю… Я хочу уехать туда, где меня никто не знает, где я смогу если и не стать в полной мере членом общества, то, во всяком случае, я смогу предоставить такой шанс своим детям. Да! Я, как и всякий нормальный человек, вновь хочу обзавестись семьей, создав ее с интересной для меня личностью, которая бы могла любить меня просто так. Такого, какой я есть и ради которой я смог бы измениться, изжить в себе что то… Но я твердо уверен в том, что у меня ничего не получится здесь: в этом городе, в котором меня так хорошо знают, в городе, где против меня направлено столько ядовитых жал! Поэтому ради осуществления своей мечты я готов на все, вплоть до того, что готов даже пережить еще один сегодняшний взрыв. Никуда я не уйду. Сам точно никуда не уйду! Влад как то аккуратно развел руками над столом. Именно не широко, а сдержанно выполнил этот жест, мол, делай, как знаешь. – Твоя воля, Гера. Только я тебе и так бы посоветовал уйти со сцены, даже не случись никакого взрыва. Потому что уж очень много о тебе стали болтать. Со всех сторон только и слышишь: «Этот Кленовский совсем оборзел! И как это его до сих пор не уволят?! Куда только его начальство смотрит?!» И это уже даже я слышу часто, а я, как известно, особенно ни с кем не общаюсь. Зарвался ты, Гера. И перспектив у тебя, на мой взгляд, на этом месте работы не осталось почти никаких… Ладно, поступай, как знаешь. С этими словами Влад протянул Герману очередной конверт, быстро рассчитался с официантом и, пожав Гере руку, удалился, сославшись на личные дела. Гера посидел еще некоторое время, не в силах встать из за стола. Не хотелось ничего. Абсолютно ничего не хотелось. Он с удивлением поймал себя на мысли, что ничего не хочется из сиюминутного, кроме непереносимого желания залезть под одеяло и ничего не видеть. Давно, в детстве, он вот так же залезал под одеяло, оставляя для себя маленькую щель, чтобы дышать. Он понимал, что вся эта детская ностальгия сейчас – это синдром страуса, прячущего голову в песок и перестающего видеть опасность. Он понимал, что все это иллюзия, блеф и одеяло не спасет, но желание не уходило. Последние несколько лет роль одеяла играли белый порошок для ноздрей и выпивка, но воздуха под таким одеялом почти совсем не осталось, и нужно было искать себе другое: мягкое и теплое. Неужели кто то и впрямь решил с ним расправиться? Неужели все настолько серьезно? Ответа «нет» быть не могло: несколько часов назад его могло разорвать гранатой, и это уже не домыслы, а чей то реальный злой умысел, направленный против него. Однако после некоторых раздумий он все же нашел для своего страха сливное отверстие. Гера рассудил так: если бы кто то хотел лишить его жизни, то куда проще было бы кинуть ему эту гранату под ноги или, что гораздо традиционней в такого рода делах, покончить с ним парой выстрелов в тело и голову. Нет, определенно тот, по чьему заказу к ручке «девятки» привязали гранату, сознательно оставил ему возможность выжить, и шансов у него было 50/50. Наверняка по замыслу злоумышленника, в случае если бы Гера выжил, то он был бы должен сделать для себя выводы касательно его отношения к просьбам кого то, кто все это организовал, и кого то, о ком Гера должен был догадаться. Значит, злодей предполагал, что подобной пиротехнической демонстрацией он сможет добиться своего и направит поведение Геры в нужное для себя русло. А что, если нет? Что, если это лишь генеральная репетиция перед премьерой? Как понять, кто это? В любом случае – это полный отморозок, а таких, к счастью, после начала девяностых осталось немного. Гера мысленно похвалил себя за то, что догадался не оставлять во дворе «AUDI», потерю которой пережить было бы, наверное, невозможно. Подумал, как вернется в свой дом. С какими испуганными лицами будут проходить мимо него соседи, как они станут шарахаться при его приближении и перестанут здороваться. Отбросил от себя эту мысль и вдруг понял, что именно он должен будет сделать. Он вышел из «Сыра», поймал такси. Сидя на заднем сиденье «Волги», уперся невидящим взглядом в высоченную, почти до потолка, спинку пассажирского сиденья. Про себя стал составлять портреты вероятных заказчиков сегодняшнего преступления. Дома, в спокойной обстановке, расчертил лист А4 на несколько десятков квадратов и в каждый из них вписал название той фирмы, руководство которой теоретически могло быть недовольным тем, что Герман «зажимал» их бизнес, не давал ему развиваться или вовсе выкинул фирму из числа поставщиков «Ромашки», заменив ее кем то «своим». Квадратиков получилось шестьдесят штук. Сорок восемь из них он заполнил почти сразу. Девять немного погодя, после того, как более тщательно все взвесил. Итого пятьдесят семь! Пятьдесят семь вероятных мест, откуда теоретически и прибыла сегодняшняя нежданная посылка в виде осколочной гранаты. С руководством некоторых из этих торговых компаний Гера был знаком. Руководители сами приезжали к нему на переговоры. Думали, раз они владельцы ООО «Пупкин Лупкин», то какой то там закупщик для них не проблема. Сунуть ему в пасть сотню другую долларов, и все будет «в шоколаде». Но вместо шоколада они получали от Геры кукиш без масла и уходили восвояси. Кто то из них показался Гере полным лохом, кого то он отверг интуитивно. Каждый квадратик с обдуманным и отвергнутым поставщиком в нем он зачеркивал крест накрест. В конце концов, незачеркнутых квадратиков осталось тридцать штук. Вариантов все еще было великое множество, и остановиться на каком то одном было невозможно. Он вышел на балкон, закурил, потер лоб, словно думал, что это натолкнет его на правильную мысль. Как ни странно, но это помогло… Чисто конкретные… коммерсанты …Почти в самом начале Гериной карьеры закупщика к нему без всякого приглашения заявились, откуда ни возьмись, два брутальных амбала. Того, что пониже, звали Артемом, того, что повыше, – Пашей. Оба с бритыми черепами, одетые в кожаные черные пиджаки, на шее цепи в два пальца толщиной. Милиционер на входе просто сделал вид, что не заметил, как они входили в офис. А эти двое направились прямиком к Гериному столу. Гера тогда здорово струсил. Ему показалось, что это в «Рикарди» вконец отчаявшиеся вернуть свои деньги французы наняли двух чемпионов боев без правил, чтобы те показательно отмутузили Геру, превратив его в дырявую тряпку. Однако двое бандитского вида тридцатилетних, по видимому, людей, вразвалку подойдя к его столу, представились, и оказалось, что Артем – это «президент», а Паша «генеральный директор» компании «Олл Вайн Лтд.» и к Гере пришли «чисто по вопросу возможного сотрудничества». Герман перевел дух, заставил душу, разделившуюся поровну между пяток, вернуться на свое законное место жительства и предложил им сесть. Те, восприняв это как начало продуктивной беседы, уселись, широко расставив ноги, и принялись, сопровождая свой небогатый лексикон, состоящий из бесконечных «типа», «чисто», «конкретно», «реально», «как бы», «по любому» и прочих словечек этого пошиба, жестами рук с растопыренными пальцами, рассказывать Гере об особенностях своего товара. Гера выслушал их с показной вежливостью, дал свои координаты, обещал принять менеджера с прайс листом и какими то каталогами и в конце беседы лично проводил двоих крепышей, словно сошедших с ленты кинокартин «Кодла» или «Парни из титана», до двери. Те ушли очень довольными. На следующий день они прислали к Гере работающего на них менеджера, который настолько походил на своих хозяев, что был их точной уменьшенной копией. Только кожаный пиджак у него был поплоше, цепь златая на шее много тоньше, плечи поуже, а из крупных частей тела самой крупной частью был живот, и росту менеджер был чуть повыше барного стула. При этом на нижней губе у него прилипла шелуха от «семок» и звали этого человечка Наумом. Вел себя менеджер крайне развязно и нагло. Видимо, отцы командиры проинструктировали его, что «там все на мази», и он решил обойтись без политесов, чем окончательно взбесил Геру. Срывающимся на фальцет голосом он попросил своего ассистента «обслужить товарища», то есть принять у того все бумаги и проводить восвояси, пообещав озадаченному таким приемом менеджеру, что «как только он все посмотрит, то сам с ним свяжется». Менеджер ушел несолоно хлебавши, а Герман, взяв из рук ассистента бумаги, молча сунул их в уничтожитель. Прошло несколько дней. Гере позвонил вначале Наум, которого Герман отшил довольно грубо, заявив, что у него «нет времени им заниматься», а затем один из бритоголовых коммерсантов. С ним Герман был несколько повежливее, но суть его ответа была той же. После того, как подобные телефонные звонки прозвучали несколько раз и степень раздражения с той и с другой стороны стала нарастать, Гера попросил своих помощников больше его с «Олл Вайн» не соединять. Но на этом дело не закончилось. Двое угрюмых брутальных акционеров пожаловали вновь, и настроены они были далеко не так миролюбиво, как в первый раз. Несмотря на это, Гера ледяным тоном безапелляционно заявил: – Я, господа, предложение ваше рассмотрел и, к сожалению, вынужден вам пока что отказать. У нас в «Ромашке» хватает подобного товара и по гораздо более низким ценам. И его у нас даже с избытком. Тут впору ассортимент сокращать, а не расширять его за счет вашего. Так что извините, как говорится… Артем надулся и встал со стула, чтобы молча уйти, а в глазах Паши мелькнула волчья злоба. Он прошипел так тихо, что Герман едва его услышал: – Ну, кореш, смотри, не пожалей. Гера, несмотря на внутреннее содрогание, смог взять себя в руки и вежливо попрощался… Он обвел квадратик несколько раз, с силой надавливая на шариковую ручку. Это «они». С очень высокой степенью вероятности. А раз это они, то нельзя терять ни секунды. Надо немедленно остановить эту, обещающую очень плохой конец прелюдию. Причем любой ценой. Он нашел в записной книжке мобильника номер Паши. Того самого «злого гопника», как он назвал его тогда про себя. Хотел было позвонить ему, но, вспомнив волчий оскал и острые, как у опереточного Мефистофеля, уши, раздумал. Отыскал номер Артема. Гудок, еще, еще… Герман держал трубку у уха очень долго, и перед самым последним гудком, после которого МТС должен был выключить соединение, в трубке раздался недовольный голос Артема: – Алле, кто это? – Артем, это Герман Кленовский из «Ромашки». – Кто кто? – Герман сразу почувствовал за этим наигранным удивлением внутреннее напряжение и в связи с этим желание Артема, что называется, «держать паузу». Он решил не принимать правил игры, которые ему хотел навязать Артем, и сразу начал гнуть свою линию: – Артем, я сегодня получил от вас с Павлом открытку с вложением. Я надеюсь, вы понимаете, о чем я толкую? – «Главное, все время говорить. Главное, не давать ему вклиниться в монолог. Сперва все скажу, а уж потом…» – Так вот. Я рад, что вы таким милым способом о себе напомнили. Хотя я вас, собственно, и не забывал. Собирался на днях сам вам звонить, чтобы сообщить, что появилась принципиальная возможность начала сотрудничества. И в связи с этим я хочу, особенно после вашего сегодняшнего напоминания, как можно быстрее встретиться с вами, с Павлом, или с вами одним, что было бы, если честно, предпочтительнее, но вовсе не обязательно. Выбор за вами. Готов выдвинуться куда угодно прямо сейчас. Артем был неглуп. Далеко неглуп. Как и любой настоящий бандит, имеющий эту специфическую особенность чувствовать сотрудника милиции возле трубки телефона, по которой звонит для него, бандита, ментовский человечек ловушка. На этот раз он такой опасности не ощутил, но все же, резонно опасаясь диктофона, он осторожно произнес: – Очень приятно, Герман, слышать ваш голос. Давай на «ты»? – Ну, разумеется! – Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, но раз у тебя есть желание с нами встретиться, а я без Павла деловые вопросы не решаю, то ты можешь подъехать прямо сейчас на «Речной». – Да, конечно, я подъеду. А что там на «Речном»? Говорите адрес. – На бильярде играешь? Да? Вот и отлично. Мы тут шары гоняем в клубе «Баскервиль». Знаешь, где это? Нет? Ну, запиши… Гера записал подробный адрес. Попрощался. Дошел до стоянки. С сомнением поглядел на новый автомобиль, но, вспомнив, что на все бандитские стрелки все участники всегда одеваются в лучшие одежды и приезжают на самых дорогих и престижных автомобилях, чтобы подчеркнуть свой статус и независимость, он решил ехать в «Баскервиль» на «AUDI». На стоянке перед клубом, расположенном почти возле самого грузового порта на Москве реке, в тихой рощице, правильной «елочкой» стояли целых пять автомобилей, которые один в один были похожи на машину Германа. Такие же черные, солидные. Пацанские, в общем, машинки. Парковщик кивнул Герману как своему с неким пониманием в этом жесте. Мол, как же, вашество: только вас и ждали с. Без вас, господин хороший, и не начинали с. В другой ситуации Германа бы это немного позабавило, но сейчас шутки потушил адреналин. На ватных ногах он вошел в бильярдный зал. Пара столов была занята, остальные пустовали: желающих играть жарким летним днем в бильярд в Москве было немного. Еще несколько человек сидели за столиками в ресторане. Артем и Паша ждали его, стоя возле самого дальнего стола, расположенного в темном углу, куда не доставал дневной свет из окон, а свет зеленой лампы с конусообразным абажуром освещал лишь зеленое сукно, делая лица игроков почти незаметными со стороны. От ее света, так резко разграничившего мрак, складывалось такое впечатление, как будто одна пара рук играет с другой парой. Артем стоял, опершись на кий и прижав его к себе, как древко знамени. В другой руке он держал огромную литровую пивную кружку, пустую на две трети. Паша зачем то держал кий на весу, на поднятых руках, поднеся его утолщенный конец к правому глазу. Левый он при этом прищурил и был похож в этот момент на добродушного столяра Джузеппе, проверяющего таким образом доску или ножку стола на предмет ее гладкости и прямоты. Герман подошел, поздоровался. Оба ответили на его приветствие с некоторой задержкой. Их взгляды были в этот момент направлены на входную дверь. «Думают, не привел ли я кого с собой лишнего, – догадался Гера. – Что ж, для людей, приказавших кому то привязать гранату в автомобиле и фактически организовавшим покушение – это беспокойство более чем оправданно». Первым заговорил Паша: – Здорово, кореш. Как ты жив здоров? – Не дождетесь, – Гера широко улыбнулся. Он всеми силами хотел разрядить разговор, придать ему хотя бы видимость легкости. Это получилось. – Да ладно тебе. Мы ж не волки. Второй раз повторять не станем. Это же понятно? Гера молча кивнул, понуро, с видимостью сожаления о своем поведении опустил голову. Голова у Геры была большая, шея тонкая, а плечи узенькими, поэтому смотрелась его поза, как трогательно искренняя. Артем разрядил обстановку громкой, обильной отрыжкой. Это внесло некоторое облегчение в процесс взаимного представления, который вполне можно было считать состоявшимся. – Пойдем, посидим? Разговор долгий, серьезный. Даже не столько серьезный, сколько денежный. Хотя что может быть серьезней денег? – Артема после серьезного количества выпитого пива явно тянуло поупражняться в красноречии. – Заказывай. Что будешь? Гере до смерти захотелось выпить пива. Во первых, его продолжало немного трясти, а во вторых, он знал, что, настроившись на одну хмельную волну с мафиозными коммерсантами, беседа для него не будет обременительной и сложной психологически. – Выпью пива, пожалуй. Бармен! Налей пива, будь любезен. «Кilkenney»! Вот такую же огромную кружку, как у товарища моего. Бармен с немного отрешенным, что присуще всем представителям этой профессии, лицом подставил кружку под блестящую трубку, отвернул кран. Подождал отстоя пены, долил. Щелчком подозвал официанта, вышедшего за несколько секунд до этого из кухни, и, вручив ему кружку, молча показал глазами на Геру. Начал Паша: – Рукава засучи на секунду. Хочу убедиться, что у тебя нет подключенного к диктофону микрофона, укрепленного прищепкой на манжете рубахи. Угу, отлично. Теперь пиджак сними, пожалуйста. Все в порядке. Ну, давай поговорим. Для начала за встречу! Все сделали из своих кружек по большому глотку, а Герман целых три. – Зачем вы меня решили взорвать? – Гера испугался собственной откровенности, но отступать было некуда. – Ведь есть более гуманные способы напомнить о себе. У меня есть телефон, тем более если вы знаете адрес… – Да извини, что так вышло, Гера, – вступил в разговор Артем. – Попросили тут сапера одного привязать тебе в машину учебную гранату, а этот отморозок все перепутал. Он, видишь ли, подобные поручения часто выполняет. У него профессиональная привычка, и что такое прикрепить куда то к чему то учебную гранату – это за рамками его понимания, ха ха ха. Он работает только с подлинниками, так сказать. Художник! – Да уж… Прямо художник! Он такой натюрморт сбацал, что, если такой повесить на стенку, можно стать заикой, а я чуть не стал по его замыслу частью этого натюрморта. Вот уж действительно была бы «мертвая природа». Да… Не вспомню сейчас имени живописца, но его работа стоит перед глазами – «Натюрморт с черепом». Вот и я бы… – Ну не стал же! – вклинился в разговор Паша без особенных церемоний. – Вот тебе компенсация за моральный ущерб. Удержали из гонорара сапера, чтобы в следующий раз саперил, а не подрывал. Герман убрал конверт во внутренний карман пиджака. – Говорите, чего вы хотите? Прошу учесть, что у меня возможности тоже ограничены, хотя признаюсь честно, что могу я многое. – А зачем нам повторяться? Мы тебе все уже один раз выслали с менеджером. Думали, что ты нам навстречу пойдешь, а ты Наума своему дуболому ассистенту передал, отмазался. Зачем ты так парня нашего обидел? Его обидев, ты и нас обидел. – Ребята, не обижайтесь, но то, что ваш Наум принес, давно уже даже не лежит теперь в мусорной корзине. Засылайте его прямо завтра по новой с самого утра. Пусть привезет подписанный с вашей стороны договор, и начнем. Вы мне только скажите одну вещь. Уж извините, что вот так вот в лоб спрашиваю, но эта моральная компенсация – это все, что вы планировали потратить на меня? Учитывая ваше исключительное мнение убеждать, я, разумеется, буду рад и этому, но… Артем с Пашей насмешливо переглянулись. Паша достал из заднего кармана еще один конверт, толще предыдущего: – Когда с нами нормально, то и мы нормально. Здесь задаток. Десять штук «зелени». Дальше будет больше, главное, хорошо работать начать. К скольким тебе завтра Наума прислать? – А давайте прямо с утра?! В десять утра?! Хотя нет… В десять у меня собрание примерно на полчаса… Давайте в одиннадцать? В одиннадцать точно буду свободен. – Ну, тогда все. Договорились. А ты чего так на пиво налегаешь? Ты разве не за рулем? – Да с вами разговаривать – никакое пиво не заберет. Так что считайте, что я и не пил ничего… Еще немного посидели, затем сыграли несколько партий. Герман пару раз выиграл, а последнюю они с Пашей решили свести в ничью. К концу встречи Гере стало казаться, что не такие уж они и плохие, эти бандиты. Почти как нормальные люди, только набыченные немного, но это скорее проявленные социальные комплексы брутального муравья среди не брутальных жителей муравейника. Пришло время выйти на улицу и попрощаться. Оба криминальных коммерсанта с интересом наблюдали, в какой же из автомобилей сядет Гера. Он пожал им руки, подошел к своей черной красавице, легким движением впорхнул в салон… Уже отъезжая, в зеркало заднего вида он с некоторым злорадством увидел, что челюсти у его недавних партнеров по кию буквально стучат по асфальту от удивления. Тогда его это лишь позабавило. А вот через некоторое время… Но не станем забегать вперед. Часть II …AND… «Когда в мир является Человек, мир наваливается на него и ломает ему хребет. Он не может жить среди этих все еще стоящих, но подгнивших колонн, среди этих разлагающихся людей. Наш мир – это ложь на фундаменте из огромного зыбучего страха. Если и рождается раз в столетие человек с жадным ненасытным взором, человек, готовый перевернуть мир, чтобы создать новую расу людей, то любовь, которую он несет в мир, превращают в желчь, а его самого – в бич человечества. Если является на свет книга, подобная взрыву, книга, способная жечь и ранить вам душу, знайте, что она написана человеком с еще не переломанным хребтом, человеком, у которого есть только один способ защиты от этого мира – слово; и это слово всегда сильнее всеподавляющей лжи мира, сильнее, чем все орудия пыток, изобретенные трусами для того, чтобы подавить чудо человеческой личности». Генри Миллер. «Тропик Рака» Чертополох и Белая Лилия …Он ехал домой через «Динамо». В тот вечер должен был состояться футбольный матч между «Зенитом» и «Спартаком». Море фанатов, разбиваемое омоновцами в полной экипировке на квадраты правильной формы по нескольку десятков человек, покидало стадион. «Спартак» тогда выиграл с небольшим преимуществом. Питерских болельщиков «Зенита» на матче было меньшинство, и во избежание драк со «спартачами» из сектора, в котором сидели «зенитовцы», их пока что не выпускали. «Зенитовцы», заслуженные «Кузьмичи», украшенные шрамами прошлых дуэлей, готовящиеся занять их место «правые», у которых шрамов также было достаточно, и, наконец, совсем юная «шпана оэфы», смотрящие на «Кузьмичей» и «правых», как смотрела зомбированная толпа на товарища Сталина – все эти объединенные одной страстью люди стали в тот вечер заложниками агрессивного уныния. И уныние это мало помалу перерастало в глухое недовольство оттого, что их так долго держали и не давали позадирать «спартачей» бдительные омоновцы. Впрочем, дальше ропота дело дойти не успело, ворота сектора «зенитовцев» наконец открыли, и они хлынули на свободу, размахивая флагами и шарфами любимой команды. Вначале выход «зенитовцев» шел вполне организованно, но в какой то момент все изменилось. Что именно спровоцировало колоссальную драку «зенитовцев» со «спартачами» после того матча, сейчас сказать сложно. Быть может, брошенная в сторону «спартачей» пустая пивная бутылка или обидное слово, выкрикнутое самими спартаковскими болельщиками, которые, как известно, за словом в карман никогда не лезут, но побоище началось сразу, быстро и мощно. Волны болельщиков накатывались одна на одну и, спадая, оставляли на месте своего столкновения истекающих кровью и корчащихся от боли незадачливых любителей послематчевого буйства. ОМОН хоть и был готов к такому варианту развития событий, но на некоторое время выпустил ситуацию из под контроля. Впрочем, ненадолго, и вот уже шеренги бойцов начали теснить болельщиков, разрезая их волны, словно волнорез, на небольшие кучки и загоняя эти кучки в метро. Одна из таких групп, состоящая из спартаковцев – «шпаны» лет от пятнадцати до двадцати, – сумела вырваться из милицейского оцепления и дворами уйти в сторону Верхней Масловки. Почувствовав, что они оторвались от преследования, и придя в себя, группка подростков принялась ликовать. Каждый видел себя героем, хотелось подвигов, громко кричать, пива и девчонок. Возле дома тридцать четыре в Мирском переулке они увидели одиноко сидящую на лавочке возле подъезда милую девушку, которая коротала воскресный вечер за чтением книги театральных мемуаров Вульфа. Проходя мимо, кто то из толпы «спартачей» выкрикнул в ее сторону что то очень банально пошлое, вроде предложения о совокуплении. И если бы девушка никак не отреагировала на эту грязь, то, возможно, судьба Германа, с трудом проезжавшего сейчас по запруженной людьми и машинами Театральной аллее, пошла бы совершенно иным путем. Но девушке было угодно поднять свою прелестную и немного легкомысленную голову от книги и кинуть на эту толпу наглых юнцов один единственный, очень быстрый презрительный, острый взгляд. О таком еще говорят, что «о такой взгляд можно порезаться». И все. Отвечать что либо девушка посчитала для себя ниже собственного достоинства, да и крайне опасным было это занятие, но взгляд ее заметили, и кое кого, а именно автора непристойности, заводилу и авторитета шайки, взгляд этот откровенно взбесил. Он остановился. Остановились все. Он двинулся к лавочке, где сидела девушка, и все двинулись вслед за ним, а один из этой группы обежал скамейку и блокировал дверь в подъезд – последний, призрачный шанс на спасение… Герман тем временем свернул с Театральной аллеи на Петровско Разумовскую, затем в Мирской переулок. В переулке велись дорожные работы, половина дороги была закрыта для движения, отгорожена пластмассовыми красными барьерами. Ехать быстро было небезопасно, и «AUDI» медленно ехал, почти прижимаясь к дорожному бордюру и переваливаясь с ухаба на ухаб. Вдруг совершенно неожиданно Герман с удивлением увидел, как из заросшего тополями дворика почти прямо ему под колеса бросилась девушка. Вид ее говорил о том, что она от кого то спасалась бегством: миловидное лицо пошло красными пятнами, вдоль открытой до самого плеча руки виднелась свежая царапина, чуть выше запястья четко проявились следы от чьих то пальцев. Девушка застыла перед автомобилем Германа, как перед непреодолимой преградой, и, видимо, будучи не в силах бежать, закрыла лицо руками и разрыдалась. Гера нажал на тормоз, ткнул в кнопку стеклоподъемника: стекло быстро съехало вниз. Он уже хотел было насмешливо спросить, где девушка находит таких не в меру пылких дружков, но увидел преследовавших бедняжку подростков с пивными «сиськами» в руках. Лица некоторых из них были раскрашены в красно белые цвета, трое украсили себя рогатыми скандинавскими шлемами. Человек десять. Все они орали что то угрожающее и приближались к Гере и рыдающей девушке. Вместо иронии в нем проснулось сперва безразличие, и циничный рассудок посоветовал объехать ее и не оглядываясь продолжать свой путь: «Сами между собой разберутся», но, по видимому, звезды в тот день сложились для девушки счастливым и спасительным образом. Гера сжалился над ней и крикнул: – Быстро садитесь в машину! Они уже совсем близко! Несчастная медлила. Очевидно, ей, как и каждому, кто не попадал в такие ситуации, с трудом верилось в происходящее. Однако попытка группового изнасилования бандой футбольных фанатиков половозрелого возраста прямо на лавочке возле дома, где жила ее бабушка «сердечница», перевесила все сомнения. Она метнулась к машине, рванула на себя дверь и рухнула на переднее пассажирское сиденье. Гера, видя, что прорваться вперед он не сможет, ибо фанаты, увидев неожиданно появившееся на их пути препятствие, принялись нагибаться в поисках камней и палок, плюнул на то, что новую машину можно и поцарапать или повредить более существенным образом. Включив заднюю передачу, он вдавил газ в пол и на бешеной скорости полетел обратно к Петровско Разумовской аллее, благо в выходной день движение было ничтожным и, по счастью, за ним никто не ехал. Камень, брошенный одним из негодяев, упал перед самым капотом, но через секунду он ушел из под обстрела, буквально вылетев на перекресток, где чуть было не столкнулся с красным «BMW» и «Волгой». «BMW» резко затормозил, его даже немного занесло на сухой дороге, впрочем, без последствий. Отчего то на «BMW» никто никогда медленно не ездит, вот и заносит. «Волге» не повезло, и пришлось этому корыту отдуваться, что называется, за двоих. Ее водитель – огромный толстый мужик, как гора восседающий за рулем этого мастодонта и готовый, казалось, пробить своей бычьей головой крышу, настолько он был высок ростом, не справился с управлением. Тормоза с замененными три года назад колодками подвели, и «Волга» с предсмертным воем, въехав в осветительную опору, тотчас же и скончалась. Мужик сидел в ней и, хлопая глазами, приходил в себя… Гера свернул в Милицейский переулок, проехал под «кирпич». Ни слова не говоря девушке, словно на автопилоте пронесся до самой Башиловки и только тогда затормозил у обочины. Перевел дух: – Уфффф… Вот это да… Он внимательно взглянул на девушку и вдруг увидел, что у него в машине сидит совсем еще ребенок. Лет семнадцать, не больше. Милая подростковая угловатость уже почти прошла, но еще дышала в этом напуганном длинноногом существе. Девушку продолжало трясти, и она словно беззвучно плакала без слез, прижав кулачки к подбородку. – Давайте, что ли, познакомимся для разнообразия, а то хочется знать, что за ангела я уберег от целой толпы дьяволят? Меня зовут Герман. Девушка повернулась к нему. Он видел, как страх постепенно оставлял ее, но дар речи не возвращался еще почти целую минуту. Все это время он с нарастающим восхищением разглядывал столь неожиданно свалившийся ему на голову сюрприз. Темно русые, густые, как тайга, волосы до середины спины. Очень свежая и совсем молоденькая. Огромные серые глаза, в которых еще стояли близкие слезы. Длинные ресницы. Тонкие гибкие руки. Узкие ладони с бесконечно длинными пальцами. Ногти безупречной формы. Не слишком большая грудь. Грациозная шея. Словом – красавица. Наконец она очень тихо назвала свое имя: – Настя. И глазищами: хлоп хлоп. Настя… Тот случай, когда имя, данное родителями при рождении, росло вместе с человеком и идеально с ним сроднилось. Герман отчего то растерялся. И от осознания этого растерялся еще больше, хотя уж он то никаких комплексов в отношениях с женщинами совершенно никогда не имел. При своей не слишком «казистой» внешности и довольно хилом телосложении он всю свою жизнь всеми силами пытался доказать себе и окружающим свою высочайшую степень донжуанства. Это получалось, он нашел «свой» тип женщин: холодные, расчетливые стервы, которым импонировал его цинизм, воспринимаемый ими, как опознается самолетами ВВС одной страны коллега по системе «свой чужой». Такие же, как он, неискренние карьеристки, нищие духом и давно скрывшие свое истинное лицо под маской холодного презрения. Здесь же он вдруг почувствовал, что перед ним женщина, с которой он не может общаться на привычном ему и его прежним пассиям языке. Бывшая жена Геры, Машка, к типу холодной стервы отношение имела отдаленное. Видимо, поэтому она сделала выбор в пользу военного летчика с «правильными» житейскими понятиями о том, что «да – это „да“, а „нет – это „нет“ и по другому, знаете ли, не бывает. Но тип, к которому принадлежала Машка, что то среднее между «синим чулком“ и ханжой, Гера чувствовал мгновенно и бежал от него, как заяц от лесного пожара. Он видел перед собой ангела с прекрасным и наивным лицом. Ее глаза, которые никогда не обманывают, не были тонированы житейскими бурями и горечью дрязг. В них не было забитости, дурацкой, глупой восторженности, излишней наивности, как, впрочем, и никакого жизненного опыта. Герман, как ему самому показалось, с довольно глуповатым выражением лица пробормотал: – Настя?… Как дела, Настя? – Спасибо. Сейчас уже много лучше, – она сделала паузу, но не через силу, а просто взяла и сделала паузу, – Герман. При звуках Настиного голоса, назвавшего его имя, звучащего, как звенящие на легком ветру хрустальные камешки «Swarovski», которыми итальянцы любят наряжать на Рождество огромную ель в центре Милана, он почувствовал, как сильно все его тело захотело очутиться сейчас на огромном поле, лежащим среди метровой травы, не чувствуя под собою землю, лицом вверх и смотреть в бесконечно высокое летнее небо, веря, что стоит лишь захотеть – и тотчас взлетишь в этот не имеющий берегов океан воздуха, дарящий бесконечную жизнь. Он понял, как сильно он хочет, чтобы человек, который волею судьбы оказался сейчас возле него совершенно случайно, никогда бы больше не покидал его жизни. Герман влюбился. Первый раз в жизни. С первого взгляда. Это не было похотью, не было вожделением. Эта любовь началась не так, как она начинается в большинстве случаев – с вожделения. А когда вожделение проходит, то больше ничего не остается. Никакого животного инстинкта, запаха нужных духов или еще чего нибудь в этом роде. Просто он глядел на нее и понимал, что он ее ЛЮБИТ! Нужно было что то говорить, нельзя было молчать так долго. Но он не мог ничего придумать – так поразило его это вспыхнувшее совершенно новое чувство. Девушка невольно пришла ему на помощь: шок прошел, и пострадавшая левая рука напомнила о себе резкой болью. Настя прикрыла пять синяков на запястье, оставленных подрастающим насильником, и прерывисто вздохнула. Герман мгновенно отреагировал: – Вам… Тебе больно? – Очень. Он так сильно схватил меня за руку, что я думала – треснет кость. А откуда взялась еще и эта царапина, я даже и не помню. – Так что же все таки произошло? Ты как то не похожа на футбольную фанатку. Совсем не похожа. Почему они гнались за тобой? Хотя это, наверное, глупый вопрос. Расскажи! Кстати, вот здесь есть аптечка. Сейчас посмотрим, что они туда положили. Так: есть бинт, зеленка, йод… Ты что предпочитаешь: йод или зеленку? – Ой! Они щиплются! – Однако это лучше, чем получить заражение крови, и все такое. Так какую полосу вдоль руки ты предпочитаешь: желтую или зеленую? Она жалобно, по детски всхлипнула: – Лучше тогда йодом, он хотя бы быстро впитается. – Дай ка я тебя полечу, Настя. Помажем йодом здесь и здесь. Глубокая царапина, в некоторых местах почти до крови! – Ай! Как же он жжется! Больно!!! – Я подую. Так хорошо? – Да, спасибо. Уже почти не щиплет. – Теперь оторвем кусок от бинта, сложим его вот в такую подушечку и нальем на нее свинцовой примочки. Привяжем все это поверх синяков. Вот так. Отлично! Первая помощь пациентке оказана, зачет сдавал студент Кленовский! – Вы… Ты… врач? Герман вспомнил, что к докторам у всех женщин во все века было особенное отношение, и раньше осознания, зачем он начинает это знакомство с вранья, он в знак согласия кивнул. Здесь он не ошибся – Настя буквально просияла. – Как здорово! А какой ты врач? – Я… Я кардиолог. Кардиохирург. Работаю в Бакулевском институте. Герман врал, с ужасом понимая, что возможности отыграться, если у них с этой девушкой что то получится, у него уже не будет. Но не про «Ромашку» же ей говорить, в самом то деле! Медицина с детства была его увлечением, биология и химия в школе любимыми предметами, но стать доктором ему суждено не было. В первом «меде» он недобрал одного балла, и пришлось довольствоваться факультетом иностранных языков в педагогическом институте. Настя тем временем восхищалась его профессией, и было видно, что после того, как Гера для нее оказался врачом, носителем профессии благородной и безобидной, она совершенно успокоилась и повеселела. Герман, стараясь, чтобы тема его мнимого эскулапства не поднималась более, поспешил вернуть разговор в прежнее русло: – Так что же с тобой произошло? – Я приехала навестить бабушку. Она неважно себя чувствует. Говорит, что это из за магнитных бурь. Мы с ней почти весь день проговорили, она учила меня раскладывать пасьянс, потом мы пили чай с вишневым вареньем, которое я для нее сварила… У Геры от удивления округлились глаза: – Ты умеешь варить варенье? Ты варишь варенье?!!!! Настя удивленно взглянула на него: – Конечно, а что тут такого? Меня научила мама, ее научила ее мама и так далее. Почему это тебя так удивляет? – Не знаю… Просто это так необычно… Я думал, что никто уже не варит варенье, по крайней мере, этого уж точно не делают молодые девушки. Сейчас все едят в ресторанах, а дома готовят, максимум, бутерброды и кофе. – Ну не знаю… В нашей семье никто не питается бутербродами. Мама прекрасно готовит, ей помогает няня, и мы очень любим по вечерам поиграть в лото и попить чайку с домашним вареньем. – Здорово… Но мы отвлеклись. Я слушаю! – Так вот, бабушка устала и сказала, что ей надо подремать. Я взяла книгу и вышла во двор: посидеть на лавочке и почитать. И вдруг откуда ни возьмись эти… – она подыскивала, видимо, самое страшное ругательное слово в своем лексиконе, – мерзавцы! Я всех этих хулиганов, весь этот пролетариат с пивными бидонами терпеть не могу! Мне бы, глупой, уйти сразу, но я подумала, что я им ни к чему. Кто то из них, обращаясь ко мне, выкрикнул похабщину, я поглядела на них так… Ну, ты понимаешь. Им, видать, не понравилось. Герман усмехнулся: – Настя, никогда нельзя дразнить собак, особенно смотря им в глаза, они могут наброситься. Она согласно кивнула. Помолчала немного, видимо, заново переживая случившееся. Затем принялась рассказывать вновь: – Они подбежали ко мне, окружили, отобрали книгу… Один схватил за руку и хотел затащить меня, кажется, в подвальный вход в какую то закрытую по случаю выходного дня контору в бабушкином же доме. Господи, я так испугалась!… Герман ощутил прилив прямо таки классовой ненависти к этим тупым ублюдкам, судьба которых, стоящая на «трех китах» – выпивке, попсе и мордобое, – была предрешена еще до рождения. Восемь классов, ПТУ или, в лучшем случае, техникум, как говорят сейчас, «колледж», затем армия или, что вероятнее, первая ходка в тюрьму. Такая же тянущая пиво или «джин тоник» супруга, остервенело матерящаяся на орущего в коляске умственно отсталого младенца – наследника папашиных и мамашиных генов, попойки с дружками забулдыгами, работа каким нибудь «приемщиком товара» или охранником, пивной живот годам к тридцати, стрижка «бокс», вера во все, что говорят с экрана телевизора… Он скрипнул зубами и стиснул кулаки. Настя тем временем продолжала: – Не помню как, но я вырвалась и побежала. Я всегда очень быстро бегала и опередила их почти на целый квартал. Бежала, бежала и чуть не попала к тебе под колеса. Вот… – Она мило улыбнулась. – Вот видишь, как хорошо все закончилось. А я сперва подумал, что ты в каком то неадекватном состоянии, даже хотел над тобой подшутить, мол, зачем так увлекаться наркотиками, но спустя мгновение понял, что все обстоит совершенно иначе. Здорово, что я решил ехать домой именно по такому маршруту. Иначе даже страшно предположить, что могло случиться… Настя закрыла лицо руками, ее снова затрясло. Гера неосознанно в порыве сочувствия погладил ее по руке. Она тотчас успокоилась и немного настороженно взглянула на него. Он смутился и почувствовал, как краснеет. «Просто какой то идеальный шторм, – подумал он о переживаемом внутри себя состоянии. Хоть бы она не отказалась встречаться со мной, потому что, если это произойдет, то мне жаль будет, что сегодня я так удачно отскочил от своей „девятки“ петарды». Он отвез ее домой. Настя жила в Бобровом переулке, в том самом прекрасном, со множеством скульптур, установленных в устроенных стенных нишах доме, с башенками, причудливо изрезанной линией крыши и множеством других очаровательных и неповторимых особенностей, по которым этот дом было невозможно спутать ни с каким другим. Это вам не блочная многоэтажка серии «КОПЭ». Это дом с историей. Дом двух эпох: царской Москвы и Москвы совдепской. Дом, с ироничной улыбкой вступивший в свою третью эпоху, эпоху «дефлорации прав человека». Так про себя называл время, в которое мы живем, сам Герман. От царского узаконенного деления на сословия и советской уравниловки мы пришли к циничной дефлорации одних другими, возникшей самостоятельно и неподконтрольной никому. Именно в такой вот дефлорации и виделось Герману естественное историческое течение социальных отношений, которое за долгие тысячелетия ничуть не изменилось. Горбаться на одного дядю с утра до ночи, отрабатывай взятые у другого дяди под грабительский процент кредиты, так как тот дядя, на которого ты горбатишься, не платит тебе столько, чтобы хватало на желаемое. А не приемлешь такой расклад, тогда вместо дяди работай на себя. Бери, пока дают… Такие вот мысли роились в голове у Геры, пока он медленно объезжал огромный дом красавец в Бобровом переулке. Настя словно забыла о пережитом совсем недавно кошмаре и сетовала на то, что бабушка, проснувшись, хватится ее и начнет переживать, названивать родителям. Словом, поднимет переполох, какой может поднять только настоящая бабушка, воспринимающая действительность глазами ведущего программы «Чрезвычайное происшествие» и каждый раз глотающая валокордин во время просмотра «Часа суда» с ведущим Павлом Астаховым. Гера предложил свой телефон, но она вежливо отказалась, сославшись на то, что «вот уже почти приехали, и я позвоню из дома». Этот отказ как бритвой полоснул его по сердцу. «Не хочет, чтобы я увидел номер, ведь он останется в памяти телефона. Не доверяет. Хотя, наверное, это правильно. Зачем доверять какому то случайному герою спасителю самое святое – телефон бабушки сердечницы? Вдруг я ловко маскирующийся грабитель, а бабуля хранит дома коллекцию монет короля Виктора Эммануила?» Гера обиженно насупился. Он хотел, чтобы она заметила его обиду. Он достиг своей цели. Настя с виноватым видом молча взяла его телефон, мило улыбнулась. Позвонила бабушке. Оказалось, что вовремя. К той уже успели наведаться решительно все кумушки соседки, которые наблюдали сцену под окнами через щель в прикрытых шторах, и при этом ни одна из них не поспешила вызвать милицию. А когда внучка Зинаиды Семеновны из семьдесят третьей квартиры вырвалась и побежала, то они осторожно стали выглядывать во двор, сделав свою наблюдательную щель немного пошире, и, наконец, убедившись, что никакой опасности для них нет, принялись трезвонить в дверь несчастной Настиной бабушки с причитаниями и советами «вызвать милицию» и тому подобное… Бабушка успокоилась и велела передать «столь галантному рыцарю» слова признательности. Гера умилился оттого, что никто никогда его так не называл… Они сидели в машине возле одного из подъездов огромного дома города, и больше всего на свете Гере не хотелось расставаться с этим милым существом эльфом, которое впорхнуло в его жизнь словно из какого то другого сказочного измерения. Ему хотелось дотронуться до руки эльфа еще раз, но повода не нашлось – рана была обработана, а о фамильярности Гера и не мыслил. Он мгновенно понял, что этот маленький милый пришелец из другого мира требует очень нежного, деликатного обращения и долгого, терпеливого ухаживания. Иначе улетит, испугавшись, навсегда. Он поймал себя на мысли, что даже и не помышляет о сексе, что этот момент если и наступит, то очень и очень не скоро и будет так же желанен, как желанен оказывается покоренный альпинистом горный пик, когда вся сладостная тяжесть восхождения позади и вершина вот она, перед тобой, и что будет дальше, после восхождения, совершенно не важно. Они немного поговорили. Насте пора было домой, где ждали ее родители, и она посетовала, что ей трудно станет объяснить наличие замазанной йодом царапины и синяков на запястье. Гера предложил подняться в квартиру вместе с ней, представив факт своего явления перед родителями в качестве аргумента и доказательства, но на сей раз получил твердый отказ. Тогда он во второй раз разыграл обиду, что было для него совершенно не тяжело, так как он и впрямь обиделся. Его натура стала вдруг брать верх над всей этой сиюминутной романтикой, и он поймал себя на мысли, что готов даже настоять на том, что Настя ему должна! Ведь он ее спас! Как он смог тогда сдержаться, одному богу известно. Гера понял, что сейчас самое время ретироваться под каким нибудь благовидным предлогом. Важно было первому закончить разговор на какой то обнадеживающей ноте, которой суждено было бы прозвучать в будущем. У него неплохо получилось. Во всяком случае, закончился тот вечер очень обнадеживающе: – Настя, извини, но мне тоже пора. У меня сегодня дежурство в операционном блоке, а я на него почти опоздал, представляешь! Впервые за все годы работы в институте тень рискует пасть на мою безупречную репутацию человека хронометра. – Да… И ты сегодня будешь оперировать? – Несомненно! Как минимум, одна срочная операция. Без нее не обходилось еще ни одно мое дежурство! – Какой ты славный! Ты спасаешь людей, заставляешь их сердца вновь биться, словно часовщик, возвращающий жизнь умершему механизму, – это просто великолепно! У тебя самая благородная профессия на земле! Ты повторно даришь людям жизнь. Да, да! Сперва мама, а затем твой скальпель… Вот бы и я так хотела! – Прости, мы ведь так и не поговорили об этом. – О чем? – О твоей профессии. Чем ты занимаешься? – О! Я будущий журналист. Вернее, как журналист я уже состоялась – я специальный корреспондент журнала «Профиль», но диплома у меня пока что нет. Я студентка четвертого курса журфака МГУ. – О! Кузница кадров отечественной журналистики! Как же, как же! Наслышан! Ты, наверное, очень хороший корреспондент, ведь «Профиль» – это серьезное издание! – Видишь ли, в профессии журналиста, как и в твоей хирургии, самое важное – это «легкая» рука. Если ты умеешь писать, то любые, даже самые солидные издания с удовольствием подпишут с тобой трудовой контракт, и на зарплате тот факт, что у тебя в кармане еще нет диплома, никак не отразится. Редакторы будут приветливы и милы, ведь хороший журналист – это как актер, на которого «идет» публика. Ну а если ты только и можешь, как какая нибудь Лиза Старикова, строчить свои жалкие пасквили в «Вестнике Коммерсанта», то ты так и просидишь всю свою жизнь в «пасквилянтах». Выше никогда не поднимешься. – Да уж, Настя. Насчет легкой руки ты права абсолютно. – Гера даже закашлялся, до того ему стало неловко, и с тоской подумал, что не было бы ничего страшного, если бы он представился ей в качестве обыкновенного топ менеджера торговой компании. Во всяком случае, не пришлось бы начинать такие желанные отношения со лжи, но теперь поезд было уже не вернуть. Он захотел как можно быстрее прогнать от себя эту мысль и сказал: – Ну, мне пора… – Да… Мне, к сожалению, тоже. Возникла неловкая пауза, во время которой они нарочито внимательно рассматривали мелкие детали интерьера «AUDI», а затем их взгляды встретились, и они какое то время не в силах были разорвать этот прямой мост, установившийся сейчас между их душами. Глаза Германа обо всем рассказали Насте, а Гера понял, что он ей, как минимум, уже далеко не безразличен. Это была мистика, телепатия, они разговаривали на молниеносном языке мыслей. Даже не цельных мыслей, а их частей, складывающихся в одно великое и новое чувство, которое невозможно было скрыть, ибо глаза не умеют лгать. – Ты… Я могу позвонить тебе завтра днем? – Да. Я буду ждать твоего звонка, Герман. – Правда? – Правда. – Тогда до завтра? – Конечно… – Мы увидимся завтра, Настя? – Да… Завтра вечером… …Он ехал по ночному Бульварному кольцу и наслаждался плавным ходом машины, которая словно венецианская гондола неторопливо плыла по мягкому от летней жары асфальту. Он опустил все стекла, и теплый городской бриз ворвался в салон, наполнив его музыкой ночной Москвы. Музыкой, в которую помимо явно слышимых аккордов автомобильных клаксонов, тяжелых басов далекой стройки, жужжания троллейбусов и шелеста листвы сотен деревьев долгожителей Бульварного кольца вплеталась сложным многоголосием партия тысяч любящих человеческих сердец. Любящее сердце никогда не спит. Герман слышал ее, эту неслышимую в обыденности музыку любви, потому что и его сердце в ту ночь было настроено на одну волну с этими вечно не спящими поющими голосами… Правила активной обороны Он приехал на работу к восьми утра, раньше обычного. Милиционер, сидящий в маленькой будке при въезде на служебную стоянку, лихо откозырял ему и сыграл роль парковщика, встав впереди «AUDI» и показывая с помощью разведенных рук расстояние между низким бампером и бордюром. Герман с нарочито озабоченным видом вылез из салона, пожал милиционеру руку. Тот задержал его первой из тысяч колкостей, которые начали поражать Германа с того момента, как он переступил порог офиса. – Махнул не глядя? – насмешливо спросил милиционер. Эта фраза была так же предсказуема, как и следующая: – Это за какие же заслуги у нас такие машины раздают? Герман мимолетом вспомнил Калугина, но у него было еще много сил для того, чтобы парировать этот, в общем то, самый безобидный из сегодняшних и всех последующих выпадов: – Это только героям капиталистического труда выдают. По открыткам. Милиционер, который был постарше Германа и, конечно, помнил советскую систему распределения автомобилей по открыткам, которые приходили «очередникам» и те с радостными воплями неслись в автомагазин за какими нибудь «Жигулями», оценил шутку и громогласно расхохотался. Герман поспешил проскочить мимо него. Все немногочисленные пока обитатели офиса уже каким то образом узнали о приобретении Геры и провожали его откровенно завистливыми, а порой даже открыто враждебными взглядами. Особенно это касалось лемурийцев, которые в силу национальной особенности всегда были людьми очень прямолинейными и не умели так скрывать свои эмоции, как наши граждане, которые делали это с искусством профессиональных лицедеев, а вернее, лицемеров. К десяти часам утра весь офис гудел, как подземный секретный завод, все станки которого были настроены только на одну программу: обсуждение черной красавицы, стоящей на стоянке. Геру поздравило несколько человек, при этом их лица были перекошены гримасой ненависти, тщательно выдаваемой за дружелюбие. Одна известная офисная Мессалина по имени Саша Марченко, тайно живущая с одним из лемурийских начальников, о чем знал решительно весь офис, подошла к Гере и прокуренным голосом, который она считала, видимо, безумно сексуальным, произнесла ожидаемую фразу: – Герочка, поздравляю, тачка шикарная. Ты ее с новья брал или юзаную? Гера ненавидел эту Сашу даже больше, чем всех остальных своих коллег. Она напоминала ему его собственное уродливое отражение в кривом зеркале. – Саша, я не люблю юзаные машины так же, как и юзаных не пойми кем женщин. Марченко, казалось, потеряла дар речи, и Герман понял, что нажил только что мстительного врага. Она искусственно улыбнулась: буквально «сделала» улыбку на лице, при этом глаза ее горели желтым огнем загнанной в угол кошки. Саша ничего не сказала и демонстративно направилась прямо в кабинет Мурды с целью, как она всегда выражалась, «довести до руководства все тонкости и реалии российской действительности». Саша для лемурийцев давным давно была «своей», они передавали ее друг другу, как переходящий в первобытном племени от отца к сыну каменный топор. Когда у очередного любовника заканчивался контракт и он был вынужден вернуться на историческую родину к жене и детишкам, этот добродушный и не жадный для друзей лемуриец от души рекомендовал Сашу своему преемнику. Поэтому и в кабинет Мурды она всегда заходила когда хотела и в обход всяких правил, без доклада. Гера почувствовал, что перегнул палку и вообще сделал ошеломляющую глупость, приехав на этой машине на работу. Зависть, казалось, висела в воздухе, и ее дым был гуще, чем табачный перегар курилки в аэропорту Домодедово. Завистью пахло даже из стоявшего на его столе монитора. Он еще раз вспомнил Калугина, чертыхнулся про себя и стал собираться на еженедельное совещание, которое каждый понедельник проводил Мурда. Но совещание все никак не начиналось. Мурда не выходил из своего кабинета. Так прошло минут десять. Наконец дверь распахнулась: на пороге стояла Марченко, и вид у нее был крайне удовлетворенный. Проходя мимо стола Германа, она как бы невзначай бросила: – Тебя шеф вызывает. Гера почувствовал, как заныло в области солнечного сплетения, но, быстро взяв себя в руки, он пружинисто поднялся, схватил со стола ежедневник и проследовал в кабинет Мурды. Тот сидел за столом и преувеличенно внимательно что то рассматривал на экране монитора. Герман прикрыл за собой дверь и принялся молча ожидать приглашения садиться. Наконец его «заметили». Мурда оторвался от монитора и с откровенной неприязнью поглядел на Германа. Подчеркнуто сухо, перейдя на английский, предложил ему сесть. – Кленовский (всех сотрудников мужчин он называл только по фамилиям), я слышал, вы купили новый автомобиль? «Да не слышал ты, а видел, хватит придуриваться», – подумал про себя Гера. – Нет, мистер Мурда, сэр. – Герман знал, что Мурда боготворит обращение «сэр» и постоянно этим пользовался. – Я эту машину не покупал. Все дело в том, что это бывший автомобиль моего ныне покойного двоюродного брата. Он умер неделю назад от СПИДа и перед смертью завещал мне эту машину. Он, знаете ли, был очень богатым человеком, в то же время всегда, всю жизнь он был страшно одинок, понимаете? Однажды он поехал в Таиланд, чтобы преодолеть свое одиночество. Ну, вы меня понимаете? Я имею в виду, вы понимаете, как именно обычно одинокие мужчины преодолевают свое одиночество в Таиланде, не так ли? Так вот, он поселился в номере сразу с тремя девушками легкого поведения, и все они развлекались там несколько дней, а потом он вернулся в Москву и через некоторое время почувствовал себя нехорошо. Тогда он решил сдать анализы, и в его крови был обнаружен СПИД. Он завещал почти все свое состояние мне, так как я его единственный близкий родственник, и вот эта машина теперь моя. Я могу предоставить свидетельство о его смерти и копию нотариально заверенного завещания, если этого будет достаточно для подтверждения моих слов! Мурда как будто поверил ему и сразу заметно повеселел. Он закинул руки за голову и откинулся на спинку кресла. Внимательно поглядел на Германа: – О'кей! У меня не было оснований не доверять вам, и я рад, что теперь все прояснилось. Гера перевел дух, надеясь, что инцидент на этом исчерпан. Он мысленно похвалил себя за находчивость и поблагодарил того дьяволенка проказника, который нашептал ему нужные слова. Однако Мурда не намерен был заканчивать разговор: – Я давно уже хотел поговорить с вами, Кленовский, но у меня всегда так много дел, а разговор, между прочим, важный. – Я слушаю вас, сэр. Мурда встал из за стола, подошел к двери и повернул вертушку блокиратора замка. Вернувшись за стол, он нажал на офисном телефонном аппарате кнопку отмены вызовов, а мобильный телефон отключил. Герман следил за его действиями с некоторым недоумением: он почувствовал во всем этом какую то фальшь и сейчас старался понять, к чему надо быть готовым. Гера почувствовал, как тот самый дьяволенок, живущий внутри, также напрягся и находится в готовности для немедленного экспресс анализа любого сценария развития дальнейших событий. Мурда тем временем вернулся на свое обычное место за письменным столом, положил на столешницу вытянутые руки ладонями вниз. Посмотрел на Геру, прищурившись, и неожиданно подмигнул ему левым глазом. Гера не нашел ничего лучшего, чем ответить вежливой улыбкой. Некоторое время они смотрели друг на друга и молчали. Мурда явно тянул время и словно изучал Германа, не отводя от его лица взгляда хитрых глаз за поблескивающими стеклами очков. Наконец игра в «молчанку» закончилась. Мурда первым подал голос: – Кленовский, многие говорят о вас, что вы бесчестный человек и берете взятки. – Мурда нарочито медленно оторвал правую ладонь от столешницы и, так же медленно, неотступно глядя при этом на Германа, перенес ее на какую то папку, лежащую у края стола. – Вот здесь, в этой папке, признание, подписанное одним из наших поставщиков, о том, что вы вымогали у него взятку, и когда тот отказался, то вы стали применять к нему самые настоящие репрессии. До сих пор ни разу не заплатили ему денег за проданный товар, не размещаете его товар в наших рекламных каталогах, в общем, – Мурда похлопал ладонью по гладкой поверхности папки, отчего раздался звук, похожий на тот, который издает лягушка, шлепающая брюхом по трясине родного болота, – в общем, строите ему всяческие козни. И таких писем обиженных вами поставщиков у меня набирается достаточное количество. Я не прошу, чтобы вы признались мне, что берете и вымогаете деньги. Для меня это не является секретом. К тому же несколько дней назад ко мне, в этот кабинет, приходил один из ваших прежних руководителей в компании «Рикарди», мсье Тьерри Некер. Он поведал мне абсолютно ужасную историю о том, как вы, будучи высокопоставленным менеджером в его компании, украли совершенно астрономическую сумму денег, и о том, как после этого в компании пытались воздействовать на вас посредством закона, но вы каким то образом смогли уйти от ответственности. При вашем приеме на работу мы не сочли нужным наводить о вас справки на ваших прежних местах работы, иначе вы никогда бы не получили у нас нынешнего места. Согласитесь, что с такими утверждениями мсье Спинелли и письмами поставщиков я имею сейчас полное право указать вам на дверь. Что вы можете мне ответить? Дьяволенок внутри Геры сейчас был похож на какого то сверхскоростного телеграфиста, который почти одновременно прочитывал информацию с узкой бумажной ленты одного телеграфного аппарата, анализировал ее и немедленно отправлял эту информацию по другому телеграфу. По пути она преобразовывалась в звуковые файлы, и когда Герман открыл рот для ответа, то нужные слова нашлись сами собой: – Сэр, относительно писем в вашей папке я могу лишь сказать, что это письма подлецов и негодяев, которые из за собственной глупости или жадности не могут выполнить все те совершенно официальные условия по выплате бонусов, которые прописаны в нашем договоре. Они не хотят платить несколько тысяч долларов в год за каждую единицу своей продукции, они не хотят оплачивать места на полке, они не хотят предоставлять нам лучших цен, они ничего не хотят сделать для нас, как для добрых партнеров, а просто говорят «дайте нам». А почему мы должны им что то давать, ничего не получая взамен? Я говорю им об этом, они начинают выходить из себя, считают, что я лоббирую интересы их конкурентов, а я всего лишь пекусь о благе той организации, в которой вы дали мне счастливую возможность работать. К тому же товар у этих людей не принадлежит к категории остро необходимого для нас товара, и поэтому они идут на все, чтобы всеми правдами и неправдами все же пролезть в наши магазины, пусть и перешагнув при этом через мой труп. Им нужен лояльный взяточник, а не такой честный и принципиальный человек, как я… …Герман умел лгать. Ложь для него уже давно подменяла правду, и часто он ловил себя на мысли, что и сам верит в то, что придумал когда то. Угрызениями совести, как известно, он никогда не страдал, и создание собственного ложного мира, состоящего из разного рода мифов, он сам себе объяснял так: «Мир слишком скучен и предсказуем. Он не создан лишь для меня одного, поэтому, согласно логике вещей, мне должна достаться лишь та крохотная часть блага, которая положена мне, как члену этого всеобщего мира. Но я могу увеличить долю этого блага, причем могу превратить благо во вполне осязаемое нечто, которое можно потрогать руками, и оно никуда после этого не денется. Для этого мне надо создать вокруг себя множество легенд, которые бы работали на меня, с тем чтобы люди, которые поверят в них, расплачивались бы со мной своим личным благом. Они отдавали бы его мне взамен на мою ложь. В результате у них, по сути, не останется ничего, а я получу от них то, что хотел. Главное, самому искренне верить в ту ложь, на которую ты меняешь их благо, забирая его, присваивая его. Вера нужна в любом, даже самом гнусном деле, и тогда даже эта гнусность увенчается успехом и превратится в благо»… – …А что касается забавного рассказа господина Тьерри Некера, который является большим выдумщиком по части преувеличений, а в моем случае и вовсе выдумывания чужих грехов, то специально для него я хотел бы вспомнить прекрасную поговорку. Кажется, в оригинале она звучит так: «В глазе брата своего примечаешь соринку, а в своем глазу не замечаешь и бревна». – Видя, что Мурда не вполне понимает его, Гера пояснил: – Дело в том, что господин Спинелли имеет собственный винодельческий бизнес в одном из наших южных городов. И деньги для этого он «одолжил» именно в «Рикарди», – при слове «одолжил» Гера сделал жест «кавычки» средними и указательными пальцами, несколько раз быстро согнув и разогнув их. – Я намеренно выделяю слово «одолжил», так как это значение оно имеет только для него. На самом деле он их ловко украл, и об этом прекрасно знают несколько российских топ менеджеров «Рикарди», но так как господин Тьерри является непосредственным куратором бизнеса «Рикарди» в России и, очевидно, взял их в долю, то они предпочитают не распространяться на эту тему. Я же по навету этого Спинелли, который таким образом списал на меня те деньги, которые украл сам, был даже вызван в прокуратуру, но через пять минут после того, как никто не смог предоставить мне ни одного документа из числа тех, что изобличали бы меня как вора, меня с извинениями отпустили из этого учреждения, и я полагаю, что навсегда. Все это Герман проговорил с искренним, глубоким чувством собственной правоты. Даже глаза не выдали его. Ведь он верил в то, что говорил! Мурда, казалось, был удовлетворен ответами Германа. На его столе стоял красивый стаканчик, сделанный из оникса, и Мурда, машинально вытащив оттуда карандаш, принялся ловко крутить его между пальцев правой руки, что то обдумывая. Герману уже показалось, что напряжение начало спадать, как вдруг Мурда, что называется, «влепил» ему прямо в лоб: – Предлагаю совместное участие в этих непростых, но столь прибыльных отношениях с поставщиками. Я ваш босс и могу несоизмеримо больше, чем вы. Это принесет нам обоим немалую прибыль. Герман сыграл так, что сам Станиславский бы вскочил из своего кресла и аплодируя закричал «Верю!». Молниеносно встав со своего стула, он, поискав секунду глазами и увидев то, что ему было нужно, взял с низкого шкафчика, стоящего в кабинете, чистый лист бумаги, сел обратно, придвинул к себе журнальный столик и быстро написал заявление об увольнении по собственному желанию. Протянул его Мурде со словами: – Сэр, я как человек чести не могу более оставаться сотрудником «Ромашки» и вашим подчиненным. Все это время, что я работаю под вашим началом, я искренне уважал вас как справедливого руководителя и порядочного человека. Сейчас мир моих иллюзий пал. Я не играю в эти грязные игры и не вижу для себя никакого другого выхода из сложившейся ситуации, кроме как уйти с работы, уволиться. Обещаю вам, что я не намерен поднимать скандал и обсуждать с кем либо то предложение, которое вы сделали мне. Прошу вас немедленно освободить меня от занимаемой должности и подписать мое заявление об уходе! …Лицо Германа в этот момент было одухотворенным и честным, как лицо Байрона, на которого снизошло вдохновение. Его английский был безупречен, его произношение умопомрачительно, четкость и ясность слов очаровывали. Ни одно из слов не было лишним, каждое словно представляло собой собственный императив: одно выражало смысл всей тирады. Он понимал, что играл ва банк, но был уверен в том, что поступает абсолютно правильно. В крайнем случае, если бы Мурда и впрямь захотел получить документальное доказательство этого блестящего вранья, Гера знал, как выкрутиться. Изготовлением различного рода фальшивок, от поддельных печатей до паспортов, занимался один его знакомый, бывший фальшивомонетчик, отсидевший в тюрьме еще во времена СССР, а ныне переквалифицировавшийся в специалиста более «широкого профиля»… Он не ошибся. Мурда неторопливо подвинул его заявление к себе поближе, разорвал его на поперечные полосы, затем сложил их стопкой и изорвал на мелкие квадратики. Поглядел под стол в поисках урны и швырнул в нее бумажное крошево. Жестом попросил Германа сесть. Занял прежнюю позу офисного сфинкса – вытянутые руки лежат на столешнице ладонями вниз. Весело поглядел на Германа: – Вот теперь, после того, как вы, Кленовский, прошли мою личную проверку, я уверен в том, что мы с вами сможем работать еще очень долгое время и принесем нашей компании много пользы. Герман мысленно поздравил себя с победой и мысленно послал ликующему дьяволенку букетик сухих черных роз. Роль было необходимо доиграть до конца, и он вновь вышел на сцену в образе романтичного и чуть наивного Байрона: – Как, сэр, так, значит, это был всего лишь розыгрыш?!! – Гера блестяще выполнил положенный по сценарию «глубокий выдох облегчения». – Слава богу!!! Ведь я, признаться, по простоте своей души абсолютно поверил во все, что вы мне говорили… Но зачем, зачем вам надо было так со мной поступать?! Ведь это жестоко! Разве вы не находите, что это очень, очень жестоко?! Мурда, очевидно, был доволен реакцией Германа. Он взял свой прежний снисходительный тон и, назидательно покачивая указательным пальцем, произнес: – Когда я, ваш начальник, езжу на скромной служебной «Mitsubishi Carisma», а генеральный директор, да продлит Аллах его дни, ездит на «Toyota Camry», то вам, пусть и унаследовавшему этот автомобиль от трагически скончавшегося родственника, не годится приезжать в нем на работу. Это создает неправильное представление о вас, бросает тень на вашу репутацию, на репутацию компании. Мы всеми силами стараемся не раздражать поставщиков, создав в офисе самый скромный интерьер, не закупая для сотрудников дорогих LCD мониторов, и все для того, чтобы поставщики не видели, на что именно идут их деньги. Те самые, на которые мы строим наши новые магазины. Те, которые мы возвращаем им так медленно и так неохотно, ха ха ха. Герман поддержал его смех. Заверил Мурду, что понял всю недальновидность своего сегодняшнего поступка и больше «такого не повторится». Мурда посоветовал ему ставить «AUDI» где нибудь подальше, чтобы никого ежедневно не раздражать. Герман послушно кивнул. Затем он с жаром потряс протянутую руку Мурды и вышел из кабинета, совершенно довольный собой. После того, как дверь за ним закрылась, он подумал вдруг, что смог бы, наверное, даже поцеловать эту руку или облизать ее языком, как облизывает голодная собака руку всякого, кто кинет ей кость. Гера не видел в этом ничего зазорного, ведь это была рука, «качающая колыбель», рука, которая держала Германа «в теме», сама о том не ведая! Молодая поросль Весь отдел ожидал его появления с очевидным интересом. Тем, которым дышит толпа на трибунах, жаждущая увидеть, шевельнется ли бык, поверженный копьем тореадора. Все как один сотрудники готовы были с радостью вонзить свои копья в его бездыханное тело, но, увидев на его лице безмятежное выражение, у некоторых из них неожиданно случились приступы язвенной болезни и гастрита. Никто не радовался тому, что Гере, очевидно, каким то образом удалось «выпутаться» из истории с автомобилем и сохранить, во всяком случае пока, статус кво, так как сразу было понятно, что Герина безмятежность не наиграна, она натуральна и «опять этому гаду все сошло с рук». Казалось, искренне рад тому, что у Германа все по прежнему хорошо, был лишь его ассистент. Тот самый парнишка по имени Миша Чернушин. Этот самый Чернушин, который обычно смотрел лишь в монитор, теперь сидел в свободной позе и с какой то хитрецой поглядывал на Германа. Тот кивнул своему ассистенту, дескать, надо работать, и сам уселся за свой стол. Понемногу течение рабочего дня возвращалось в свое нормальное русло. Беспрестанно звонил телефон, электронный почтовый ящик с непостижимой скоростью заполнялся письмами поставщиков, содержащими в основном мольбы об оплате и лесть, а ровно в одиннадцать часов возле стола Германа возник тот самый «менеджер мафии» по прозвищу Наум. Глуповато улыбаясь, Наум протянул Герману те же самые документы, что и в первый раз. Гера предложил Науму стул. Взял у него из рук бумаги, быстро просмотрел их, расписался на прайс листе и окликнул Чернушина. Тот подошел. – Михаил, это наш новый поставщик. Введи в систему его товары. Что тут у него? Вино? Ну да, вино. Введи вино в систему, а договор передай на подпись секретарю мистера Мурды. В общем, все как обычно. К неприятному удивлению Германа, Чернушин вовсе не торопился исполнять его указания. Вместо этого он переминался с ноги на ногу и, опустив голову, словно искал что то на полу. – Михаил, в чем дело? Что то непонятно? – Но ведь некоторое время назад вы сами говорили, что этот поставщик нам не нужен? Герман не ожидал со стороны своего недалекого, как он считал, ассистента подобного сопротивления. Он мгновенно рассвирепел: – Михаил, выполняй то, что я говорю, и не надо тут рассуждать, о'кей?! Рассуждать будешь дома, на кухне! Чернушин молча взял у Наума документы, кинул их на свой стол. Наум вопросительно поглядел на Германа, но тот успокоил его, сказав, что все будет готово к завтрашнему дню и начать поставки они смогут уже со среды. Наум ушел довольным. Гера тем временем повернулся к Чернушину и с неприязнью в голосе спросил: – И что все это значит? Чернушин немного помедлил с ответом. Затем взял маленький желтый листочек, быстро написал на нем несколько слов, передал листочек Герману и вышел вон из помещения отдела. Герман прочитал: «Нам надо поговорить. Жду вас на улице». Гера стрельнул у кого то из коллег сигарету и вышел следом за Чернушиным. Тот стоял возле крыльца и курил, часто стряхивая не успевающий образовываться пепел. Герман подошел, встал рядом, прикурил. – Что это значит? Что это за скандалы в присутствии поставщика? Чернушин, чья физиономия обладала несомненным признаком упрямства и глупости – большим расстоянием от края верхней губы до кончика носа, – несогласно тряхнул головой: – Герман, я давно вам хотел сказать, что мне все это надоело. Вы думаете, я ничего не вижу? Вы думаете, я не понимаю, какие деньги вы получаете от поставщиков? Ведь мне многое известно от них самих! Я, как говорится, «сижу на базе», вижу весь товар, введенный в компьютерную систему, и отмечаю про себя все те новые позиции, которые появляются в ней оттого, что это вы их туда ввели! И не говорите мне, что вы делаете это бесплатно: ваш внешний вид, а теперь еще и ваш роскошный автомобиль давно уже никому не дают повода подозревать вас в излишнем аскетизме! Неужели вы не понимаете, что это бесчестно, совершенно непорядочно – поступать так, как поступаете вы! Ведь это мздоимство! Воровство! Стяжательство! Это гадко, подло! Я не желаю больше иметь к этому никакого отношения, а сегодняшний случай для меня явился просто «последней каплей»! Я вам официально, слышите, официально заявляю, что никакого нового товара из прайс листа этого Наума я вводить не стану, так как не желаю принимать участие в очевидном для меня преступлении, имя которому коррумпированный руководитель. Я пойду к мистеру Мурде, и если он после моих комментариев посчитает нужным, чтобы я акцептировал этот товар в системе , только тогда, только при таком условии я выполню то, о чем вы меня попросили. Герман презрительно ухмыльнулся. Он ненавидел таких вот «половозрелых кликуш», «нищебродов», «тупой молодняк» – все эти эпитеты он придумал для тех, кому было немногим более двадцати. Его раздражали эти, как он их называл, «щенки», которые, по его искреннему убеждению, ни на что не годились. Однажды, сидя с «номером один» Сергеем в ресторане «Сирена», они попали в унисон, обсуждая тему молодых сотрудников. Сергей, попыхивая сигарой, с пренебрежением назвал их «абитурой» и произнес спич, восхитивший тогда Германа. – Эта гребаная абитура, – сказал, поморщившись, Сергей, – эта гребаная абитура приходит наниматься на работу, и, вместо того, чтобы сперва узнать о своих должностных обязанностях, о сути того дела, которым им, возможно, предстоит заниматься в случае благоприятного исхода собеседования, вместо этого они немедленно заявляют, что их заработная плата должна составлять ну никак не менее двух с половиной тысяч долларов. И все дальнейшие их мысли только о том, как эти деньги потратить. Сходить в ночной клуб, купить новую сумочку или, допустим, пиджак и с этой сумочкой или в этом пиджаке сходить в ночной клуб, а потом еще купить новые «крутые шузы» и в них сходить в ночной клуб, а уж после этого сделать себе в пупке дыру, продеть в нее кольцо и с дырявым пупком сходить в ночной клуб. И все, все они таковы. Очень редко среди них попадаются выходцы из приличных семей, которые дали им умение правильно ориентироваться в жизни… Герман хотел было сказать этому Чернушину несколько веских слов, но вдруг вспомнил Настю. Вспомнил, что она то уж, вне всякого сомнения, как раз такая вот, «вышедшая из приличной семьи» девушка, живо вообразил себе ее милое лицо и смягчился. Вместо того, чтобы «строить» своего зарвавшегося ассистента, он вспомнил чье то циничное высказывание о том, что «каждый человек, как и каждый предмет, имеет свою цену», и коротко сказал Чернушину: – Михаил, давайте зайдем за угол, здесь не очень то удобно разговаривать. Он совершенно не удивился, когда Чернушин не только не отказался проследовать с ним за угол, но и предложил вообще перейти через дорогу и пройти во двор жилого дома напротив. – Там будет спокойнее, – невозмутимо сказал еще минуту назад полный праведного гнева ассистент, и Герин дьяволенок в тот день заработал еще три очка за точный бросок с середины поля. Они зашли во двор. Герман без лишних слов достал из кармана пачку тысячных купюр, отсчитал пятьдесят бумажек, сложил их пополам, с оставшейся у него пачки стянул резинку, туго, несколько раз, перетянул ею пятидесятитысячный квадрат и молча засунул его в верхний карманчик пиджака своего ассистента. В тот самый карманчик, в котором французы носят платочек, Азазелло – обглоданную куриную кость, а у Чернушина в нем не было ничего, словно специально этот карманчик на его пиджаке выполнял роль прорези для купюр в автомате экспресс оплаты. Во всяком случае, аналогия стала полной после того, как обратно пятьдесят тысяч не вернулись и были приняты карманчиком Чернушина весьма радушно. Не давая ему вымолвить ни слова, Герман снисходительно потрепал его по плечу и произнес: – Это аванс. Получишь столько же после того, как товар будет в системе и на него поступят первые заказы. «Честность» и «праведный гнев» Чернушина улетучились с быстротой курьерского поезда. Он еще больше оттянул книзу верхнюю губу, отчего стал похож на упрямого бегемотика, и с непередаваемой алчностью в голосе спросил: – Мне бы хотелось вести речь о ежемесячном получении денег. У меня молодая жена, скоро родится ребенок… Отчего то у Германа при этих словах о жене и ребенке так сильно и беспорядочно заколотилось сердце, что он даже надавил на левую половину груди рукой, словно пытаясь остановить это тоскливое биение воробушка в силках. Но вновь вспомнил Настю, мгновенно просветлел и весело ответил: – У всех, Михаил, и жены, и дети, и это очень хорошо, что ты думаешь о том, как создать им достойные условия для проживания. Мое предложение такое: я целиком отдам тебе, ну скажем, тех поставщиков, что занимаются пивом. Всех, кроме одного. Ты, наверное, догадываешься, о ком я веду речь? – «Сезон охоты»? – Да. Владелец этой компании – мой большой друг. Нас с ним многое объединяет. – Герман вспомнил вояж в простынях и с улыбкой закончил: – А с остальных стриги столько шерсти, сколько сможешь. Только запомни, правдоруб: в нашем деле как ни аккуратничай, а начнешь зарываться, сразу утонешь. – Тогда зачем вы приехали сегодня на таком автомобиле? Решили показать всем, что такое настоящая вседозволенность? Герман с досадой на самого себя парировал: – Да я и сам не понимаю, что это меня подвигло на такой безрассудный поступок. Ведь у меня вчера «девятка» сгорела, будь она неладна, эта чертова шмаровозка, а этот автомобиль мне достался по наследству. Я и Мурде об этом уже рассказал и даже готов был предоставить документы в подтверждение мною сказанного. Но он вроде и так поверил… Ладно, Михаил. Я так понимаю, что мы обо всем с тобой договорились? – Угу. – Ты только мне ответь: а какого черта ты так долго тянул резину? Ведь мысль о получении достойного вознаграждения за собственный труд пришла к тебе не сегодня, не так ли? – Нет. Не сегодня. Я все сомневался, а вдруг я окажусь неправ? Сами понимаете, Герман: дело тонкое, тема деликатная… Но когда вы сегодня прикатили на этой машине, я просто не выдержал! Возможно, что не случись этого, я бы так никогда и не решился, а тут не смог сдержаться… И я не один такой. Всем в отделе, поверьте, сдержаться тяжело. Все, пока вы были в кабинете у Мурды, открыто говорили о том, что вы откатчик и сегодня вас обязательно уволят, а когда вы как ни в чем не бывало вернулись на свое рабочее место и занялись текущими вопросами, у всех было ощущение, что из помещения отдела разом выкачали весь воздух… Людям словно бы нечем стало дышать! Зря вы так поступили. Ведь теперь все равно все, зная о том, что у вас есть такая машина, будут сплетничать о вас еще долгое время. Неужели вам так нравится противопоставлять себя окружающим? Так сказать, «эпатировать публику». – Миша, я не Моисеев, чтобы, как ты говоришь, «эпатировать публику». Мне на эту самую публику глубоко наплевать. У меня есть обоснованное желание жить по человечески так, как я это понимаю, и все тут. Чернушин потер переносицу: – Жить по человечески никому и никогда не позволит коллектив. Гера опешил от такой разумной мысли, родившейся в голове типичного представителя, как он называл его, «конченого» поколения. Покачав головой, он жестом дал понять, что разговор завершен. Они вернулись в офис, и, перед тем как вновь погрузиться в рабочий кавардак, Герман сказал, обращаясь в Чернушину: – Ты только подтвердил аксиому, которая гласит, что исключение возможно в любом правиле и лишь его подтверждает. – Вы о чем? – Да так… О своем. Работай давай, Миша. С сегодняшнего слова этот глагол для тебя стал иметь совсем иное, чем раньше, значение и смысловое наполнение, ха ха ха… Тот, кто вместо сердца Звонок Насти перечеркнул весь негатив того дня. Герман просто просиял, когда увидел на экране мобильника ее номер. Ленивая Оксана, развлекавшая себя на этот раз поеданием «чурчхелы», купленной во время обеденного перерыва, словно окаменела, увидев выражение полного счастья, совершенно неожиданно появившегося на лице Геры, и так и застыла с колбаской «чурчхелы», несколько двусмысленно торчащей изо рта. – Настя! Я так рад! Я так рад, что ты позвонила мне! Я только что освободился и уже хотел набрать твой номер, достал из кармана телефон, и… ты позвонила. Это совпадение? Как ты считаешь? Гера не врал. Он действительно собирался позвонить ей, но Настя его опередила. – Наверное, таких совпадений не бывает. Чем ты занимаешься сейчас? Много работы в клинике? Ты оперировал сегодня? Герман немного понизил голос: – Да. Сейчас как раз закончилась операция, и я успел снять перчатки и вымыть руки. Начавшую вроде понемногу шевелиться Оксану вновь парализовало. – А у меня, представляешь, сегодня было интервью с одним известным писателем. Это оказался настолько противоречивый человек, что мои мозги до сих пор как будто обработали жидким азотом и при малейшей попытке понять, где он мне говорил правду, а где, откровенно издеваясь надо мной, а следовательно, и над читателями, врал, мозги просто расколются на кусочки и будут греметь в черепе, отчего я буду напоминать этакую погремушку на двух ногах. – Интересно. Что же это такое мог наговорить тебе этот профессиональный графоман? Ты мне расскажешь сегодня при встрече? – Да. С удовольствием. А ты расскажешь мне какую нибудь захватывающую кардиологическую историю? – Непременно, Настя. Самую ужасную историю о том, как я однажды вскрыл у живого пациента грудную клетку, а сердца под ней не обнаружил! – Как? Как это? Ты меня разыгрываешь? Ну, то есть, разумеется, ты меня разыгрываешь! Ведь ты не врач патологоанатом, которой пришлось вскрывать труп инопланетянина в фильме «Люди в черном»? – Нет. Это совершенно правдивая история. Моим пациентом был один ммм… один вороватый менеджер – снабженец. Так вот у него вместо сердца в груди сидел маленький, сморщенный и очень очень злой чертик. Я решил вытащить его из тела наружу, чтобы он умер от дневного света, а вместо него хотел вставить нормальное человеческое сердце… Да только ничего у меня не вышло. Когда чертик понял, что я собираюсь схватить его своими хирургическими щипцами, он сначала страшно зашипел на меня, а потом, видя, что я его не испугался, он перегрыз все опутывавшие его кровяные артерии, и мой пациент умер. Мы не смогли остановить кровь. Вот такая грустная история случилась со мной однажды. Настя молчала. Герман окликнул ее: – Что! Что с тобой такое, Настя?! Мой рассказ испугал тебя? Прости, я больше не… – Знаешь, Герман, – медленно произнесла Настя, – я хочу попросить тебя, чтобы ты больше никогда не рассказывал мне этой истории. Она показалась мне слишком… слишком правдивой. – Прости! Извини! Я не хотел… Я… Господи, я правда не хотел расстроить тебя. Где мы встретимся? – Давай сходим погуляем? – Погуляем? Ты хочешь гулять? – Да. Я хочу просто гулять и разговаривать с тобой. – Я с удовольствием приму твое предложение, я уже даже и не помню, когда просто так гулял по улице. И знаешь, мне будет очень неспокойно в эти несколько оставшихся до нашей встречи часов. – Почему? – Потому что я сейчас напоминаю сам себе ребенка, которому запретили есть варенье из банки, стоящей в буфете, до семи часов вечера, а ему очень хочется именно этого варенья, причем прямо сейчас. Оно на время заменяет для него Вселенную. А живому организму очень важно чувствовать себя частью своей Вселенной. Ведь она для каждого из нас своя, и несчастный маленький человечек, который не может попробовать лакомство из банки, чувствует полное отчаяние оттого, что у него нет этого ощущения сопричастности. Трагедия, да и только. – Я тоже чувствую себя отлученной от варенья. Но верю, что буфет скоро откроют. – Ха ха ха, до встречи, Настя. – До встречи, Герман. – В семь часов? – Да. В семь часов. – Может быть, возле Екатерининского парка? – Да. Я тоже очень люблю его. – Пока. – Пока. Герману очень хотелось сказать «целую» вместо этого «пока», но он понимал, что этим можно было испортить начинавшую рождаться на белом холсте живописца картину, изображающую восход солнца, край которого появляется над линией океанского горизонта. Он произнес это «пока» и закрыл глаза, вдруг представив себе и мольберт, и натянутый на нем холст, и вечно юного романтика Рафаэля, который должен нарисовать на этой картине, в отдалении, двух сидящих на краю берега людей. Его и Настю. И в этой простоте счастья, состоящего только из неба, спокойного после ночного прилива океана, восхода солнца, полоски песчаного пляжа и двух любящих друг друга людей, ему захотелось очутиться, открыв глаза. Захотелось до колющих все тело мириадов иголочек, до ощущения глотка талой ледниковой воды в раскаленный городской летний день. Но вместо этого он, открыв глаза, увидел вышедшую из ступора Оксану, жующую свою виноградно ореховую колбаску и с сарказмом смотрящую на него. – Что, Оксана? Ты хотела о чем то спросить? – Н н нет, я просто с удивлением слушала, как вы запудривали мозги какой то несчастной девушке. Она, бедненькая, наверное, поверила вам, забыв о том, что вам, мужчинам, совсем нельзя верить и… Герман в изнеможении обхватил голову руками, затем резко вскочил, схватил со стола Чернушина пачку сигарет и стремглав выбежал на улицу… Они шли рядом по аллее парка, и Настя взяла его под руку. Она увлеченно рассказывала ему о том самом писателе, у которого сегодня, по заданию редакции, ей довелось взять интервью. Герман слушал ее с возрастающим интересом. Он был знаком с книгами этого человека, они нравились ему, но он никогда не задумывался над тем, что скрывается за именем автора на обложке. – Сперва я решила основательно подготовиться к интервью. Я всегда готовлюсь к интервью очень тщательно, пытаясь выудить из Интернета все, что только возможно. Любую информацию о человеке, которому мне предстоит задавать вопросы. Вот и вчера я набрала в Google фамилию этого писателя, ожидая обыкновенных фактов из биографии и не рассчитывая на какие то там сенсации. Однако, чем больше ссылок я открывала, тем больше я, если так можно сказать, поражалась тому, что на самом деле представляет собой этот человек, и, ты знаешь, я поняла, что невольно попала в мир, где он един в двух лицах. – Как это? – Ну… У писателей это часто встречается. Вспомни «доктора Джекила и мистера Хайда» Стивенсона. Зеркало и Зазеркалье. Бог и сатана. Праведник и маньяк. И между ними как будто нет ни одного соединяющего две половинки одной личности мостика. Они как непостижимое «два в одном». Настоящее имя писателя всем известно. Через три минуты я обнаружила, что есть еще одно имя. Псевдоним, или, как его еще называют в сети, «ник». Этот писатель придумал себе в сети образ, не имеющий ничего общего с реальным человеком. У него своя, от начала и до конца придуманная его создателем жизнь, ничего общего не имеющая с реальной биографией своего создателя. Давным давно, еще в детстве, мне в руки попала замечательная книжка финского писателя Марти Ларни «Четвертый позвонок». Не стану пересказывать ее, в этом нет никакого смысла, но обмолвлюсь лишь, что главный герой, приехавший из своей Финляндии в Америку, – это скромный интеллигент и большой умница по имени Джерри Финн. Это не его родная фамилия, а тоже ник, которым для простоты наградили его американцы. Он буквально не может найти себя в этом мире, где ему предлагают купить роман «Анна Каренина» «всего на сорока страницах» и тысячи Мерлин Монро рекламируют все подряд. Он пытается выжить, ему помогает собственная финская смекалка, ха ха ха, но вот однажды он наконец встречает родственную душу. Это бродячий профессор Бобо, у которого даже не осталось имени и лекции которого больше никому не нужны в этой стране. Профессор знакомит Финна с такими же интеллектуалами, давно ставшими в Америке изгоями общества. Ситуация, до смешного похожая на нашу, не так ли? Я рассказываю это потому, что наш писатель, судя по всему, нашел в сети такое же сообщество интеллектуалов маргиналов и поселил там своего «мистера Хайда». Его злой двойник – это беспринципный и лживый подлец, вначале даже пользующийся в этой среде авторитетом, а затем словно в насмешку над самим собой несколькими направленными взрывами разрушивший здание собственной виртуальной личности. – Феноменально! Но зачем ему это?! – Ты знаешь, я задала ему тот же самый вопрос. Я спросила, для чего он решил так поступить. Вначале он придумал о себе множество неправдоподобных историй и даже однажды вполне натурально получил по голове от одного из рассерженных этой бесконечной ложью «сетевого жителя». Знаешь, что он ответил? «Я, – говорит, – придумал все это для того, чтобы потом было легче сочинять романы. Этот сетевой „я“ – это как тренировочный макет человеческого тела для отработки ударов. Я видел, как и куда его бьют, и учил своих героев уворачиваться. Одновременно с этим я формировал по крупицам их образы, сотканные из противоречий того выдуманного мною персонажа и совершенно подлинной реакции на него обитателей Интернета». – А за каким же чертом нужно было переносить свои фантазии в реальность, да еще и получить при этом, как ты говоришь, «по голове» не пойми от кого? – Он ответил, что это ему было нужно для чистоты эксперимента, и после этого он понял, что добился своей главной цели. В существование его второго «я» поверили! Причем поверили настолько, что весь Интернет теперь буквально завален ссылками на высказывания и выдуманные истории этого писателя, по сути своей о нем же самом! Представляешь, он даже рассказывал всем о том, что он какой то совершенно ужасный преступник, убийца и взяточник! При слове «взяточник» Герману стало не по себе. Он даже переспросил: – А почему именно «взяточник»? Что в этом такого уж особенного? У нас вся страна погрязла во взятках, и вообще… Не вижу здесь ничего оригинального. Настя с изумлением поглядела не него: – Ты шутишь? А по моему, нет на свете преступления страшнее, чем брать взятки. Ведь это так цинично. Я ненавижу взяточников, – твердо произнесла она. Герман промолчал. Он почувствовал, как краска вот вот зальет лицо, и это выдаст его. Он поспешил вернуть разговор к прежней теме: – Так ты говоришь, «для чистоты эксперимента»… Странный этот парень какой то. Тебе он сам то каким показался? – Когда я читала о нем все эти отзывы, где его мешали с дорожной пылью и навозом, то и у самой меня заранее возникло к нему стойкое отвращение. Я даже дала себе слово больше никогда не покупать ни одной его книги. Но когда мы встретились, то спустя пять минут я поняла, что это совершенно другой человек. Большой умница, с отличным чувством юмора и многогранным талантом. Мы проговорили с ним более четырех часов, а в конце я все же не выдержала и задала ему, как мне казалось, «каверзный» вопрос. Я спросила, не мешает ли ему все еще доносящийся из Интернета возмущенный гул сотен сетевых обитателей, которые не желают мириться с тем, что он так долго водил их за нос? И ты знаешь, что он ответил? «Когда ты каждую ночь творишь новые миры, то шипение призраков, не имеющих даже собственных имен, кажется тебе надоедливой трескотней цикад за окном, и все, что ты хочешь сделать, умещается в одно простое желание: встать из за стола и закрыть окно. Но тогда в кабинете не будет свежего воздуха, который приносит новые идеи и помогает творить новые миры. Поэтому приходится мириться с присутствием цикад в твоей жизни». Герман несколько раз хлопнул в ладоши, изображая аплодисменты. После этого рассказа он почувствовал прилив уважения к человеку, который так упорно шел к своей цели, да еще и придумал для этого свою собственную технологию. Некоторое время они молчали. Наблюдали за уткой и плывущей следом вереницей из нескольких недавно вылупившихся утят. И Герману показалось, что Настя сейчас думает о том же, о чем и он сам. А Гера думал об их с Настей утятах. Когда страховка помогает Кончился июнь. Миновала первая декада июля, и, как это бывает после того, когда лето подходит к своей середине, дни полетели один за одним с космической скоростью. Схема Германа работала с прежней отдачей. Чернушин купил себе первый приличный костюм, часы «Longines» в золотом корпусе – предел мечтаний российского менеджера и автомобиль «Peugeot» – предмет постоянного оргазма российского менеджера. Гера ставил свой «AUDI» на охраняемую стоянку в двух кварталах от работы и с удовольствием шел до офиса пешком несколько минут. Все его мысли были о Насте, и он любил эту короткую прогулку за то, что она давала ему возможность подумать о своей любви, не отвлекаясь на дорогу во время управления автомобилем. Единственным облачком, которое постепенно из небольшого белого пятна на небе превращалось в приличных размеров грозовую тучу, была его ложь насчет мнимого эскулапства. Он опасался, что эта ложь всплывет в самый неподходящий момент, но так и не смог найти в себе силы признаться Насте. Он постоянно отбрасывал эту мысль, но она, как и все неприятные мысли, также имела свойство быстро возвращаться на прежнее место. А в остальном жизнь была безмятежной, и он периодически подумывал о том, что не за горами тот день, когда Настя наконец решит расстаться со своей природной чистотой, подарив ее именно ему, а он сделает ей предложение выйти за него замуж. Признаться в том, что кардиохирургия имеет к нему весьма отдаленное отношение, Герман планировал уже после свадьбы, когда, по его мнению, серьезного охлаждения отношений между ними не должно было произойти, ибо счастливое супружество подразумевает прощение и терпимость ко всему, кроме, разве что, измены. Да и то, впрочем, не всегда. Пить Гера почти совершенно бросил. Он проводил все свободное время с Настей и даже на свои «откатные» встречи заявлялся не более, чем на полчаса. Он объяснил «шестерке», что продолжать прежние загулы не представляется более возможным, и лишь со Светой из «Пудинга» у него изредка бывали скорые свидания, которые он считал лишь необходимой здоровому организму сексуальной разрядкой, и не более того. Герман побывал в квартире Насти, в том самом знаменитом «доме номер один» в Бобровом переулке. Познакомился с ее родителями. Это и впрямь оказалась добропорядочная и очень респектабельная московская семья. Мать Насти была актрисой и служила в Театре на Таганке, а отец уже очень долгое время являлся ректором одного из московских технических вузов. Настя была поздним ребенком, они встретились, когда обоим было около сорока, и от этого отец и мать Насти казались еще более респектабельными, «упакованными» стариками. Они радушно приняли, как им показалось, «милейшего доктора» и интеллигентного молодого человека, да к тому же, совершенно очевидно, еще и весьма материально обеспеченного. Мать Насти мгновенно увидела в нем достойную кандидатуру будущего мужа для своей единственной и ненаглядной дочери, а отец хоть и побыл вначале, как и всякий, имеющий дочь красавицу, немного ревнивцем, но вскоре, к тому же обработанный своей супругой, он открыл свое сердце Гере и постоянно во время его визитов норовил затащить Геру за шахматный стол. Герман собирался купить две путевки в Испанию и сделать Насте предложение, сидя с ней на той самой полоске песчаного пляжа Бискайского залива и встречая восход солнца. Вся эта идиллия рухнула в несколько ошеломительных этапов, первым из которых стал угон «AUDI». Однажды Герман на большой скорости попал передним левым колесом в одну из ям на дороге, после чего ему стало казаться, что плоскость «airbag» руля автомобиля при прямо расположенных колесах стоит как то криво и машину при этом уводит в сторону. Он проездил так несколько дней и, поняв, что жить с мыслью о том, что с машиной «что то не так», он больше не может, поехал в фирменный сервис на Ленинградском шоссе. Криминально брутального вида молодые люди в спецовках, оказавшиеся работниками этого автосервиса, загнали его машину на стенд, затем подвесили ее на подъемнике и попросили Германа подождать некоторое время в гостевой комнате, коротая время за чтением журналов и просмотром телевизионных передач. Пока Герман перелистывал глянцевые странички, ребята в спецовках, являвшиеся в своей второй жизни обыкновенной бандой, «приспосабливали» автомобиль Германа к последующему быстрому и бесшумному угону. Они сняли копии с ключа зажигания и с брелка пульта системы противоугонной сигнализации, установили под крылья Гериной красавицы специальные датчики маячки, сигнал с которых через спутник приходил на специальное навигационное устройство и отображался в виде красной пульсирующей точки, с исключительной точностью указывая месторасположение автомобиля непосредственно на карте Москвы. Затем они, как и положено, вернули руль на прежнее место, и человечек коротышка в белой рубашечке и узком черном галстучке – главный инженер – с поклоном доложил Герману, что его автомобиль «готов». В том, насколько и в самом деле оказался «готов» его автомобиль и к чему именно он «готовился» угрюмыми работниками домкрата и новейших «угонных» технологий, Гера с ужасом смог убедиться на следующее утро, придя, как обычно, на ту самую охраняемую стоянку возле своего дома. Вместо автомобиля он увидел бесстыдно нагой прямоугольник асфальта, который прежде скрывал его «AUDI». На асфальте не было ничего, даже следов протектора. Единственным предметом, который немного освежал эту однообразную картину, был окурок, лежащий в геометрической середине асфальтового прямоугольника, но рассчитывать, что он даст ответ на вопрос, куда, собственно, уехал автомобиль, не приходилось. Сторож стоянки лишь разводил руками и уверял, что он собственными глазами видел, как ранним утром, около половины шестого, на территорию стоянки вошел человек, которого сторож принял за Геру. «Уж больно он был похож на тебя. Ну прямо вылитый ты! – оживленно объяснял сторож. – И вот ты, то есть, тьфу ты, я хотел сказать, парень этот, на тебя похожий, не спеша достал из кармана брюк ключ, нажал на кнопку отключения сигнализации, сел в машину и спокойно, так, как ты обычно и выезжал всегда, подъехал к воротам, посигналил мне „аварийкой“, точь в точь, как ты это всегда делаешь перед выездом, я ему открыл ворота, и он уехал. И вот…» Гера, конечно, вызвал милицию, написал заявление об угоне, прекрасно понимая, что его автомобиль сейчас уже очень далеко от Москвы. Летит в сторону Уральского хребта, и прекратить его полет сможет лишь чудо, которое никогда не произойдет. После того, как пачка сигарет была выкурена, протокол в милиции подписан и справка для страховой компании получена, Герман немедленно направился в офис этой самой компании с целью разузнать, что теперь ему делать и как быстро он сможет получить сумму страхового возмещения за утраченный автомобиль. Подходя к шикарному офису, по всему видать, не бедно живущих страховщиков, он увидел стоящего на крыльце молодого человека возраста примерно такого же, как и Чернушин, и даже чем то неуловимо на него похожего. Сработал инстинкт, и Гера, подойдя к близнецу своего ассистента, стрельнул у него сигарету. Тот протянул пачку и ловким щелчком пальца по ее донышку выбил из плотно сжатых сигарет одну ровно на величину фильтра. Герману этот жест понравился, как и все, что сделано профессионально. Почему то именно благодаря этому жесту Гера понял, что этот молодец ошивается возле страховой компании не просто так. Решив проверить свои смутные догадки о миссии молодого человека, он затянулся и, выпустив дым, сокрушенно вздохнул. Видя, что парень и ухом не ведет, а спокойно смотрит в противоположную сторону, Гера вымолвил: – Вот сволочи. Ворюги поганые. Ездить теперь не на чем… Клюнул сразу же! Молодой человек повернулся к Гере и участливо спросил: – У вас машину, наверное, угнали? Гера кивнул: – В самую точку, брат. Улетела моя ласточка и вернуться к обеду не обещала. – Насчет страховки пришли выяснить? – Ну да. Слава богу, хоть застраховал на полную стоимость, а то бы совсем кисло мне стало. Не знаешь, долго ждать? – А вы договор то не читали разве? Полгода минимум! Гера договор, разумеется, читал. Если честно, то прочитал он его в первый раз и пожалел, что не сделал того же самого перед принятием решения о страховании машины именно в этой компании. Просто заплатил, «сколько сказали», и все. А договор был на редкость фашистским, и получение Германом страховки в случае угона его автомобиля было обусловлено в том договоре целым рядом таких препонов и сложностей, что Гера оробел и стал опасаться, что он вообще никогда не получит денег. – Полгода – это, конечно, очень долго. Неужели нельзя что нибудь придумать? Молодой человек улыбнулся ему, как старому знакомому: – Почему же нельзя? Можно. Вы документы все принесли? А справку из милиции? Покажите ка! Так, посмотрим… Очень хорошо, документы у вас в порядке. А срочная выплата суммы за угон стоит 10 процентов от суммы. У вас на какую сумму была машина застрахована? На девяносто тысяч? Значит, с вас девять. Гере жалко было отдавать за такое «ускорение» девять тысяч, но он совершенно справедливо рассудил, что в противном случае, если он пойдет официальным путем, то может вообще ничего не получить от прижимистых страховщиков. – А кому откатывать то? Тебе, что ли, и прямо здесь, на улице? Молодой человек улыбнулся еще сильнее: – Нет, конечно! Никаких авансов! Деньги только после получения вами основной суммы в кассе. – А что надо делать? – Так вы согласны? – Думаю, да. Согласен. Я слышал, что страховщики, чтобы денег не выплачивать, к таким методам прибегают, вплоть даже до бандитской «пресс хаты», что люди не только ничего не получают, а еще и должны оказываются. – Ну, может, и не совсем так, но, как говорится, мыслите в правильном направлении. – Так что надо делать? – Я вам дам имя менеджера, вы к нему подойдете с вашими документами. Без лишней помпезности просто положите их на стол, распишитесь там, где он вам скажет, и дней через пять можете вновь идти в автосалон тратить полученные деньги. – Ну, говори. – Подниметесь на четвертый этаж в этом здании, зайдете в комнату 19, его стол стоит возле третьего окна, если считать слева направо. Менеджера зовут Рустам. – То есть мне просто отдать этому Рустаму документы, расписаться и уйти? А как я узнаю, когда… – Я сам вам позвоню и скажу, когда вам подъехать за деньгами. – А откуда мой телефон… Ах, ну да. Понятно. Я пошел. До встречи. – До встречи. Менеджер Рустам оказался медлительным и чуть косоглазым. Он невозмутимо «обслужил» Германа и, кивнув, дал понять, что дело сделано. При этом из за дефекта зрения казалось, что он смотрит мимо собеседника. А ровно через пять дней Герману позвонил тот самый уличный «ускоритель» и сказал, где и в какое время он сможет получить свои деньги. – Только вот тут какой нюанс. Мне всегда очень неловко говорить об этом своим клиентам, но у нас, к сожалению, было два случая, когда клиенты жадничали и, получив деньги в кассе компании, раздумывали откатывать десять процентов. – И что с ними стало? – А вы уверены, что вы хотите это знать? Гера все понял. Он так и сказал: – Нет. Не хочу. Я все понял. – Вот и прекрасно. А наши ребята позаботятся о том, чтобы вы довезли всю сумму до дома без происшествий. – Хорошая у вас система, отлаженная, – похвалил Герман парня. – Работаем, – весело ответил голос в динамике телефона. …Никому насчет угона Герман ничего не сказал. Насте наврал, что машина стоит в гарантийном ремонте. После получения денег в кассе страховой компании он встретился с тем самым уличным «продавцом розовых слонов», как он сам прозвал его про себя, и передал тому оговоренную заранее сумму. Парень шутовски отдал ему честь. Примерно так же, как делает это американский президент перед тем, как сесть в свой державный вертолет: приложив руку «к пустой голове». – У меня к вам одна просьба напоследок, – сказал парень. – Внимательно вас слушаю. – Вы, если, не дай бог, у вас появится мысль еще раз машину купить такую же или наподобие, то есть такую же «угоняемую», вы меня всегда сможете найти по телефону, если что. Вот вам телефончик, – парень написал на листочке обыкновенный московский номер, начинающийся на «176», – это наш диспетчер. Вы ему скажете, что и как, и он мне все передаст. И если у ваших знакомых тоже кто то вот так, как вы, «попадет», то вы им этот же номер давайте смело. Поможем. Брови Германа от удивления поползли вверх: – Но ведь их автомобили могут быть застрахованы в разных компаниях? Вы хотите сказать, что… Парень посмотрел на Германа, как на наивного гуманоида, сию секунду упавшего с Луны: – У нас налаженная индустрия. Неужели вы этого до сих пор не поняли? Впрочем, вам это и незачем понимать. Герман послушно кивнул: – Вы знаете, я не совсем, но в какой то мере ваш м м м… коллега, хотя и предпочитаю работать, как бы вам сказать… в одиночку. – А что у вас за сфера, позвольте спросить? – У меня розничная торговля, закупки… Парень в очередной раз широко улыбнулся: – Ну так тем более! Как говорится, «ворон ворону глаз не выклюет». …На следующий после столь изумительного вольта со страховщиками день Герман купил себе в точности такую же «AUDI», которая вновь «по странному стечению обстоятельств» оказалась незарезервированной. Только на сей раз, для того, чтобы легенда с «подарком от дяди» выглядела правдоподобно, Гера оформил автомобиль на свою мать. Толстенький любитель фаст фуда из автосалона не задавал лишних вопросов, например, о причине столь частой покупки Германом одинаковых машин, являясь, очевидно, членом одной и той же шайки, что и сотрудники автосервиса. Он застенчиво сделал Гере скидку на свои «услуги» по приобретению автомобиля и получил от «постоянного клиента» не три, а две с половиной тысячи долларов. Смены номерного знака Настя не заметила… Крысы в клетке Второй неприятностью, буквально выбившей Германа из седла, стало внезапное возвращение из родового отпуска его начальницы. Причиной тому послужило большое, настоящее человеческое горе: ее ребенок умер. Чтобы поскорей оправиться от последствий этого случившегося кошмара, Лариса сделала, наверное, единственный правильный ход: вышла на работу. И не просто вышла, а ушла в нее, что называется, «с головой». В первый день ее появления Гера, полный обыкновенного человеческого сочувствия, как и любой, для кого дети – это прежде всего собственные вечно маленькие ангелы, и от одной мысли, что с ними что то может случиться, бросает в озноб, подошел к ней и выразил свое глубокое, искренне соболезнование. Однако его жест был воспринят закомплексованной и озлобленной Ларисой, картина мира которой после смерти долгожданного первенца перевернулась небом вниз, как издевательство. С этого момента она принялась следить за каждым шагом Геры. Доходило до того, что во время переговоров Германа с поставщиками она показательно унижала его, без стука входя в переговорную комнату, перебивая Геру на полуслове и с издевкой объявляя озадаченным подобным поворотом дела поставщикам, что Герман ошибся, выставив им такие то и такие то условия, и что все переговоры с алкогольными компаниями она теперь будет контролировать лично. Мгновенно среди поставщиков распространился слух о том, что «Кленовского отжимают с поляны» и вскоре в «Ромашке» стоит ждать перемен. Лариса теперь тщательно проверяла все переводы денег в адрес поставщиков и делала это показательно только у Германа. Впервые он оказался в положении сапожника без сапог и не смог гарантировать стабильных оплат даже членам своей «шестерки». Те, в свою очередь, не торопились с полными откатными выплатами и сократили прежние суммы почти вдвое, резонно ссылаясь при этом на нестабильность текущей ситуации. У Чернушина, начавшего было привыкать к dolce vita, а теперь стремительно слетевшего на прежнюю копеечную заработную плату, ежедневно случались настоящие истерики, во время которых он принимался заламывать пальцы, так что хруст стоял по всему отделу, рвать бумажные листы на бесконечное количество полосок, чем напоминал Гере психа из романа Стивена Кинга «Лангольеры», и неописуемо много курить. В конце концов, во время одного из таких перекуров между Герой и Чернушиным состоялось следующее нервное выяснение отношений: – Герман, происходит что то ужасное! Чем вы ее так довели? Она прямо гнобит вас и не дает нам никакой возможности нажиться! Ведь и платежи «пивнякам» также входят в общий бюджет алкогольной группы, а весь наш бюджет она строго контролирует! Герман, прищурившись, посмотрел на этого новорожденного откатчика и спокойно ответил: – Надо подождать. – Подождать?! Чего?! – Эта Лариса сама крайне не чиста на руку. К тому же она очень ленива. Ей очень скоро надоест строить из себя собачку по кличке Цербер. – Я вас не понимаю. Что вы хотите этим сказать?! – Миша, ведь это же совершенно очевидно! У нее произошла страшная трагедия, последствия которой каждый человек переживает по разному. Кто то замыкается в себе и целыми днями просто лежит на кровати и смотрит в потолок, кто то рыдает, прижимая к лицу купленные заранее распашонки, а кто то становится зол если и не на весь мир, то хотя бы на тех его населяющих окружающих, чьи дети не умерли такой ужасной и несправедливой смертью. Тот, кто зол, не думает о справедливости своего гнева. Ведь и с ним самим жизнь поступила воистину несправедливо. Он словно начинает прыжок с парашютом, стропы которого запутываются, парашютиста начинает раскручивать, и чем ближе к земле, тем сильнее. Спасение может дать второй парашют. Он может остановить беспорядочное кувыркающееся падение и обеспечить мягкое, безболезненное возвращение на землю. А на земле можно попробовать начать все сначала. Но до применения Ларисой запасного парашюта должно пройти некоторое время. И это время будет для нас с тобой самым тяжелым. Мы должны, не подавая вида, углубиться в работу, выполнять все ее придури, относиться к ней подчеркнуто уважительно и помочь ей дернуть за кольцо второго парашюта. Это гуманный метод. Есть и другой, менее гуманный: ждать и всячески способствовать тому, чтобы она как можно быстрее расшиблась, но этот путь сопряжен с большим риском того, что ничего не получится, да и с потерей нами самоуважения, ибо гадить переживающей такой кошмар женщине, пусть и законченной стерве, – штука недостойная во всех отношениях. За это придется ответить там, – Герман ткнул зажженной сигаретой в небо. – Так что, друг мой, отсюда мораль: не можешь достать до подвешенного к кроне сосны батона колбасы, затяни потуже пояс и подожди, пока ветер скинет колбасу к твоим ногам. Поживем некоторое время на зарплату, так сказать, ха ха ха. – Ха ха ха, – передразнивая его, истерично полупрокричал полупровизжал Чернушин, – вы то, вообще, наверное, уже можете давным давно на пенсию выйти! У вас небось дома все стены дензнаками обклеены, не знаете, куда их девать! А я первый взнос внес в долевое строительство, и скоро опять платить! А чем платить, а?! Я со своей семьей теперь должен буду на улице жить, что ли?! Или до седых мудей по съемным квартирам ошиваться?! Черт, черт, черт!!! Убью эту суку!!! Надо что то делать! Надо что то делать, иначе я сойду с ума! Ведь если я у вас попрошу денег, вы же мне их не одолжите, не так ли?! Гера криво усмехнулся: – Разумеется, нет. И знаешь почему? Да потому, что я всю жизнь живу, что называется, «с заначкой на черный день». Потому что, идя по тому пути, который мы с тобой выбрали, надо понимать, что он проходит по болоту, и тот, кто ставит вешки, может парочку сознательно пропустить, а за свои лоцманские услуги попросить немаленькую, заметь, плату. Вот для этого и нужна заначка. Какой идиот надоумил тебя вкладывать все деньги в долевое строительство, которое неизвестно когда закончится? И где гарантии того, что такие же проныры, как мы с тобой, но только сидящие в строительной конторе, вообще собираются что то строить, а не удрать восвояси с твоими деньгами и с деньгами таких же лузеров, как ты?! Нынче, милый мой, время воров, а не героев, которые выиграли войну, а теперь на рынке не могут кило гнилых яблок купить потому, что воры, для которых они эту победу достали, вместо благодарности лишили их даже возможности нормально питаться! И вот еще, что мне непонятно, так это то, до каких пор в этой стране будут жить идиоты, воспитанные на сказках и верящие в то, что если они никого никогда и в мыслях не помышляли кинуть, то никто и никогда не кинет их?! И ты такой же идиот! Сколотил первые деньжата и тут же отнес их, а я почти в этом уверен – к ворам?! Ведь сам такой же вор! А по уму – после кастрюли! Чернушин оскалился, как дворовый пес, и даже волосы у него на затылке встали дыбом, довершая полное сходство с четвероногим королем подворотен. – Это моя жена сказала именно так вложить деньги. Ей ее мама посоветовала. Герман просто присел от изумления, граничащего с брезгливостью, и всплеснул руками: – Да ты совсем, что ли, тупица?! Деньги чьи?! А? – Как понять «чьи»? – Деньги в дом ты принес?! – Ну я… – Значит, они чьи? – Эээ… – Значит, они твои! И жена тебе не может «сказать», что с ними делать, а может посоветовать! Чернушин потер лоб, он раздумывал над словами Геры. Потом, видимо, придя к несокрушимому выводу, твердо ответил: – Тогда это будет не семья. Вот от вас жена с детьми почему ушла? Герман понял, что разговор переходит в нежелательную для него плоскость, рубанул рукой по воздуху: – Это не тема для разговора. – Тогда и вы в мои семейные дела не лезьте… Они немного помолчали, остывая от жаркого спора. Герман почувствовал, что своей проповедью он закончил наживать себе в лице Чернушина тайного врага. Немного помедлив, он примирительно произнес: – Ладно… мы с тобой компаньоны. Негоже компаньонам из за денег лаяться. В долг я никогда не даю – это мой жизненный принцип. Будем ждать, когда подует ветер и колбаса упадет к нашим ногам. Думаю, что это произойдет скоро. Чернушин жалобно, но с надеждой поглядел на него: – Когда же? Герман в очередной раз покривил душой: – Максимум еще месяц побесится, и ей самой надоест. Чернушин покорно кивнул: – Ладно… Месяц еще подождать можно… Подстава Тем временем Лариса не только не успокаивалась, а уже в открытую, на глазах у всего ликующего втайне отдела начала постепенно выводить Германа из игры. Однажды, вернувшись с обеденного перерыва, он через стеклянную, не закрытую как обычно жалюзи стенку переговорной комнаты, что было сделано Ларисой, разумеется, умышленно, с изумлением увидел, что она, какой то отвратительного вида толстяк с блестящим от сала лицом и широкой эспаньолкой из угревой сыпи и глупо улыбающийся и трясущий головой, как китайский болванчик, Чернушин мирно беседуют о чем то, и перед ними на столе стоят бутылки с вином. Образцы, которые привез поставщик, этот самый бочковидный человечек. Все в отделе злорадно наблюдали реакцию Германа на происходящее. Гера постарался взять себя в руки настолько, насколько это было сейчас возможно, и, сев на свое место, принялся составлять какой то аналитический отчет. Он дошел до тридцать четвертой строчки, а тем временем встреча закончились и троица вышла из переговорной комнаты. Герман краем глаза заметил, как толстяк приложился к Ларисиной руке, а затем долго тряс руку Чернушина, фамильярно называя его «Мишкой». Впервые столкнувшись с подобной ситуацией, Гера не знал, как ему вести себя. Нервы были на пределе, даже дьяволенок, видимо, растерялся и молчал. Герман также решил отмолчаться и сделать вид, как будто бы ничего не произошло. Чернушин, скосив глаза куда то в сторону, неубедительно соврал: – Понимаешь, ты был на обеде, а Лариса, оказывается, назначила встречу компании «Вильям Питчерс», и пришел вот этот, – он взглянул на визитку толстяка, которую держал в руке, – Владимир Гуляко, начальник отдела продаж. Мы тебя искали, но никто не знал, где ты, и тогда мы провели переговоры в таком вот составе. Гера молча выслушал его. Его желудок сжался от ярости, и он почувствовал во рту горечь. Дьяволенок тем временем перестал отмалчиваться и заставил Геру действовать. Герман подошел к Ларисе, сел на придвинутый к ее столу стул. Не в силах больше сдерживаться, прохрипел: – Чего ты добиваешься? Хочешь вывести меня из дела? Вынудить уволиться? Хочешь, чтобы я ушел и освободил тебе поле для деятельности? Она насмешливо парировала: – Мы с тобой играем на разных полях, Кленовский. Гера взял себя в руки. Принял ее же насмешливую манеру ведения диалога: – Ой ли? А ведь мне рассказал кое что один наш общий знакомый, и по его словам, подкрепленным различного рода доказательствами, выходит, что мы с тобой как раз игроки одной команды, причем основного состава. Понимаешь, о чем я? Лариса была женщиной, безусловно, не глупой. Как и любая откатчица, она знала, что наступление можно продолжать до той поры, пока уверен в своих тылах. Сейчас в ней такой уверенности не было, и она совершенно спокойно перевела разговор в нужное ей русло: – Герман, там, на столе в переговорной, этот Гуляко оставил свои бутылки. Посмотри на них. Цены он вышлет мне по электронной почте, и я их тебе перешлю. В любом случае, мне этим заниматься не хочется, ведь ты у нас отвечаешь за товарную группу «алкоголь». – Хорошо, что ты это помнишь, Лариса. Я посмотрю на его бутылки… Гера шел от ее стола и спиной чувствовал, как его насквозь прожигают два гиперболоидных луча ненависти от ее глаз. Он понял вдруг, что добился успеха в этом единоборстве, показав Ларисе степень своей осведомленности в ее откатном промысле. Но результат победы был сомнительным: ему пришлось выступить открыто и пойти сразу с самого сильного козыря. Теперь она ничего не станет делать против него явно, желая ранее как максимум вынудить его уйти по собственному желанию, а скорее всего, банально выставить простаком. Теперь она будет, что называется, «работать на уничтожение». На его, Германа, уничтожение. Герман решил не давать ей возможность зацепиться за возможное неприятие этого «Питчерса» в число поставщиков «Ромашки». Он документально оформил отношения двух компаний, «Питчерс» начал развозить свое вино по магазинам, но единственное, чего не смог в себе перебороть Герман, – это отвращение к тому самому толстяку с угревой сыпью. После рукопожатия с ним Герман протирал руки влажными проспиртованными салфетками, так как ему казалось, что, не сделай он этого, не продезинфицируй руки после прикосновения к ним руки этого Гуляко, можно заразиться какой нибудь кожной инфекцией и получить на лице такое же «украшение». К тому же Гера знал, что этот самый Гуляко, слывший одним из самых отвратительных сплетников и лгунов, «завалил» уже не одного закупщика и хамить ему было делом неблагоразумным. Но, подписав с компанией «Гуляки» договор, Герман невольно позволил ему бывать в офисе в любое время, а Гуляко времени даром не терял. Понимая, что от Германа ему ничего, кроме сухого и формального общения, не добиться, он стал планомерно добывать на него компромат и регулярно сливать его Ларисе, которая, улучив удобный момент, ознакомила с информацией Гуляко, касающейся Германа, самого Мурду. Эти злые семена не дали обильных всходов. Мурда относился к Герману с некоторой симпатией, но в любом случае определенный осадок в лемурийской голове остался. Через месяц после возвращения Ларисы и последующего вскоре затем появления Гуляко, вешки на пути через болото, по которому продвигался Герман, стали встречаться значительно реже. Гера стал нервничать, совершать много мелких ошибок в работе, несколько раз вызвал гнев Мурды, но все же всего этого было еще недостаточно для полного краха. Айсберг «Герман» изрядно подтаял, но все еще был на плаву, и заставить его растаять совсем, раствориться в морской воде и перестать выделяться на горизонте в виде красивой белой ледяной горы мог только какой то вопиющий, «особенный» случай. Это должна была быть невидимая до поры «волчья яма», капкан, ловушка, и вот однажды, сам того не ведая, Герман в такую ловушку угодил. …Здесь сделаем маленькое отступление и расскажем о преступлении, которое наблюдают все добрые покупатели, приходя в любой «сетевой» магазин и сами не подозревающие об этом. Начнем издалека. Вот, допустим, есть какой нибудь Вася Пупкин, и у этого Васи Пупкина есть в собственности торговая компашка. Так себе компашка, ничего особенного, но Вася на ее создание положил всю прошедшую сознательную жизнь, и ничего дороже для него в природе не существует. Как и у каждого человека, что либо производящего, у него есть совершенно нормальное человеческое желание периодически подбрасывать уголек в топку паровоза своего тщеславия, и роль уголька ускорителя для Васи играет факт присутствия товара, которым торгует его компашка, на полках расплодившихся в последнее время, как грибы после дождя, сетевых магазинов. Вася спит и видит, как он заходит, скажем, в «Переросток», или в «Грошовку», или, скажем, в «Вещмешок», и видит, как на полках этих торговых оазисов стройными рядами выставлена его продукция: какие нибудь баночки с кабачковой икрой и маринованными огурцами, или минеральная водица, или еще какая нибудь необходимая для рациона обывателя питательная всячина. Вася чувствует себя олигархом! Президент вызывает его в Кремль срочной депешей, напечатанной на гербовой бумаге с водяными знаками и снабженной живой президентской подписью. Вася прибывает в Грановитую палату, где лично Президент вешает ему на пиджак большущий орден, крепко жмет руку и говорит: – Спасибо вам, дорогой Василий Васильевич Пупкин, за то, что вы так замечательно снабдили абсолютно все российские магазины своей целебной минеральной водой. Благодаря вам все россияне теперь только тем и занимаются, что хлещут эту воду сутки напролет и ничего другого пить не желают. Вот вам награда первой степени за радение о здоровье нации! Но сон прерывается утренним звонком сотрудника Васиной империи, менеджера по продажам по имени Кумар. Кумар приехал из ближнего зарубежья и был принят Васей на работу потому, что ему можно платить меньше, чем жителю Москвы или, скажем, Челябинска. Этого Кумара Вася послал в «Переросток» на переговоры к… – о чудо! – закупщику, который, по слухам, ни разу не был замечен в мздоимстве. Вася возлагал на эти переговоры большие надежды, и место от укола во сне иголкой от ордена первой степени еще немного пощипывало. Кумар же, путаясь в словах, тараторит, что закупщик альтруист, не попросив ничего для себя, лично передал ему перечень условий, после выполнения которых Васина минералка займет таки место на полках «Переростка». И Вася, холодея от ужаса, складывает в уме следующие цифры: пятьсот долларов надо заплатить за одно наименование и один литраж водицы, за присутствие в каждом магазине, а всего магазинов 100, значит, придется откуда то брать «полтинник», деньги для Васи немалые. Причем «полтинник» надо платить каждый год. Договор подписывается сроком на год, но в «Переростке» есть «испытательный» срок. По его условиям, предварительно переведя пятьдесят тысяч в банк «Переростка», водичка будет в «тестовом» режиме продаваться три месяца, и если ее продажи покажутся честному закупщику недостаточно хорошими, то Вася со своей водичкой и с «полтинником» пролетит, как фанера над Парижем, и вылетит в трубу. По тому же договору каждый месяц Васе придется платить бонус с каждой проданной бутылки в размере десяти процентов от ее закупочной стоимости. Раз в квартал Вася должен будет еще пять процентов потратить «на маркетинг». Что это такое подразумевается в договоре под словом «маркетинг», толком никто не понимает: ни тот, кто составлял этот договор в «Переростке», ни тот, кто этот договор читает, но факт – штука упрямая, и пять процентов вынь да положи, как говорится. Полка «не резиновая», и для того, чтобы хоть как то «отбить» затрачиваемые деньги, Васе предложено прикупить некое количество процентов от полочного пространства. Каждый «процент» в каждом магазине опять же стоит денег. Долларов сто в месяц. А уж если пускаться во все тяжкие и «покупать полку», то имеет смысл приобретать процентов двадцать, а то и тридцать полочного пространства… Раз в год в «Переростке» случается «день рождения». И, как всякое избалованное дитя, он топает ножкой и пишет в договоре, что ему непременно нужно сделать подарок: бесплатную поставку водички на сумму в триста долларов, в расчете, разумеется, на каждый из ста магазинов. В самом конце договора жирным шрифтом напечатан пункт о том, что цены после всех этих поборов, достойных эпохи Золотой Орды, должны быть для «Переростка» минимальными! Вася удручен. Он ожидал, что будет тяжело, но не настолько же! Прибыв в офис, он запирается в своем кабинетике с женщиной бальзаковского возраста и рыбьего темперамента – финансовым директором. Пыхтя сигаретами, они начинают «сочинять» цены для «Переростка». Вася и рад бы дать для столь уважаемой «конторы» действительно лучшие цены, но если не включить в них вышеназванные поборы, то Васин бизнес можно будет закрывать, а самому ему наниматься в сторожа на склад готовой продукции ЗАО «Силиконовый Помидор». Но все проходит на удивление замечательно! Закупщик оказывается душкой, «принимает» «заряженные» цены, и Вася, заходя в магазин «Переросток», с удивлением отмечает, что цены его и конкурентов не очень то сильно разнятся. Всего несколько копеек в ту или иную сторону нельзя считать принципиальной разницей. Вася понимает, что и все остальные поступили точно так же, как он, включив в цену все требования залихватски составленного «Переростком» договора. А вот здесь, дорогие российские граждане, начинается самое настоящее против нас всех преступление! Судите сами: если бы «Переросток», или «Бэлла», или «Бездна вкуса», или черт знает кто еще, не важно, не включали бы в свой договор подобных запросов, а выбирали бы товары для своих магазинов, руководствуясь в действительности низкой ценой и хорошим качеством, то среднестатистическая российская семья не тратила бы половину своего совместного заработка супругов «на покушать». Потому что «покушать» не стоило бы так дорого! Но многое несправедливо в этом мире, и сети так и норовят «срубить деньжат» не на прибыли с перепродажи товаров, а вот таким «прямым» образом. Деньги эти, как правило, переводятся на счета оффшорных компаний, и никаких налогов с них российский бюджет не получает. То есть хозяин сети «на коне», а мы с вами, дорогие граждане, как всегда, «в лопухах». У той же среднестатистической российской семьи нет денег, но есть желание не «проедать» все без остатка, а еще и хоть как то поглядеть на мир, купить что нибудь из одежды, ездить в автомобиле. Причем все эти блага цивилизации нужны ей уже сейчас! Тут как тут появляются любезные вначале банки с предложением «выгодных кредитов», и то, что элементарно могло быть получено за счет дешевизны продуктов повседневного спроса, берется под грабительские проценты. Тошно становится, когда начинаешь разбираться во всем этом барахле, которое на поверку оказывается одним из нескольких двигателей инфляции в стране. И куда ни кинь, всюду клин: если не откатчик, то сама сеть выступает в его роли, а, как правило, приходится заносить всем сразу. Так эти поборы у поставщиков и называются: «официалка» – это по договору в саму сеть, а «неофициалка» – это откатчику в конвертик. М да… Мурда собрал совещание и выступил по поводу того, что денег с поставщиков собирается мало. «Особенно, – сказал он, недружелюбно глянув на Кленовского и Чернушина, – это касается алкогольной группы, которая вместо того, чтобы лидировать по сбору денег с поставщиков, плетется в самом хвосте». Гера задачу понял. Вначале она его не особенно пугала, так как список жаждущих попасть в «Ромашку» всегда был довольно обширным. Гера начал скрепя сердце собирать «вступительные взносы» и «бонусы» теперь уже не для себя, а для «Ромашки». «В конце концов, – сказал он сам себе, – надо хоть немного поработать на собственное учреждение». Любишь кататься… – как говорится. Он перенес отпуск, заявив Насте, что «совершенно некому оперировать» и он «не может бросить больных», и принялся за работу. За две с половиной недели он собрал с еще непуганых идиотов более четырехсот тысяч долларов и выбился в «передовики производства». Его даже вызвал к себе самый главный лемуриец и поблагодарил от лица заграничного руководства. Герман скромно покивал про себя, пожелав «заграничному руководству» подавиться деньгами, которые пролетели мимо его, Гериного, кармана. Тот неприятный цыганистый парень появился словно бы ниоткуда. Только что Герман разговаривал с Чернушиным и голова его была повернута влево, но стоило ему на миг отвлечься и вновь повернуться к Чернушину, чтобы что то ему ответить, как вдруг вместо сидящего за столом ассистента он увидел почти навалившегося на стол чернявого человека примерно одного с собой возраста. Герман нарочито вежливо (вот ведь времена настали!) осведомился, что тому нужно, и получил от парня ответ, что тот, моп, «замдиректора винноперегонного завода из Твери» и пришел «насчет бизнеса». Снижать темпов «передовика производства» Гера не собирался, поэтому предложил посетителю стул, взял его каталог, внимательно его изучил и понял, что имеет дело с дешевеньким ассортиментом плодово ягодных вин. Что тогда нашло на Геру? Почему он не отказал этому цыганистому посетителю? Наверное, оттого, что он вспомнил свое детство, прошедшее в подмосковном Ногинске у бабушки, магазин «Ленинский» с ошивающимися вокруг него пьянчугами, глотающими прямо из горлышка эту самую плодово ягодную бурду, и ностальгия сыграла с ним злую шутку. Он объявил «заводчанину» мизерную сумму «за вход» в размере десяти тысяч долларов и, получив от того немедленное согласие, попросил его принести деньги «завтра к обеду». Наличные деньги в «Ромашке» принимал специальный кассир. Он сидел в комнатке без окон и боязливо пересчитывал черный нал, сдаваемый закупщиками. «Заводчанин» принес деньги, как и положено, к обеду. Герман отдал ему подписанный контракт, пересчитал наличные и направился в ту самую комнатку сдавать деньги. Однако кассир куда то отъехал по своим надобностям, и Гера решил, что будет правильно, если он отдаст эти деньги самому Мурде. Причина такой скоропалительности была также и в том, что Герман не мог переносить нахождение у себя денег, которые ему не принадлежали. Он даже начинал заикаться, когда держал в руках не свою наличность. Постучав к Мурде, он получил приглашение войти и, войдя, сообщил тому, что он не намерен расхаживать по офису с пачкой долларов, тем более что с деньгами происходят зачастую совершенно сказочные вещи, после которых они обычно бесследно исчезают. Мурда принял озабоченный вид, немного подумал и с видимой неохотой принял из рук Германа «винные» доллары. Небрежно бросил пачку в ящик стола и закрыл ящик на ключ. – Don't worry. I'll take care about this fee, – заверил его Мурда и сделал жест пальцами, который напомнил Герману хлопающую пасть крокодила. Герман хотел было попросить у Мурды какую нибудь бумагу о том, что тот получил деньги, нечто вроде расписки, но постеснялся и вышел из кабинета. Дурной знак был явлен ему немедленно, и при выходе он споткнулся на совершенно ровном месте, да так, что чуть было не нырнул ласточкой прямо в пол, но чудом удержал равновесие. За спиной он услышал недобрый смешок Мурды, но решил не оборачиваться и вежливо прикрыл дверь. Спустя неделю Лариса, вернувшаяся с совещания в кабинете генерального директора, с порога приказала всему отделу срочно внести в общую таблицу данные обо всех суммах, внесенных поставщиками с начала года с указанием названия поставщика, размера суммы и даты оплаты. Указать надо было как «безнальные» платежи, сделав напротив суммы ссылку на номер платежки, так и сданный в кассу черный нал. Гера хранил все эти данные у себя на дискете, которую в целях безопасности всегда держал в своем портфеле. Известны были случаи, когда в офисы разнообразных грешащих черным налом компаний по наводке конкурентов врывались люди в масках и с автоматами. Они валили на пол всех сотрудников, невзирая на половую принадлежность, пинали их ногами, объявляли, что у них есть «ордер на обыск и изъятие оргтехники», и увозили все офисные компьютеры, погрузив их на стоящий ради такого случая возле ворот офиса «КамАЗ». Компьютеры доставлялись в специальный отдел МВД или МНС, и там их внимательно изучали, скачивали с жестких дисков информацию, и если находили малейшее упоминание о черном нале, то последствия для организации и, что самое ужасное, для того сотрудника, кому этот компьютер принадлежал, проявлялись, как правило, в виде самом непривлекательном. До тюрьмы дело обычно не доходило, но финансовые издержки после таких «налетов» были чудовищными. Вот и Гера, знакомый с тактикой гастролей этой «труппы маски шоу», никогда не оставлял подобную информацию на жестком диске. Всегда все скачивал на съемный носитель. Он вставил CD в прорезь системного блока, быстро скопировал данные в общую таблицу, еще раз все бегло проверил. Оказалось, не зря: те десять тысяч он внести забыл. Чертыхнувшись на самого себя, Гера быстренько исправил ситуацию и, «сохранившись», сказал следующему специалисту, что табличка свободна для доступа. Через час данные были обобщены, Лариса распечатала таблицу и принялась изучать ее, сидя за столом. Никто не видел, как, дойдя до строчки с той самой «десяткой», она зловеще улыбнулась и, прихватив с собой распечатку, быстрым шагом пошла к кабинету Мурды. Без стука вошла, закрыла за собой дверь. Отчетливо было слышно, как она повернула за собой блокиратор замка. Герман, не предвкушая никаких неприятностей, вышел на улицу покурить, а когда вернулся, то с удивлением обнаружил, что его компьютер блокирован. Он принялся спрашивать Оксану и Чернушина о причине блокировки, но те ничего не знали и рекомендовали ему задать вопрос системным администраторам, чей зачумленный отдел, больше похожий на цех для сборки Терминаторов, находился за стенкой. Герман зашел туда, спросил у самого главного администратора о причине блокировки его компьютера. – Дим, – так звали главного сборщика Терминаторов, – что за хрень? Хочу в свой «комп» попасть, а он ругается и не открывается. Дима, маленький юркий человечек, вопреки расхожему мнению о том, что «мелкие люди – страшно вредные», был замечательным человеком. К тому же не дурак выпить, и Гера периодически, понимая, что в любом офисе нужно прежде всего подружиться с бухгалтерией и «системщиками», нередко снабжал его халявным спиртным. Дима молча показал ему глазами на место возле себя, и Гера подсел к нему поближе. – Гера, мне пять минут назад позвонил Мурда и сказал, чтобы я немедленно отключил твой компьютер от сети. Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться. В животе у Геры отвратительно заныло. Ноги сделались ватными. «Неужели», – только и мелькнуло в его голове. Он иногда думал, КАК ЭТО СЛУЧИТСЯ. В том, что это случится рано или поздно, он не сомневался ни минуты, но никогда не представлял себе четкой картины своего увольнения, которое для него было сродни трагическому отлучению от кормушки и насильному снятию с иглы без замены героина на более легкий наркотик. Любимым приемчиком офисных грифов, питающихся свежей падалью, является вот такой вот звонок «системщикам». Некто, чья судьба решена, но он еще не знает об этом, сидит за рабочим компьютером и работает или делает вид, что работает, а на самом деле читает «креативы», зайдя на «www.udaff.com», и вдруг на стихотворении: «Ротовая полость и часть гортани прекрасно разработаны у буфетчика Вани» экран монитора начинает мигать, и вместо продолжения «сетевого творчества» появляется казенная надпись. «Ваш компьютер блокирован. Вход в систему невозможен. Обратитесь к администратору». Отверженный, еще надеясь на что то, бросается к администратору и слышит в ответ: «Извини, старичок. Мне что сказали, то я и сделал». Все. Надежды на случайность больше нет. Можно идти и паковать вещи, только коробочку картонную найти нужно где нибудь, и лучше пусть это будет ящик из под водки. Он прочный… Герман понуро вернулся в отдел. Лариса стояла и явно поджидала его. Гера не стал тянуть, подошел к ней: – Как это понимать? – Что именно? – Она сделала глупый вид: «не понимаю, о чем это ты». – Мой компьютер блокирован. В чем дело? – Ах, это… Видишь ли, в твоем отчете есть одна досадная неточность. Дело в том, что вот тут, – она ткнула пальцем в обведенную уже кем то ручкой строку, – ты написал «десять тысяч долларов получено тогда то», а в кассе по тебе проходит сумма ровно в два раза меньше. Всего пять тысяч. Сам понимаешь, что это вызвало вопросы и у меня, и у мистера Мурды, и он распорядился немедленно выяснить, куда это девались еще пять тысяч долларов наличных денег, а вплоть до выяснения от основной работы тебя отстранить. Герману все это показалось шуткой. Он так и спросил: – Лариса, это что, шутка такая? – Какие могут быть шутки, – она просто торжествовала, – неизвестно, куда пропали деньги, а с этим шутить никто не намерен! – Но ведь это очевидно, что я никогда не написал бы суммы большей, чем сдал в кассу. О! Постой ка! Ведь я и не сдавал этих денег в кассу! Я сдал их непосредственно самому Мурде! Так пойдем у него и спросим, он, наверное, просто забыл! – Тебе нужно, Кленовский, ты и спрашивай. Я для себя все выводы уже сделала. Гера пожал плечами. Он и впрямь не понимал, что его просто и элементарно подставили! Схема такой простой «подставы», такого примитивного «развода» не укладывалась в его личную логику. Так бывает всегда, и пытливый ум, привыкший к изощренным «многоходовкам», пасует перед очевидным примитивом, не в силах понять простую и бесхитростную систему мышления двух извилин головного мозга недалекого, но упорного злоумышленника. Мурда закричал на него сразу же, как только Герман сделал попытку войти в кабинет: – Вор! Вор! Мошенник! Ты украл деньги! Гера пошатнулся, сраженный таким неожиданным натиском, и схватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Мурда орал на весь коридор так, что его, наверное, было слышно на улице. Из соседних отделов стали выглядывать удивленные люди. Мурда звал всех посмотреть на «подлого вора», и вскоре вокруг его кабинета собрался почти весь офис. Задние теснили стоящих впереди: всем хотелось поглядеть, как Мурда «рвет» несчастного Геру, у которого от идиотизма и неправдоподобия ситуации парализовало не только волю, но и речь. А Мурда продолжал выкрикивать одни и те же слова, тыча указательным пальцем в грудь Геры так сильно, будто хотел проткнуть ему грудную клетку. Наконец Гера взял себя в руки: – Но, мистер Мурда, ведь вы прекрасно помните, что я принес вам именно десять тысяч долларов! Вы сами убрали их в ящик вашего стола и сказали, что мне больше нечего волноваться по этому поводу и вы все собственноручно отнесете в кассу! Ведь именно так оно и было! Я же не идиот! Я не стал бы писать в отчете цифру, заведомо большую, чем та сумма, которую я вам передал! Это же просто какая то нелепость! Лицо Мурды из красного превратилось в фиолетовое, словно у утопленника. Казалось, что у него сейчас лопнут сразу все сосуды в голове, настолько сильным был приток крови, видимо, резко подскочило давление. – Я! Ты обвиняешь меня, мерзавец! Я всю свою жизнь работаю на благо и процветание моей компании! Я никогда не украл здесь ничего дороже одного цента! Я вообще никогда не брал ничего чужого! Shut up! – вдруг проорал он так, что у некоторых стоящих вблизи зевак заложило уши. «Какая примитивная подстава…» – вертелась в голове Германа одна единственная фраза. Он понял, что влип. Осознание этого вдруг пришло со всей пугающей и неизбежной очевидностью. Собрав в кулак остатки воли, он выставил вперед ладонь, словно защищаясь от нападок Мурды, и достал мобильный телефон. – Я сейчас позвоню этому поставщику и попрошу, чтобы он срочно приехал сюда! Он сможет все подтвердить! Мурда, казалось, немного успокоился: – Звони. «Почему он вдруг стал так спокоен?» – думал Гера, пока шло соединение. – Слушаю! – Это Герман. Из «Ромашки». Помните? – Да. Ну, конечно, помню. Мы как раз готовим для вас товар. Завтра он будет в ваших магазинах. – Я хотел спросить вас… У вас хотел спросить… Ведь вы привозили десять тысяч долларов? – Гера сделал акцент на слове «десять» и включил на телефонном аппарате «громкую связь». – Десять? Разве?! Вы что то путаете! Ведь вы мне сказали, что пять я должен привезти сразу, и это деньги, которыми вы «закроете», так сказать, контракт, а еще пять тысяч долларов я должен буду привезти вам лично после того, как произойдет первая оплата за товар. Ведь вы лично все пересчитали, и притом дважды! А что… какие то проблемы? Что то не в порядке? Гера вдруг впервые в жизни почувствовал, что сходит с ума. – Что? Да что ты такое несешь! – Гера орал в телефон с включенной «громкой связью», видя перед собой расплывающиеся лица коллег из толпы. – Все это провокация! Это все подстроено! У меня есть договор! Он ринулся к своему столу. Договор, он точно помнил это, договор с вписанной в пустую графу строчкой «десять тысяч долларов» лежал в пластиковом лотке под другими бумагами. Только теперь он отчего то оказался аккуратно лежащим сверху. Герман, машинально отметив про себя такую странную особенность договора – перемещаться самостоятельно, взял его в руки и начал листать, стремясь открыть нужную страницу: – О нет! Господи! Да что же это! В пустой графе, после слов «Клиент обязуется выплатить», было вписано «пять тысяч долларов»… Герман выронил телефон. Взгляд его беспомощно блуждал, не в силах сконцентрироваться, и вдруг как будто зацепился за взгляд Чернушина. Тот стоял, скрестив руки на груди, и не мигая, с выражением безжалостного экзекутора из испанской инквизиции смотрел на пребывающего в панике Германа. Поймав его взгляд, он мгновенно отвел глаза, но Гера понял, кто именно то звено, которое является одним из звеньев цепи этой неслыханной по своей наглости «подставы». Безобидный вначале Миша Чернушин, ощутив вкус первых шальных денег, настолько сильно сразу же «подсел» на этот «допинг», что с радостью согласился принять участие в устранении Германа взамен на обещанное ему Мурдой Герино место. Наш опытный и хитрый лис напрасно всерьез не относился к Чернушину, считая того ручной таксой, которая без задних мыслей будет вилять хвостом за брошенную хозяином щепотку сухого корма. К Гере был применен нокаутирующий удар, и выдержать его у Геры не было шансов. Он понял, что проиграл всухую. Мир мгновенно поменял свой цвет с нежно зеленого оттенка долларовой купюры на грязновато черный цвет осеннего асфальта. Герман обхватил голову руками и закрыл глаза. «Проснусь тогда, когда сменится картинка», – он пришел в себя лишь дома, где вновь осознал, что он по прежнему существует и стакан с водкой в его руке абсолютно реален, и Настя, сидящая напротив и с любовью смотрящая на него, тоже реальна. Он жадно влил в себя водку и потянулся к ней. Рука схватила воздух, и Настя исчезла. «Господи, как же хорошо, что она меня сейчас не видит», – успел подумать мертвецки пьяный Герман и, свалившись со стула, так и уснул прямо на кухонном полу… Часть III …DOWN «Раздайся, грязь, говно плывет!» Остросоциальная поговорка «Тому незачем черта искать, у кого он за плечами сидит…» Н.В. Гоголь. «Вечера на хуторе близ Диканьки» Палладиум и восточная мудрость «Все пройдет» – было написано на кольце царя Соломона. Само кольцо давно потерялось, но эти слова остались в живых. Иногда изречения сохраняются дольше, чем поверхность, на которой они были написаны. Особенно, когда в эти изречения так хочется поверить. Гера шел по длинному коридору бизнес центра, бывшего ранее зданием одного из многих зданий научно исследовательского института. Раньше в этом здании придумывали какие то радиоприборы, а теперь весь этот громадный корпус был сдан в аренду сотне различных фирмочек: туристических, по ремонту обуви, по торговле шторами, детскими колясками, пневматическими винтовками и резиновыми лодками, одеждой «Italian design» и прочей ерундой. Один из этажей целиком занимал отдел кадров одной из сетей дешевых магазинов под названием «Нулевочка». Слово «нуль» в названии по замыслу создателей должно было обозначать бросовые цены, но при посещении любого из магазинов этой «Нулевочки» нормального человека охватывал ужас. На полу многосантиметровым слоем лежала несмываемая грязь. В магазине царил сладковатый запах помоев. Товары, срок годности которых очень часто давным давно истек, были неряшливо раскиданы на таких же, как полы, грязных полках. Помимо полок были в магазине еще и проволочные корзины, в которых был кое как навален китайский ширпотреб: носки «до первой стирки», наборы инструментов, прозванные в народе «не закручивай, не открутишь» из за того, что качество материала, из которого те были изготовлены, позволяло работать таким инструментом очень недолго. При всем этом набор товаров, которым торговала «Нулевочка», был минимальным, и ни о каком разнообразии и речи не могло быть. «Нулевочка» всегда называла себя «магазином для бедных», что подразумевало низкие цены на все те незамысловатые товары, которые сиротливо ютились на полках, но это было всего лишь обыкновенное рекламное вранье. Цены ничем особенно не отличались от цен в остальных сетевых магазинах «средней» категории, то есть тех, в которых полы были чистыми, товаров было больше и срок их годности также зачастую был в норме. Особенно занятными были легенды, ходящие вокруг отцов основателей этой самой «Нулевочки». Но ни одна из легенд никогда не открывала всей страшной, мистической, оккультной правды о «верхушке» этой империи с огромными оборотами. Подлинная история ужасает и в состоянии внушить отвращение. Когда то, лет пятнадцать назад, один разбогатевший на поставках китайских компьютеров в умирающем СССР «кооператор» ни с того ни с сего увлекся творчеством Блаватской. Последовали поездки в Индию, на Тибет, в Китай, в США… Там он нашел серьезных последователей не столько даже самой Блаватской, сколько того течения, из которого в свое время вышла она сама и множество прочих мерзавцев, и вступил в секту палладистов, или так называемых «Высших Масонов». Палладизм представляет собой чистое демонопоклонство и управляет масонством всего мира. Корень его – орден тамплиеров, или храмовников. Это не скромные «темные иные», выдуманные писателем Лукьяненко, – это четкая организация с очень небольшой лестницей чинов. Здесь нет вампиров, ведьм, колдунов и прочей сказочной нечисти. Нечисть здесь вполне плотская, земная, но весь ужас состоит в том, что она настоящая, из плоти и крови, человеческая нечисть. Чинов у палладистов немного: всего три для мужчин и два для женщин. Высшим лицом в этой чертовой гильдии является Кадош Палладиума, после него идет Иерарх, и следующий чин называется Избранный Маг. Наш кооператор купил себе чин Избранного Мага за баснословно высокую сумму в три миллиона долларов и, пройдя обряд посвящения, получил возможность присутствовать на собраниях палладистов, распространенных по всему миру. В братья высшего масонства попасть может далеко не каждый, но кооператор поклялся создать секту палладистов в России и был милостиво допущен в святая святых – в главный храм палладистов, который расположен в США в городе Чарльстон. Этот храм представляет собой огромных размеров квадрат, и вся его середина занята круглым лабиринтом. В стенах храма множество дверей, и ведут они в различные капища, но самое главное помещение – очень просторный зал правильной треугольной формы с невероятно толстыми стенами. В это «святилище» под названием «Святое Царство» ведет только одна очень прочная и тяжелая железная дверь. И именно здесь, в заднем восточном углу этого треугольника, и поставлена главная святыня демонопоклонников – древняя статуя Бафомета, которую по вероучению палладистов вручил тамплиерам сам сатана. Доступ в этот зал постоянно находится под охраной, своего рода «почетным караулом», и входить туда в обыкновенное время могут лишь самые высшие чины верховного совета. Московского гостя в виде особенного, исключительного случая ввели в это святилище. Там он дал окончательную клятву на верность Люциферу и впервые увидел ту самую знаменитую статую, копии которой стоят во всех храмах палладистов по всему миру, в том числе, разумеется, и в России. Статуя изображает козла, оконечность морды которого похожа скорее на бычью, с широко раздувающимися ноздрями. На голове у нее два огромных рога, а посредине между ними помещается нечто вроде факела, пламя которого сделано из светящегося фосфора. На лбу этого идола помещена серебряная звезда с пятью лучами. Верхняя часть тела имеет человеческую форму с женской грудью. Правая рука поднята, левая опущена. Живот статуи Бафомета закрыт щитом, сделанным из зеленых чешуйчатых пластин, и на этом щите укреплен крест с распустившейся на его перекрестье розой. Это древний символ ордена тамплиеров, доставшийся палладистам по праву прямого наследия. Нижняя часть статуи задрапирована красной тканью, из под которой виднеются козлиные копыта. Позади у Бафомета приделаны два огромных крыла с белыми и черными перьями. Ногами идол попирает земной шар. После всего увиденного отступление назад было невозможным, и, вернувшись в Москву, основатель «Нулевочки» занялся поиском таких же, как и он сам, чертопоклонников. Больших трудностей у него этот процесс не вызвал, ибо среди бизнес элиты довольно часто встречаются приверженцы культа сатаны. Клуб олигархов взирал на новую секту со снисхождением и созданию ее не препятствовал. Объединившись и основав секту палладистов в России, новоиспеченное братство скрепило свои отношения еще и документально: уставом создания «Нулевочки». Принятые в братство чиновники оказали всецелую поддержку, братья банкиры ссудили предприятие деньгами, и очень скоро этот монстр простер свои щупальца по всей стране. Несмотря на грязные полы и просроченные продукты, закупщики «Нулевочки» по праву считаются самыми богатыми откатчиками из всех остальных. Схема перевода им денег со стороны поставщиков почти всегда одинакова: это внесение средств на пластиковую карточку – банковская операция, при которой банку, по сути, наплевать, кто именно кладет на чью то карточку деньги. И вот поставщик вносит на карточку «нулевочного» закупщика деньги, а закупщик их аккуратно снимает в банкомате. Отследить этот процесс почти невозможно, и поэтому увольняют в «Нулевочке» закупщиков не часто. Они и сами постепенно приобщаются к вероучению своих отцов основателей: каждое утро перед работой распевают гимн, текст которого заучивают при поступлении на работу наизусть, как и правила жизни, которые объединены в один общий документ, что так и называется: «Свод правил жизни». В этом любопытном документе, помимо всего прочего, прописана даже рекомендуемая для сотрудников частота исполнения супружеского долга! Постоянно, каждое утро, закупщиков «накачивают» этой корпоративной мерзостью, которая, будучи прекрасно подкреплена материально, очень скоро становится их нормой жизни. «Нулевочники» вызывают зависть практически у всех их менее удачливых коллег, которые сочли бы за величайшее счастье работать в «Нулевочке» и иметь дело с откатами такого размера. Все схемы стандартны, и ничего нового они нам не откроют, кроме разве откатов за размещение заказов на изготовление продукции под так называемой «частной маркой». «Частная марка» – это совершенно удивительная область новых откатных возможностей. Представляет она собой вот что: сеть магазинов хочет торговать товаром подешевле, но найти такой товар – дело нелегкое. Все поставщики и производители производят что то, что они поставляют, и норовят всучить это во все магазины по более или менее одинаковой цене. Ушлые покупатели «тралят» магазины, а самые дотошные из них прекрасно знают, где можно купить «сочок» на семнадцать копеек «подешевше». Конкурировать за семнадцать копеек для магазина дело не особенно то интересное, поэтому сеть просит какое нибудь производство сделать им тот же самый «сочок», или «водичку», или водку, или мыло, да что угодно, но только в совершенно особенной упаковке и подешевле. Дешевизна в этом самом случае достигается лишь за счет того, что сеть (так уж и быть) не требует с производства никаких официальных откатов, и, видя в какой нибудь сети вместо сока «Конус», которым торгуют все, сок «Фруктовая феерия», которую соковый завод делает только для этой конкретной сети и который изрядно дешевле, хотя отличается он от «Конуса» лишь названием, можно еще раз убедиться, что было бы с ценами на полках магазинов, не требуй сети и сидящие в них откатчики мзду. Но и в случае с «частной маркой», когда сеть, скрепя сердце, отказывается от поборов, откатчик, потирая руки, имеет их, что называется, «полным рублем». Именно он проводит «тендер» между производителями, официально ища того, кто в состоянии сделать «частную марку» подешевле, а на самом деле договариваясь с заводом или фабрикой на определенный приличный объем изделий под этой «частной маркой». Он сразу же оговаривает для себя процент отката с этого объема, свое вознаграждение за выигранный заводом таким образом «независимый тендер» и много еще чего, используя практически все известные нам методы, что и в случае откатов за обыкновенный товар. Герман, идущий по коридору, ничего не знал о палладистах, но был прекрасно осведомлен о тех исключительных перспективах, которые открывала перед ним работа в «Нулевочке». Кадровик, позвонивший ему, пригласил его для беседы и пообещал, что Герману будет где применить свой талант специалиста. Разумеется, скромный кадровик трудяга, занимающийся днями напролет тем, что «лопатил» сотни чужих резюме и делал это вполне добросовестно, вкладывал в свои слова совершенно гуманный смысл возможной работы Германа на благо корпорации, в то время как Герман, не чаявший так скоро после своего увольнения попасть на столь престижное место, с трепетом ожидал долгожданного прикосновения «денежной иглы» к локтевой вене. Несколько недель, проведенные им дома, дались нелегко. Мысленно он понимал, что вполне может прекратить любые поиски работы и стать вполне обеспеченным российским безработным, живущим на неплохую ежемесячную ренту от вложенных денег, но мириться с таким положением вещей не собирался. Дружба с Калугиным воскрешению не подлежала: тот даже не позвонил ни разу, хотя, разумеется, узнал о выдворении Германа одним из первых. К слову сказать, никто из Гериной «шестерки» не повел себя недостойно, забыв о его существовании немедленно после того, как дверь «Ромашки» с грохотом захлопнулась за ним. Все эти люди позвонили в тот же день, пожелали скорейшего восстановления от полученной нервотрепки, выслушав рассказ Геры о возмутительно организованной «подставе», сочувственно пообещали не иметь с негодяем Чернушиным никаких «левых» дел. Однако проныра Чернушин, очутившись на Герином месте сам, начал обзванивать всех, кто «заносил» Герману до этого. Проведя нехитрый анализ платежей поставщикам, он с легкостью вычислил всех Гериных доноров и ничтоже сумняшеся принялся договариваться с ними о том, чтобы и к нему были бы применены прежние, чем ранее к Гере, условия. Точных цифр он знать не мог и действовал довольно глуповато, что называется «наобум». Андрей Первый, который сразу же после катастрофы, случившейся с Герой, позвонил ему и предложил финансовое ежемесячное содержание в размере двух тысяч долларов, «чтобы чисто хватило на хлебушек с квасом», спустя неделю перезвонил вновь и как бы невзначай поведал Герману историю о том, сколь ненасытным у Чернушина оказался аппетит: – Представляешь, Гера, этот твой бывший ассистент, который теперь сидит на твоем месте, довольно наглый поц! – Ну, то, что он наглый, это ты Америку не открыл. Но он к своей наглости еще и крайне туповат и не в меру жаден. Что он у тебя просил? – Мне срочно надо ввести пару новых позиций вина, а этот молодой да ранний запросил с меня за это вдвое больше против того, что я обычно платил тебе за то же самое! Вот скотина! Даже и не знаю, что мне теперь делать. Вино обязательно должно стоять в «Ромашке» – федеральный проект! Гере внезапно пришла в голову мысль, на которой он моментально выстроил план отмщения Чернушину за все его веселые проделки. От возможной близости воздаяния за свою подставу он даже вспотел, причем весь, словно находился в сауне и кто то «поддал» из медного ковшика, плеснув воды на «каменку». Он решил использовать информацию Андрея в качестве могилы для карьеры Миши Чернушина в «Ромашке». Стараясь не подать виду, он с деланым безразличием спросил: – А какое именно вино? Андрей Первый назвал две марки редких вин. Герман посоветовал: – Андрей, вина редкие, мало кому известные, придется заплатить этому упырю столько, сколько он просит. – Да? Ну что ж… Я и сам понимаю, что выхода у меня особенно нет. Хотел вот от тебя получить какой нибудь совет, как бы мне ничего не платить, но уж если ты так говоришь, то придется, видимо, раскошелиться. – А как скоро, он тебе обещал, это вино появится? – На следующий день после «заноса» денег. – И когда думаешь заносить? – Завтра и занесу, что тянуть то? – Ну, давай. Удачи. Как занесешь, позвони, ладно? – А зачем это тебе? – Просто интересно, выполнит этот гад свои обещания в срок или затянет. Если затянет, тогда придумаем вместе выход из ситуации. Андрей Первый, не чующий подвоха, повеселел: – Договорились, Гера. Перезвоню обязательно! Немедленно после разговора Герман сел за компьютер, открыл почтовую программу и написал «подметное» письмо на адрес генерального директора «Ромашки». «Уважаемый господин Хусейн, – пальцы Геры отплясывали на клавиатуре пляску святого Витта, – разрешите мне, как честному и порядочному сотруднику, несправедливо уволенному из вашей организации, доказать свою глубокую лояльность и преданность компании, сообщив Вам информацию следующего содержания: мой бывший ассистент Михаил Чернушин, ныне занявший мое место, является взяточником. Доказательством того служит факт его вступления в преступный сговор с компанией «Золото Рейна». Суть этого готовящегося преступления состоит в том, что Чернушин, пользуясь доверием своего непосредственного руководства, сегодня получит от представителя вышеуказанной мною компании сумму в размере двенадцати тысяч долларов США, и за эти деньги он в обход всех стандартных процедур введет в ассортимент магазинов две позиции вин, название которых я привожу. – Гера написал названия. – Доказательством моей правоты будет появление этих вин в компьютерной системе не позднее завтрашнего дня, а также и высокая вероятность того, что в кармане пиджака Михаила вы сможете обнаружить те самые деньги. Искренне ваш, Герман Кленовский». После написания этого классического по своей форме и омерзительного по содержанию доноса Герман поместил его в папку «Черновики» и принялся ждать завтрашнего дня. Ждать пришлось около суток. Андрей позвонил в обеденное время и сказал, что деньги Чернушину он передал. Герман, все еще продолжая разговаривать с ним и переведя беседу на какую то другую тему, открыл папку «Черновики», нашел свое вчерашнее письмо, еще раз внимательно перечел его и нажал кнопку «Доставить». При нажатии на кнопку он издал звук, весьма похожий на пение летящей к земле тяжелой авиабомбы. Взрыв этой авиабомбы произошел спустя несколько минут в кабинете этого самого Хусейна. Прочитав письмо Геры, он ни на минуту не усомнился в том, что все написанное в нем чистая правда. Воистину, когда руководишь такой армией откатчиков, то отвыкнешь верить в людскую честность раз и навсегда. Недолюбливая Мурду, которого он подозревал в намерении занять директорское кресло, Хусейн решил придать этой истории вид свидетельства серьезнейшего служебного промаха Мурды и задать его карьере обратное ускорение. Не желая создавать излишнего шума, он вызвал свою секретаршу, являвшуюся по совместительству дежурной офисной «настольно подстольной» женой, и попросил ее проверить факт наличия в компьютерной системе тех самых двух новых позиций вина. Секретарша, проникнувшись всем пафосом поручения и отчего то испытывая нечеловеческую гордость, тем не менее быстренько обнаружила в системе искомое – те самые вина, которые весьма довольный Чернушин вколотил в компьютер около часа назад и очень удивился, когда на его столе зазвонил телефон и его попросили зайти в кабинет генерального директора. Не подозревая подвоха и не чувствуя не малейшей опасности, широко улыбающийся Миша с гордо поднятой головой проследовал в кабинет походкой конкистадора. Там его немедленно, что называется, «поставили раком» и разом выбили из него всю преждевременную радость от обретения столь желанного им статуса закупщика. Хусейн не стал особенно церемониться и в самом начале беседы предложил ему снять пиджак. Чернушин в каком то полузабытьи стал снимать пиджак и отчего то не так, как обычно, а через голову. Конверт, который действительно лежал во внутреннем кармане пиджака, согласно закону подлости, выскользнул и шлепнулся на глянцевый паркет директорского кабинета. Чернушин густо покраснел и хотел было подобрать конверт, но Хусейн, свирепо вращая своими большими, навыкате глазами и свирепо топорща усы черточки а ля Сальвадор Дали, прокричал: – Не поднимайт! Два шаг назад ньемедленно сделайт! Чернушин, выглядящий в ту минуту дурак дураком, послушно отступил на два шага, робко прижимая к груди скомканный пиджак. Хусейн проворно подскочил, поднял с пола конверт, не сводя глаз с Чернушина, попятился к своему столу и нажал кнопку «спикерфона»: – Э э э э… Маша! Ка мне в кабынет Мурду и Ларису срочно приглашайт! Через минуту оба комбинатора были в кабинете, и так как оба были людьми по этой части опытными, то одного взгляда на конверт в руке Хусейна и серое, как туалетная бумага низкого качества, лицо Чернушина было достаточно, чтобы они поняли все, даже не вдаваясь в детали. Хусейн аккуратно положил конверт на край стола, затем взял лежащее рядом распечатанное письмо Геры и медленно прочел его присутствующим. Дойдя до слов «в размере двенадцати тысяч долларов», он отложил письмо в сторону, взял конверт, оторвал у него уголок и потряс убийственной уликой над столом. Из конверта, повинуясь закону всемирного тяготения, который, как известно, нельзя отменить ни за какие взятки, выпали пачка в десять тысяч долларов, перетянутая резинкой, и еще две тысячи врассыпную! Мурда и Лариса, которые в начале тирады директора приросли каждый к своему месту, оперативно сообразили, что за гроза обещает пасть на их головы вот уже очень скоро, и все чаяния этой подловатой парочки были лишь о том, как бы эта гроза обошла их стороной. Первым нашелся Мурда. Он подскочил к Чернушину и влепил ему оглушительную пощечину, от который тот немедленно заплакал, как отличник, впервые получивший «двойку». – Я тебе доверял! Думал, что ты не такой, как этот негодяй, которого мы с позором уволили! А ты оказался еще более страшным и бесчестным негодяем! Мерзавец! Тебе нет прощения! Господин Хусейн, его необходимо немедленно уволить! Хусейн насмешливо кивнул. Вернулся за свой огромный стол из красного дерева, тяжело опустился в кресло, так как ему мешал внушительных размеров живот, и шутливо погрозил Мурде пальцем: – Мы с тобой еще обсудим твое участие в назначении этого негодяя на столь высокую должность. А ты, – он, брезгливо поморщившись, посмотрен на размокшего от слез Чернушина, – пошел вон на свое место и начинай собирать вещи. – Но я… я… – Чернушин принялся было канючить, но не принимавшая до этого участия в спектакле Лариса, видимо, спохватилась, что она плохо смотрится в роли статистки, вышла на первый план и вытолкала Чернушина за дверь. Теперь, когда они остались в кабинете втроем, Хусейн дал волю своему красноречию, обрушив на них целые потоки изысканных восточных ругательств, самым безобидным из которых было словосочетание «мастурбирующий копытом ишак». Так как автор и сам порядком устал от транскрипции диалогов различных, попадающихся в этой поучительной и правдивой истории персонажей «ненашего» происхождения, то резонно будет сделать небольшое отступление от правил повествования и поведать, что в том долгом и неприятном разговоре директора «Ромашки» с двумя бывшими руководителями Геры победил, как ни странно, сам Гера! Каким образом? Извольте: написав подобное письмо, Гера, прежде всего, хотел лишь, как ему казалось, восстановить справедливость и наказать «мелкого», как иногда про себя он называл Чернушина. Однако звезды где то высоко сложились в некую замысловатую фигуру. Гере повезло значительно больше. Хусейн, который не принимал никакого участия в его устранении, но, как и было уже сказано, опасался подсиживания со стороны Мурды, да и был хорошо наслышан об откатном творчестве Ларисы и ее мужа, выступил, как это ни странно прозвучит, защитником Германа! Он попенял на недальновидность этих двух комбинаторов, назвал их плохими менеджерами, а насчет Германа заявил буквально следующее, применив в полной мере так называемое современное восточное витиеватое красноречие: – Мы, подозревая человека в том, что он брал взятки, тем не менее ни разу не выявили ни одного факта, который свидетельствовал бы против него таким образом. И мне теперь стала очевидной цель, с которой его маленький заместитель так старательно рыл для него яму. Фактически мы уволили человека, да еще и со скандалом, хотя до конца так и не расследовали эту темную историю. Я, как генеральный директор, поставлен здесь уважаемым, – Хусейн ткнул пальцем в портрет пожилого миллиардера – владельца «Ромашки», – для того, чтобы служить справедливости. Очевидно, что справедливость была самым беспощадным образом нарушена, и мой долг восстановить ее! Лариса и Мурда испуганно переглянулись, испугавшись одного и того же. «А не собирается ли он вернуть Кленовского обратно?!» – мелькнула у обоих одинаковая мысль. Однако через секунду все встало на свои места: – Разумеется, я не могу восстановить Германа Кленовского на работе, ибо таких прецедентов история компании не знала, и я не намерен начинать подобную историю своим решением, но я приказываю вам не говорить о Кленовском ни одного плохого слова никому, включая ваших подчиненных. Человек наверняка вновь будет устраиваться на работу, и, что скорее всего, в этой же сфере. Ему понадобятся хорошие рекомендации, и мы их обязаны предоставить! Известите о моем решении всех, включая отдел кадров, и пусть все знают, что «Ромашка» никогда не ошибается. А если и ошибается, – Хусейн хитро прищурился и стал похож при этом на Ленина – то очень быстро исправляет свои ошибки. И вот еще что! В нашей сфере бизнеса у нас полно конкурентов. Так что если он все же подлый взяточник, то и в этом случае мы поступим справедливо, подложив конкурентам бомбу в самый важный стратегический узел, каким является отдел закупок. Все. Вы свободны. Доля Чернушина Вот так, с помощью одного попавшего «в нерв» письма, Гера решил проблему «шлейфа», который неминуемо появляется в случае позорного изгнания откатчика с работы. В любой стране мира люди обожают считать чужие деньги. И нет в этом ничего, по крайней мере, зазорного. Так уж устроен человек. Но если эти счетоводы хоть и через скрежет зубов, но могут смириться с состоянием финансов известных людей, скажем, артистов театра «Ленком» или фермера Стерлигова, то с информацией, пусть и не проверенной, пусть никем не доказанной, о том, что кто то что то «тиснул» и ему за это ничего не было, такие люди буквально не могут жить. Они наживают себе страшные, неизлечимые болезни вроде желчно каменной или банального геморроя и от этого еще больше ярятся, зачастую вымещая нерастраченные мегатонны злобы на своих близких: племянниках, консьержках и собаках. Герман весело думал об этом и о том, как ему удалось провернуть совершенно блестящую, на его взгляд, как он сам ее называл, «спецоперацию», после которой его имя осталось добрым и честным, а Чернушин попал в так называемый черный список. «Черный список» – что это такое? Его ведет каждый матерый кадровик, каждый бывший член «лубянского братства», спрятавший погоны под серенький пиджачок начальника СБ. Состоят в этом списке те, кого по приказу акционеров предприятия полагается «замочить», «загнобить», «утопить», а в конечном счете просто уничтожить. Иными словами: лишить средств к существованию. Попавший в «черный список» не может устроиться на приличную работу, он становится «отверженным», ему никто никогда не протянет руку помощи, в особенности, если этот пария – бывший откатчик. Бывают, разумеется, различные чудеса, кои случаются по причине недосмотра при поступлении такого отщепенца на новую работу, но в последнее время это случается все реже и реже. Герман прежде знал одного такого «черного откатчика». Звали его Слон, по причине громадного роста, нескладной бабьей фигуры и громадных ушей, которыми Слон печально шевелил при тщетных попытках устроиться куда нибудь после того, как его буквально вышибли из «Переростка», где тот заправлял группой алкогольных напитков. Слон с упорством, достойным барана, пытался вернуться на прежнее, пахнущее дорогим коньяком и только что отпечатанными дензнаками место в какой нибудь сети, но доходил в лучшем случае до поста охраны при входе. Дальше его не пускали, так как резонно считали, что собственных откатчиков и так в избытке. Затем Слон стал обивать пороги своих прежних «спонсоров», и здесь он порой попадал даже в самые высокие кабинеты, но и в самых высоких кабинетах никто не хотел иметь с ним дела. Чем закончились похождения безработного Слона, никто не знает. Потому что они еще не закончились, а живет он тем, что потихоньку перерабатывает подкожный жир, которого много накопилось за время его фееричной деятельности в «Переростке», да кое что ему подбрасывает его бывший заместитель. Его Слон постоянно шантажирует тем, что вот вот расскажет всем, как они вместе лихо сражались на откатном фронте. Чернушин еще не знал, что напротив его имени невидимая рука нарисовала маленькую виселицу с болтающимся в петле человечком. Он долго переживал случившееся и даже избил собственную жену, которая очень помогла плану устранения Геры и вдохновила Мишу на все описанные нами ранее гадкие делишки. Жена перенесла его побои со спартанской твердостью, а наутро покинула их съемную квартиру и уехала к маме в Воронеж, где та и нашла ей вскорости жениха, сына какого то местного крупного чиновника. Сам же Чернушин запил. Он пил около недели и стал заговариваться с самим собой. Как то ранним утром он, мучимый страшной похмельной жаждой, прошлепал в ванную, где напился из крана холодной невкусной воды, а затем увидел в зеркале вместо своего собственного одутловато небритого лица нечто такое, от чего в его голове что то звонко щелкнуло, словно переключили режим аттракциона «Центрифуга» в Парке Горького. Именно такая же центрифуга начала бешено вращаться в Мишиной голове. Он спокойно вышел из ванной, прошел на кухню, схватил кухонный нож и нацарапал на кухонной филенке «Я люблю долевое строительство». После этого влез на подоконник, открыл окно и наполовину высунулся из него. Посмотрел вниз. Увидел, что внизу стоит большой черный «Cadillac STS», на капоте которого неизвестный художник аэрограф мастерски изобразил мужественного гангстера Клайда с автоматом Томпсона в руках и в шляпе. Из за плеча Клайда дерзко выглядывала очаровательная Бонни. Чернушин широко расправил плечи, несколько раз глубоко вдохнул холодного утреннего воздуха, тихо сказал: «Ребята, возьмите меня к себе» – и прыгнул вниз головой. Он угодил прямо в круглый диск автомата Томпсона, а потрясенный владелец после замены капота не стал более рисовать на автомобиле ничего. В офис «Нулевочки» Гера впервые попал ранним сентябрьским утром. Он прошел нехитрое собеседование у кадровика, и тот направил его на следующее собеседование в один из окраинных районов Москвы, где и базировалась вся эта мистическая сверху и с грязными полами внизу организация. В половине десятого утра он стоял перед офисом. Это было неприветливое многоэтажное серое здание, сложенное из бетонных блоков. Колорит места подчеркивало расположенное вблизи кладбище. Его видами любовался хозяин, палладист и некроман, во время своих нечастых наездов в офис. Если нормального человека при виде кладбища посещает желание поскорее отвернуться и покинуть место скорби и отчаяния, то главу секты чертопоклонников России этот унылый кладбищенский пейзаж заряжал своей тусклой холодной энергией, не усваиваемой простым смертным. Первое, что делал он, войдя в кабинет, – немедленно протягивал руки с поднятыми ладонями по направлению к этой земле мертвых и декламировал строфы сатанинской поэмы «Ариэль», вышедшей из под пера основателя «ложи Палладиум» Альберта Пайка в первой четверти девятнадцатого века. В мгновения этой черной молитвы в радиусе нескольких километров происходили ужасные и непостижимые вещи: задыхались во сне грудные младенцы, автомобили на ближайшем шоссе теряли управление и сталкивались «лбами», электричество в близлежащих домах безо всякой причины отказывало, а птицы, залетевшие в проклятую зону, падали замертво. Всех без исключения окружающих людей охватывала необъяснимая тоска, и жизнь вокруг словно испуганно замирала. Герман приехал как раз именно в такой момент, когда медитация хозяина была в самом разгаре. Его чертик, сидящий внутри, попал в родную для себя атмосферу, он почувствовал близость силы, создавшей его из грязи и темноты, и Герман ощутил прилив бодрости и спокойствия, истолкованный им как хороший знак. Вначале он попал в кабинет Магды Коршуновой – начальника отдела закупок. Ничем не примечательное конторское помещение со скромной серой мебелью. За столом сидела женщина средних лет, обладающая исключительно отталкивающей внешностью. Герман мысленно сравнил ее с актером, загримированным для исполнения роли Нушрока в старом детском кинофильме «Королевство кривых зеркал». Тот же крючковатый клюв, то есть нос, хотя назвать клюв носом дело сложное. Это примерно как заставить себя назвать кошку собакой. Два злых, близко посаженных немигающих глаза с очень подвижными, совершенно желтыми зрачками. Подбородок с дыркой, так как назвать дырку романтичным словом «ямочка» – это просто самообман. Обнаженные костлявые руки в каких то пигментных пятнах неописуемого цвета. Пальцы увенчаны коротко обгрызенными ногтями, никогда не знавшими маникюра. Словом, уродина, каких мало. Гера, не подав вида, вежливо поздоровался, получил приглашение садиться. Магда словно вцепилась в него взглядом своих немигающих желтых глаз и принялась задавать ему вопросы. – Предположим, – прокаркала она, – что я поставщик пряников, а вы закупщик. Я хочу продать их вам по пятнадцать рублей за килограмм. Вы должны убедить меня, что я торгую по высокой цене. Именно «убедить», я настаиваю на такой формулировке. Я должна вам поверить! Герман был готов к этому разговору. Он прекрасно знал, как и что надо говорить, и блестяще справился с заданием, придав своему голосу нужную интонацию. Коршуновой его ответ и видимая сноровка понравились. Она задала еще несколько незначительных вопросов, на которые Герман ответил так же грамотно. В конце он буквально сразил дурнушку, выдав следующее: – Вот пример того, как можно «опустить» поставщика еще на несколько процентов в цене. Предположим, ко мне приходит некто и предлагает мне откат в размере шести процентов. Я, как говорится, «беру его за жабры», ловлю на слове и под угрозой немедленного расторжения контракта требую с него эти шесть процентов в виде уже легального бонуса, перечисляемого в доходную часть фирмы «Нулевочка». Герман специально употребил в конце название организации, словно бы хотел показать Коршуновой, что он уже считает себя членом нового «братства откатчиков». Его прием достиг успеха, и Коршунова, благосклонно кивнув, поставила на его анкете свою подпись. Затем Германа направили в кабинет коммерческого директора «Нулевочки», фамилия которого была Шнурков. Этот Шнурков с первого взгляда произвел на Геру впечатление крайне неприятное. Был он полной противоположностью Коршуновой: костюм необычного покроя «haute couture», под пиджаком рубашка с пуговицами, украшенными стразами, туфли на небольшом каблуке с закрученным вверх острыми носами, длинные до плеч волосы прилизаны гелем и зачесаны назад, на верхней губе, под тонким носом, похожим на хоботок муравьеда, черная родинка, ногти на руках покрыты бесцветным лаком. Словом – мужеложец. Мужеложцев, или просто пидоров, Герман недолюбливал. Он понимал, что, видимо, незачем агрессивно настраивать самого себя против этой людской аномалии, но побороть в себе инстинктивное отвращение честного гетеросексуала к этим рабам однополой любви он так до конца и не смог. Впрочем, не очень то и старался. Каждый раз, изредка сталкиваясь с ними, он старался просто уйти в сторону, но сейчас был совершенно другой случай и от этого зачесанного Шнуркова зависел самый главный в жизни Геры предмет – деньги. Герман решил сыграть паиньку, полагая, что роль «пассива» больше понравится Шнуркову, но ошибся. – Герман, а почему вы не смотрите мне в глаза? – повелительно произнес Шнурков. – Вам есть что скрывать? Боитесь, что глаза расскажут мне о ваших преступных намерениях? Вопросы следовали один за другим без всякого перерыва и с нарастающей интонацией. Но такие методы годились, быть может, для вчерашнего «неоперившегося» студента, но уж никак для Геры. Он спокойно поднял голову, выдержал взгляд Шнуркова, который тот, видимо, выдавал за «пронзительный» и «проникающий в глубь души собеседника», и с ходу понял, что перед ним так называемый психолог самоучка… …О, это занятный сорт людей! Они отчего то считают, что они самые хитрые, пытливые, находчивые и, кроме всего прочего, всезнайки. Очень часто сами они применяют для собственной характеристики сочетание «прирожденный психолог». Только и слышишь порой: «Она хотела меня обвесить, но ведь я прирожденный психолог и мгновенно понял, что она замышляет», или «Я взглянул на нее и понял, что она сущая стерва, ведь я психолог от рождения», или даже «Я знаю, что именно вам подойдет: вон тот зеленый пиджак и вон те канареечные брюки. Поверьте – эта гамма придаст вам личностной целостности, в ней вы будете смотреться весьма гармонично! Говорю вам как психолог!» «Прирожденные психологи» не терпят ни малейшей критики в свой адрес, и если от подобного человека в вашей жизни зависит что то действительно серьезное, то лучше подыграть ему, ибо «прирожденные» страшно падки на любую лесть, так как на самом деле их самооценка весьма занижена… Герман терпеть не мог всех этих, как он их про себя называл, «школяров Карнеги». Поэтому записать на собственный счет еще одного сбитого доморощенного психологического аса он никогда не был против. Примирительно улыбаясь, он мгновенно нейтрализовал Шнуркова, запустив в него порцией крупнокалиберной лести: – Вовсе нет. Я, как только вошел, сразу понял, что вы прирожденный психолог: у вас просто какой то магнетический взгляд, и я уверен, что мне понадобится в будущем подготовка, для того чтобы я смог выдерживать его силу хотя бы в течение некоторого времени. Крючок с извивающейся на ней жирной нашивкой «льстинкой» был мгновенно проглочен. Шнурков приосанился, видя, что новичок мгновенно признал его превосходство, задал еще пару дежурных вопросов, на которые Герман ответил очень уверенно и обстоятельно, и заявил, что не возражает против того, чтобы Герман стал сотрудником «Нулевочки». – Но мне так толком и не объяснили, что именно я должен буду делать? – вежливо поинтересовался Гера. Шнурков кивнул: – Да. Я, признаться, чуть было не забыл об этом. Столько дел… Так вот, на группе «алкоголь» сейчас работает человек. Его зовут Даниил Белоусов. Сразу скажу, что это очень грамотный и ценный сотрудник, и именно поэтому мы хотим перевести его на другую товарную группу. Пусть отныне занимается «колбасой». У нас с ней не все в порядке, а он менеджер очень сильный и сможет подтянуть отстающее направление. А вас с вашим опытом мы планируем бросить на «алкоголь». Рекомендации из «Ромашки» у вас неплохие, и думаю, что повышать свое мастерство закупщика вы вполне сможете у нас. – Благодарю за оказанное доверие. Когда приступать? – С завтрашнего утра. Сегодня я поговорю с Белоусовым, так как он ничего еще не знает. Мы ничего не афишировали до тех пор, пока не найдется подходящий человек. Так что поздравляю и жду вас завтра. Ворон ворону глаз не выклюет. Да еще и приплатит Утром Гера впервые переступил порог отдела откатчиков «Нулевочки». Он давно уже прозвал так всех закупщиков, поэтому и их отдел именовал не иначе. Приняли его довольно холодно. Судя по всему, Белоусов был совсем не готов для того, чтобы совершать подвиги на ниве колбасных всходов, и уже успел поделиться своими соображениями по поводу «чужака» с коллегами. Герман сразу же почувствовал это всеобщее недружелюбие и даже немного оробел поначалу. Он подошел к Белоусову и поздоровался с ним. Белоусов принадлежал к тому непробиваемому типу очкастых толстяков, которые производят впечатление наивных добряков. На самом деле думать так – это все равно, что верить в искренность наркомана со стажем. Высокие очкастые толстяки в душе мечтают о треуголке Наполеона и являются самыми похотливыми тайными эротоманами и величайшими злодеями во Вселенной. Герману изначально было неловко оттого, что он против своей воли вынужден был подсиживать человека, который, судя по всему, имел насчет собственной карьеры совсем иные планы. Однако, ощутив в полной мере, что своя рубашка всегда ближе, он попросил Белоусова начать передачу дел. – Передавать дела я тебе начну после того, как ты вызубришь наизусть гимн и кодекс «Нулевочки». – Какой еще кодекс? – А вот изволь видеть, – Белоусов извлек из стола переплетенную пачку листов, – здесь все материалы, которые должен знать каждый, кто работает у нас. Чем быстрее ты выучишь их и, что самое главное, осмыслишь, пропустишь, так сказать, через себя, тем быстрее приступишь к выполнению своих, вернее моих, обязанностей, – Белоусов криво ухмыльнулся. – Особенно напрягаться тебе не придется, ведь ты пришел на все готовенькое. – Зачем ты так? Я и понятия не имел о том, что эта группа занята. – Да нет, нет… Не принимай на личный счет. Вообще никогда не обращай внимания на некоторые мои высказывания. Это не более, чем нечаянно высказанные вслух мысли усталого человека. То есть их как бы и нет. Герман пожал плечами, сел за стол и принялся изучать брошюру. Это был свод правил, который Герман мгновенно про себя назвал «Кондуит». Начинался «Кондуит» следующим образом: на заглавной странице крупными жирными буквами было напечатано: «Прежде чем придумать что то самому и огласить придуманное в обществе, Вам следует посмотреть, как это обозначено в настоящем Кодексе, так как ничего нового Вы придумать не в состоянии. Все давно придумано до Вас». В «Кондуите» имелось описание всех так называемых «бизнес процессов закупки, прописанное вплоть до таких мелочей, как предпочтительная позиция и время держания авторучки в правой руке во время деловых переговоров. Время прибытия на работу, время, отпущенное на перекуры, время на то, чтобы сходить в уборную «…не более 10 минут за один раз. В противном случае все свыше проведенное в уборной время будет вычтено из общей регламентной продолжительности рабочего дня и не будет оплачено по итогам месяца». Каким образом осуществлялся контроль за проведенным во благо исполнения большой и малой нужд временем в сортире, Герман спросить не отважился. Слова знаменитого «Гимна Нулевочки» его порядком озадачили, и он долго ломал голову над двустишием: Вперед, «Нулевочка», вперед! На Запад, где заря встает! Какая такая заря встает на западе, Герман так и не смог понять, и, решив не забивать себе голову поиском смысла написанного в «Кондуите», он принялся зубрить его содержимое наизусть. На это у него ушло два дня, а потом он вновь обратился к Белоусову с прежней просьбой о передаче дел. Надо заметить, что Данила вел себя в течение этих двух суток крайне нервозно. Он постоянно выходил разговаривать с кем то по мобильному телефону в коридор, распечатывал какие то электронные письма и, никому не показывая их, убирал в портфель. На второй день ездил куда то, отсутствуя при этом около четырех часов, и с той встречи вернулся очень довольным. Не скрывая своей неведомой пока Герману радости, он периодически весело и даже дружелюбно поглядывал на него, поблескивая стеклами больших «профессорских» очков. После просьбы Германа он, соглашаясь, кивнул, вытащил из портфеля увесистый конверт большого формата и предложил Герману выйти на улицу покурить. – Но ведь нельзя выходить на улицу? Так написано в конд… в кодексе! – Да ладно, старик. Забей на кодекс. Иногда его полезно нарушать. Пойдем, покурим, да и разговор к тебе имеется. – Ну, хорошо. Под твою ответственность тогда, ладно? – Разумеется. Моя ответственность высока, как никогда, – непонятно выразился Белоусов. Они вышли под осеннее усталое солнце, зашли в тихий скверик перед офисом и сели рядом на скамейку. Закурили. Некоторое время молчали, словно никто не решался начать первым. Наконец Герман не выдержал: – Так что за разговор такой? – Да вот хотел тебя попросить уйти. Самостоятельно, так сказать. Герман даже прыснул от такой невиданной наглости: – Что о о? Ты чего несешь? Я сейчас к Шнуркову пойду и расскажу ему о том, что ты мне тут угрожаешь! Данила поглядел на солнышко, зевнул. Может быть, и делано зевнул, кто его знает, но получилось у него очень натурально. – Ага. Иди. Расскажи. – Он повернулся к Герману. – Только я потом к нему тоже зайду, а потом мы вместе с ним зайдем в кабинет начальника СБ, и там я покажу вот это, – Белоусов покачал в руке тот самый увесистый конверт. – И возможность тихо уйти по собственному желанию у тебя, после того как я открою этот конверт, отпадет сама собой. Герман почувствовал, что в горле начинает неприятно першить. Что может быть в этом конверте? Не похоже на то, чтобы этот толстяк блефовал. Ведь не просто так он взял конверт с собой. Значит, хочет показать его содержимое? – А что в конверте? – В конверте? На, погляди, – Белоусов положил конверт ему на колени, встал с лавочки и отошел на несколько шагов вперед, повернулся к Герману спиной и протянул: – Солнце то! Светит, да не греет, а?! Скоро зима наступит, белые мухи полетят, а там «Сорочаны», лыжи… Лыжи любишь? Гера, не вслушиваясь в его наблюдения за природой, извлек из конверта несколько листов офисной бумаги, скрепленных в верхнем уголке, и пачку фотографий: около двух десятков. Верхний лист представлял собой фирменный бланк частного охранно детективного предприятия «Гелий». Под логотипом этого «Гелия» начинался текст, и Гера с возрастающим ощущением нереальности происходящего прочел: «Выдержки из сводки наблюдений за фигурантом Г.К. в период его трудовой деятельности в розничной торговой сети „Ромашка“ за период с 04.99 по 03.01». Он начал читать документ, написанный сухим, казенным языком милицейского протокола. Впрочем, недостаток литературности с лихвой перекрывали изложенные в документе факты, повествующие о встречах Германа со «спонсорами» вплоть до названия ресторана и точного времени суток. Информация по каждому такому случаю была разбита на абзацы, и после окончания некоторых из них в скобках стояло примечание – «см. фотодокумент номер такой то». Гера отложил листки в сторону, взял пачку фотографий и принялся просматривать их подробно, одну за другой. На глянцевой фотобумаге был изображен он сам и некоторые из членов «шестерки», а также те, с кого он получал откаты уже после того, как Конспирация, воспетая Калугиным, перестала быть у Германа в почете. Абсолютно на всех фотографиях был мастерски и с высокой четкостью запечатлен момент передачи Герману белых продолговатых конвертов. Доказывать кому то, что в конвертах лежали безобидные приглашения посетить выставку флористов, было делом бесполезным. Герман понял, что его партия проиграна, и про себя восхитился находчивости Белоусова. Однако сдаваться вот так, сразу, Гера не стал. Он до того перепугался, что сейчас со стороны напоминал зажатую в угол кошку, вознамерившуюся задорого продать свою жизнь. Почти по кошачьи он прошипел: – Что все это значит? Откуда эти фотографии? Белоусов повернулся к нему. Он стоял, возвышаясь, как монумент, и загораживал собой солнце, лучи которого брызгали от его огромной фигуры, и складывалось впечатление, будто он идет в потоке этого холодного солнечного света, не касаясь стопами земли. Почти канонически он поднял вверх указательный палец правой руки и ответил: – А ты как думал? – До этого момента я вообще ничего такого не думал. Я даже не мог предположить, что что то подобное существует в природе. Кто этим занимался? – Видишь ли, – Белоусов широко улыбнулся, – когда ты сидишь на деньгах и выполняешь роль их «выдавалы», то привлекаешь к себе повышенный интерес. Закономерно, что появляются обиженные тобой или, наоборот, те, кто собирает подобный компромат «на всякий случай», чтобы именно при наступлении этого самого особенного случая, например, если ты вдруг решишь заартачиться, можно было бы приструнить тебя, поставить на место. Ну, или если ты вдруг, ни с того, ни с сего, сваливаешься мне, как ком на голову, а у меня все отлажено, то эти фотографии не более, чем высоченная кирпичная стена между тобой и реальной возможностью для тебя занять мое место. Герман понемногу приходил в себя. Он понял, что источника происхождения этого убийственного конверта Белоусов ему никогда не раскроет. – Насчет сидения на деньгах я уже слышал. Ты профессионал, Данила. Я вынужден это признать. В конверте, безусловно, копии? Ведь негативы где то лежат, а бумаги можно за секунды воспроизвести на ксероксе. – Старина, ты же понимаешь, что, наверное, где то вот так же лежат негативы с моим изображением. Только я не собираюсь лезть в чужой курятник с наглой рыжей мордой, так как понимаю, что лисы друг с другом курятиной не делятся. Однако я не задал тебе главного вопроса. Что же ты намерен делать теперь? Герман вытащил из пачки сигарету, машинально прикурил ее со стороны фильтра, затянулся и немедленно закашлялся ядовитым дымом. Бросил сигарету за себя. – Черт, ну и горечь… Что я намерен делать? Выполнить твою волю и тихо уйти по собственному желанию, что же еще мне остается… Данила удовлетворенно кивнул: – Ты знаешь, я не хочу, чтобы это было между нами в виде какого то неоконченного дела. Ты проявил свою добрую волю, а нынче она дорогого стоит. Мои поставщики собрали тебе отступного… У Германа от удивления округлились глаза: – Что?! Кто?! Какое еще «отступное»? – Вот это, – и с этими словами Белоусов извлек из кармана своего необъятного пиджака, больше напоминавшего толстовскую блузу, две пачки пятисотевровых купюр. – Держи. Здесь сто тысяч евро. Это тебе моральная компенсация. – Ты это серьезно?! – Да бери быстрее! Увидит кто… Герман выхватил у него из рук деньги. Суетливо засунул их в карман, вскочил с лавочки: – Ну, ты даешь… – В каком смысле? – Ты благородный человек! – Да это не я… Это мои, – Данила сделал ударение на слове «мои», – поставщики. Им со мной удобно. Все налажено, все работает, как швейцарские часы. Коней на переправе менять никто не хочет… Вот и решили от тебя откупиться. Хватит, надеюсь? – Да о чем ты говоришь… Разумеется! – Так, значит, по рукам? – Выходит, что по рукам. – Ты извини еще раз, старик. Сам понимаешь, у меня семья, дети… Их тоже кормить нужно. – Не вопрос, Данила. Проехали, как говорится. Конверт я себе оставлю, ладно? – Зачем он тебе? Верни назад. – Мне так спокойнее, я на его содержимое любоваться буду. – Как хочешь… Они вернулись в отдел. Гера тихо собрал свои немногочисленные вещи, написал заявление «по собственному», оставил его на своем столе и, ни с кем не попрощавшись, вышел. По дороге домой он позвонил Насте: – Маленькая, привет! Как ты себя чувствуешь?! – Ты совсем меня забросил. Как старый велосипед в сарай. Вроде не нужен, да и выкинуть жалко… Скажи мне, что с тобой происходит? Где ты?! Ведь мы не виделись уже целых две недели! А твои звонки похожи на пустую формальность. Мне так тяжело без тебя. – В клинике были всякие интриги. Я в них увяз. Но теперь я могу наконец вздохнуть полной грудью, и мы вместе можем взять отпуск и отдохнуть! – Так ты и вправду этого хочешь? – Ну, разумеется, милая! – Значит, ты тайком от меня подготавливал мне сюрприз, да? – Какая ты у меня умница. Ты самая милая из всех умниц. Я так тебя люблю. Я просто боялся все это время, что если бы мы виделись с тобой, у меня бы не хватило сил сконцентрироваться на священной борьбе против интриганов и в качестве награды потом получить законных две недели счастья. Представляешь, целых две недели только мы вдвоем! – Мы увидимся сегодня вечером? – Я уже еду к тебе. Где ты? – В редакции. – Где это? – На Большой Андроньевской. – Лечу! – Ради бога, поезжай тише! Будь осторожнее. У нас с тобой еще очень многое впереди, – серьезно сказала Настя, и Герман, враз позабыв все тревоги последнего месяца, почувствовал, как ликует его сердце. Он поцеловал телефон и поехал в центр. Через три дня они улетели в Италию. Первый шаг За день до их отлета состоялось объяснение Германа с Настиными родителями. Те, как и всякие родители домашней милой девочки, страшно волновались, впервые отпуская свою единственную дочь, получившую классическое «домашнее» воспитание, куда либо, а тем более отнюдь не в компании подружек. Мать актриса вежливо попросила Настю уйти в свою комнату на то время, пока они с отцом будут разговаривать с Германом. Настя лишь пожала возмущенно плечами, но противоречить матери не стала. Этот ее жест и так был наивысшей формой протеста за всю жизнь под родительским кровом. Мать проводила ее взглядом, затем поднялась из за стола и мягко прикрыла двери в гостиную. За столом остался Герман, сидящий на одной половине и похожий на нахохлившегося воробья, а напротив него сидели родители Насти, причем мать постоянно помешивала серебряной ложечкой, увенчанной маленькой головой императора Александра, давно уже распавшийся на молекулы сахар в фарфоровой мэйсоновской чашке. Отец непрестанно поправлял очки и барабанил пальцами по столешнице, словно неслышно наигрывая марш «Прощание славянки». Герман спокойно ожидал первого вопроса, но пауза слишком затянулась, и он решил вступить первым: – Итак, я намереваюсь просить руки вашей дочери. Родители, оба, синхронно вздохнули с облегчением. Отец несколько инфантильно промямлил: – Ну… – и более ничего из себя выдавить не успел, так как мать актриса, профессионально сперва прижав к груди руки, а затем протянув их Гере через стол, патетически воскликнула: – Ах! Я знала, что вы не только милый, но и честный молодой человек! Мы, – она неодобрительно покосилась на своего мужа, пристально смотревшего в этот момент перед собой в одну точку, – как раз об этом и хотели с вами говорить, но вы нас так замечательно опередили! Гера вежливо осклабился, подумав про себя, что предпочел бы сейчас пить водку с бомжами, наблюдая мир их глазами, чем чинно «гонять чаи» с этой «гипертрофированной интеллигенцией», как сам он всегда называл про себя Настиных «предков». – Я, признаться, и сам давно уже хотел объявить о своем намерении, но решил специально подгадать этакую семейную помолвку так, чтобы она пришлась на канун отпуска. Врачебные будни, они, знаете ли, при всей своей монотонности все же не в состоянии целиком убить креативное мышление. Так что извините за экспромт. – А сама Настя что думает по этому поводу? – неожиданно вклинился в разговор отец, ревниво блеснув стеклами очков. – Настя думает, что весь этот фарс в тургеневском багете давно пора снять со стены, на которой он уже давно покрылся пылью веков, и поставить возле мусорных контейнеров, если жаль выбрасывать, то пусть кто нибудь позарится, – Настя вошла в гостиную и, сев рядом с Герой, положила голову ему на плечо. – Мы любим друг друга, и предложение Германа не вызывает во мне ни малейших противоречий. Поэтому, мама и папа, смело можете благословлять свою дочь стать женой такого замечательного кардиолога. Мать актриса немедленно извлекла откуда то как будто заранее припасенную икону, потеребила своего вялого супруга и жестом предложила Насте и Гере выйти на свободную половину гостиной. Настя покривилась: – Мама, ну зачем это? К чему эта икона? Гера, тебе разве импонирует вся эта церемонность? – Я впервые не соглашусь с тобой, но мне хочется, чтобы все было по настоящему, понимаешь? Куда надо встать? Они стояли рядом, держась за руки, мать читала молитву, все неумело повторяли за ней. После того, как церемония закончилась, все вернулись за стол, выпили по рюмке коньяку, обмениваясь дежурными любезностями. Вдруг новоиспеченный тесть Германа хлопнул себя по лбу: – О мой бог! У меня совсем вылетело из головы! Ведь вы вначале поедете в Рим? В таком случае, я хотел бы попросить вас зайти по одному адресу. Настя, просияв, захлопала в ладоши. – К дяде Пете?! – Ну, разумеется, к Петру. – Отец, обращаясь к Герману, пояснил: – Это мой любимый ученик. Нынче очень и очень большой человек. Как сейчас модно говорить – «представитель современной российской олигархии». Он три недели из месяца живет в Риме с семьей, а в Москве бывает не очень то часто. Занимается внешними делами своей нефтяной компании, и чаще его можно застать по спутниковому телефону где нибудь в воздухе над Атлантой или Венесуэлой. Вот я подготовил ему некоторые свои соображения по спонсорской помощи родному вузу, не хотелось бы передавать это через Интернет, понимаете, – он подмигнул Герману. – Интернет – это ведь условно безопасная связь? Вдруг кто нибудь перехватит, а этого никак нельзя допустить… – Разумеется, мы передадим. Ведь у нас не возникнет проблем с поиском его адреса? Настя вступила в разговор: – О нет! Во первых, я с родителями бывала в Риме и раньше, во вторых, твоя будущая жена все таки журналист международник и, к твоему сведению, совсем неплохо говорит по итальянски, ну а в третьих, дядя Петя живет в настоящем римском палаццо, в самом центре города, неподалеку от Капитолийского холма, так что найти его – дело несложное. Ну и самое главное – это то, что дядя Петя – мой крестный! Герман имел одно, без сомнения, нужное и полезное свойство. Он буквально выуживал из, казалось бы, пустого разговора одну единственную раковину, в которой росла жемчужина, и, сломав тонкую роговую скорлупу, вытаскивал перл на свет. Вот и сейчас он, рассеянно слушая отца Насти, мгновенно сконцентрировался после слов «нефтяная компания». Подождав, пока разговор за столом вот вот уже должен был перейти на другую тему, он вежливо задал папе ректору вопрос: – Простите, а как, вы сказали, называется компания, где трудится этот ваш знакомый, которого мы должны навестить? – Компания? Какая компания? Ах, компания! А я разве не сказал? Это «Юксон». У Геры перехватило дыхание. Перспектива того, что он побывает дома у одного из топ менеджеров и, возможно, совладельцев самого «Юксона», настолько вдохновила его, что он некоторое время не мог вымолвить ни слова. К подобным встречам у Геры было такое отношение, словно они были настоящим перстом судьбы, указующим направление на долгие годы вперед. Он постарался скрыть свое волнение, впрочем, никто не обратил на это внимания. Между тем Герман мгновенно мысленно превратил предстоящий отпуск в поездку исключительно ради одной этой встречи. Он будто сузил мишень, состоящую из «молока» и пронумерованных кругов, до размера «десятки», и «десяткой» был тот самый римский палаццо с олигархом внутри. Он не скоро заснул в ту ночь: ворочался и представлял себе, как именно он должен заговорить с «дядей Петей»: с чего начать, на чем сделать акцент, чтобы привлечь к себе его внимание, словом, занялся детальной разработкой плана этой встречи, из которой надеялся вынести очень много полезного. Не в силах заснуть, он вскочил с кровати, включил компьютер и погрузился в Интернет. Набрал в «Яндексе»: «Юксон», «Петр» и через несколько секунд, зайдя по одной из подходящих ссылок, прочитал, что «дядя Петя» – это не кто иной, как Петр Рогачев. Тридцати семи лет, совладелец НК «Юксон», «номер двадцать пять» в хит параде миллиардеров по версии журнала «Forbes», владелец многокилометровой недвижимости в различных точках земного шара, яхт, самолетов и коллекции спортивных автомобилей. На Геру было забавно смотреть: с его лба рекой лился пот, капал на клавиатуру ноутбука, и он торопливо смахивал его рукой. С фотографии на каком то из бесчисленных сайтов, в которых упоминался Рогачев, на него смотрел уверенный в себе крепкий мужик, «схваченный» фотографом в момент теннисной тренировки. Судя по всему, сет игрался «двое на двое», и напарником дяди Пети был не кто иной, как сам Борис Хроновский – президент и основной владелец все того же «Юксона». Герман почувствовал головокружение и выключил компьютер. Посидел немного в тишине, обхватив голову руками и раскачиваясь взад вперед. Подошел к зеркалу, приобретенному недавно по желанию Насти и не повешенному еще в прихожей, но все же довольно высокому для того, чтобы Гера мог поместиться в нем в полный рост. Перед зеркалом он стал отрабатывать жестикуляцию и придумывать фразы, которые он хотел бы произнести в разговоре с Рогачевым. О том, что этого разговора могло и не произойти, он запретил себе думать. Ночь – время мечтаний и планов, ночь, порождающая так много фальши и превращающая ложь в иллюзию истины, вскружила Герману голову. Он вволю наговорился с воображаемым олигархом и, запомнив несколько особенно эффектных поз и высказываний, вполне довольный собой, выключил свет. Хотел было нырнуть с разбега в кровать, но передумал и, накинув на голое тело пальто, вышел на балкон. Сентябрьская ночь была сухой, безветренной и морозной. На небе вовсе не было облаков, и огромная полная луна висела над Москвой, оживляя тени и двигая их по земле по своему усмотрению. Герман долго смотрел на луну, а затем, словно сами собой, с его уст слетели слова страшной безумной клятвы: – Сделай меня богатым в этой жизни, мне не нужны блага после смерти. Я хочу наслаждаться и быть сильным, хочу любить и быть любимым, хочу счастья, а для этого мне нужно очень много денег. Дай мне денег. Много. И возьми взамен мою душу, она мне ни к чему, я уже давно не пользуюсь ее советами. Это все, что я могу тебе дать, но ведь ты хочешь именно этого? Словно в ответ на его страшные слова, произнеся которые, он уже никогда не смог вернуться обратно, его сердце, как паровой молот в литейном цеху, сильно ударило два раза, и Гера вдруг понял, что сделка, к которой он шел все эти годы, совершилась. Два удара сердца – это две буквы: «Д» и «А». Ответ «да». Его залог приняли… С искаженным от лунного света воображением, полный самых противоречивых мыслей, он заснул. Во сне ему приснилось, что он падает с крыши какого то многоэтажного дома и видит, как стремительно надвигается на него земля. Он хотел проснуться, хотел закричать, но у него ничего не получалось. Проклятое падение повторялось снова и снова, и лишь неимоверным усилием воли ему удалось заставить себя вернуться в явь. За окном был день, спустя несколько часов он должен был заехать за Настей и отправиться вместе с ней в аэропорт. Измученный ночным кошмаром, он залез в душ и долго стоял под струей чуть теплой воды, стараясь смыть с себя следы ночного обещания, данного луне, и остатки ночного кошмара. Вода в какой то степени помогла, и через пять минут ему стало казаться, что никаких безумных речей под луной он не произносил, ни с какой крыши вниз не летел и вообще жизнь – прекрасная штука, тем более что ближайшие две недели он проведет вместе с любимой. Соображения насчет встречи с Рогачевым тоже приобрели дневной оттенок, появились сомнения, и Гера, в конце концов, решил в этом вопросе, что называется, «плыть по течению». Из погружения в мыслительный процесс его вывел звонок телефона. Номер на дисплее был ему незнаком, и Гера на всякий случай, перед тем как ответить, зажал нос двумя пальцами. Измененным голосом, напоминающим голос интеллигентного слоненка правозащитника из великого мультфильма «38 попугаев», спросил: – Вам кого, извините? Ему ответила незнакомая девушка, которая, видимо, удивилась такой необычной манере начинать разговор: – Я хочу поговорить с Германом Кленовским. Меня зовут Женя, и я менеджер отдела персонала сети «Патиссон». Гера сделал самому себе страшное лицо и тем же гнусавым голосом сказал: – Секундочку, я его позову. Зажал трубку рукой, отдышался и уже энергичным деловым тоном произнес: – Герман Кленовский. Слушаю? – Герман? Это Евгения из отдела персонала сети «Патиссон». Ко мне попало ваше резюме специалиста закупщика алкогольной группы, а у нас сейчас как раз есть свободная вакансия на эту позицию. Вам могло бы быть это интересно? Далекая и туманная перспектива достижения результата после разговора с дядей Петей сразу отошла на второй план. Перед глазами Германа с огромной скоростью замелькали белые конверты, набитые наличными, заискивающие лица поставщиков, привычный для него откатный промысел, и он выпалил, прежде чем успел подумать: – Да! Разумеется, мне это очень интересно! Женя из отдела персонала, довольная такой реакцией перспективного кандидата, мысленно поздравила себя с удачным кадровым приобретением. Резюме Германа было почти идеальным. «Почти» оттого, что в «Рикарди» о нем отозвались очень нейтрально и, как показалось ей, настороженно. Женя отнесла это на счет особенности, которыми страдают все члены ее цеха: «Лучше расскажи о человеке хотя бы немного негатива, даже если он безупречен. Безупречных людей не бывает, а о тебе могут подумать, как о поверхностном и несерьезно относящимся к своим обязанностям сотруднике, который не смог увидеть говняшку под толстым слоем карамели». В «Ромашке» же, как известно, о Гере, согласно указанию свыше, говорили только самое хорошее, и Женю это вполне устроило. – В таком случае, когда вам было бы удобно подъехать на собеседование? Герман взглянул на часы и понял, что на собеседование он никак не успеет. Чертыхнулся про себя: – Девушка, тут такое дело: я, к сожалению, смогу подъехать только через две недели. У меня самолет через пять часов, и мне к вам никак не поспеть. К его полному удовлетворению, девушка согласилась: – Меня это вполне устраивает, тем более что наш новый коммерческий директор, Константин Дынин, приступит к своим обязанностям как раз через две недели, и вы сможете сразу же побеседовать с ним. Гера вспомнил Турцию и лениво развалившегося в кресле Загребского: – А Загребский уволился? Девушка замялась. Видимо, подбирала подходящие слова. Наконец, словно бы через силу, выдала: – Рома Загребский погиб. Гера даже сел от удивления: – Как погиб? Когда?! При каких обстоятельствах?! – Я точно не знаю, но, кажется, его сбила машина. Гера понял, что расспрашивать дальше – дело неэтичное, и быстро закончил разговор, договорившись на точное время собеседования в офисе «Патиссона» ровно через пятнадцать дней. Римский покер В Рим они долетели без происшествий. «Al Italia» не зря считается одной из самых надежных авиакомпаний мира. Герман никогда не проявлял патриотизма в том, что касалось авиаперевозок. Летать исключительно регулярными рейсами иностранных авиакомпаний «с именем» он начал после того, как несколько лет назад с бывшей женой и сыном они пытались улететь из египетского аэропорта Хургада назад в Москву. Рейс был чартерный. Выполняла его авиакомпания «С007», и вместо того, чтобы попасть в Москву, как и положено, «в 16.30, 28 августа», старенький самолет, в котором все пропахло, по выражению маленького сына Германа, как то раз видевшего в зоопарке хомячков, этими самыми хомячками, доставил их только до Рязани. Там он вынужден был совершить экстренную аварийную посадку из за того, что у самолетика начал прямо в полете отваливаться хвост. При всем при этом он сделал это вовсе не двадцать восьмого августа, как и обещала девушка, продавшая Гере билеты в офисе этой самой «С007». Глаза девушки были скошены в сторону от постоянного вранья клиентам. Самолетик опоздал ровно на сутки, то есть прилетел в Хургаду двадцать девятого. Ровно сутки, обливаясь потом, голодные, злые люди, обремененные ноющими и норовящими упасть в обморок детьми, в бессильной злобе проклиная невероятный сервис авиакомпании, провели в зале ожидания аэропорта. Без пищи, без воды, с одним единственным сломанным туалетом на всех! И так в течение двадцати четырех часов, каждую минуту надеясь, что долгожданный самолет вот вот прилетит. Из Рязани, после посадки на военном аэродроме десантной дивизии, каждый из счастливых от осознания того, что «все таки долетели, чтоб нам быть здоровыми всю жизнь», пассажиров добирался уже своим ходом. Кто на поезде, кто на попутной машине, кто на рейсовом автобусе. После такого безобразного «выхода на бис» в конце отдыха, перечеркнувшего этот самый отдых к чертовой матери, этой так называемой авиакомпании, Герман зарекся когда либо летать чартерными рейсами отечественных авиаперевозчиков. Куда лучше, по его мнению, было расстаться с несколькими сотнями долларов и лететь, ощущая себя белым человеком и, что самое главное, имея в душе уверенность, что самолет донесет его до нужной точки в целости и сохранности и приземлится в то самое время, что указано в билете. Ожидая несколько часов назад в Шереметьево 2 посадки на свой рейс, они с Настей наблюдали погрузку людей в самолет какого то очередного чартера в Анталию. То, что это была именно «погрузка» – посадкой назвать это было невозможно – было совершенно точно. На взлетную полосу лайнеры выруливали один за другим. «Боинг» итальянской авиакомпании шел впереди, и в какой то момент, когда самолет разворачивался, Герман в иллюминатор показал Насте на старенькую «Тушку», со смехом продекламировав двустишие из любимого с детства «Мистера Твистера» Маршака: Негров, малайцев и прочий народ В море качает другой пароход… А затем рассказал ей все, что он думает о чартерных рейсах. Настя с ужасом качала головой и соглашалась… В Риме они поселились в пятизвездном отеле «Regina», что на via Veneto. Вечером гуляли по Вечному Городу, любовались ночными видами, ужинали в ресторане рядом с развалинами Форума. За ужином выпили замечательного итальянского вина, как известно, лучшего в мире. Настя рассказывала о своих впечатлениях после интервью с различными известными персонами. – Ты знаешь, у меня никогда не было восприятия так называемых знаменитостей как таковых. Не то чтобы я страдала от вечной болезни репортеров «снять со всех публичных людей штаны и показать, что ничего принципиально нового там нет», но превозносить до небес какую нибудь безголосую певичку, писательницу с лексикой букваря или заплывшего жиром депутата порномана, я не могла себе позволить с детства. – Это твоя форма общественного протеста? – Нет. – Настя задумчиво посмотрела сквозь бокал, наполненный вином, на стоящую между ними зажженную свечу в изящном серебряном подсвечнике. – Скорее это протест против пошлости. Истинная культура вокруг нас рушится. По модному радио выступают какие то малолетние дуры, критикующие роман Булгакова «Мастер и Маргарита». На той радиостанции есть рубрика, которая называется «После обложки». Понятно, что рубрика книжная и ведущий, один бывший переводчик видеофильмов, всегда сам ее прекрасно вел, без помощников. С его статусом, прекрасным вкусом добряка интеллектуала и книголюба это несложно. Но однажды он пригласил в передачу каких то двух 20 летних девушек, которые, пересыпая свою речь словечками «клево», «прикольно», «по кайфу» и тому подобное, принялись обливать помоями «Мастера». И, мол, нет в нем, в этом романе, «экшена», и любовная линия «лажовая», и «религии чересчур много», и еще много чего в этом роде радостные девушки, кажется, их звали Маша и Женя, перебивая друг дружку, как торговки на рынке, выдавали в эфир. Меня хватило на три минуты. А затем я так ударила по радиоприемнику, что он с тех пор не работает. Не выдержала… А мой любимый Виталий Вульф, представляешь? Тот самый Вульф, который был для меня проводником в мир вечного искусства и кого я всегда считала эталоном вкуса, в своей телепередаче принялся нахваливать артиста Певцова. Я ничего не имею против Певцова, но после этого я не удивлюсь, если Вульф как нибудь сделает передачу о Ксении Собчак и ее вкладе в российскую культуру. Герман лишь пожал плечами. Он давно уже не смотрел телевизор и почти не читал газет, так как решил не увеличивать собственный и без того сверхдостаточный внутренний уровень стресса. – Успокойся, Настя. Нам, видимо, дано пережить эпоху, описанную Брэдбери в «Фаренгейте». Помнишь: телевизионные стены, всеобщий цинизм и жестокость, возведенная в ранг самого рейтингового телешоу? – Ну, разумеется. Скоро мы станем вспоминать о той культуре, на которой выросли, исключительно выезжая за границу. Здесь, по крайней мере, можно наслаждаться не разрушенными одуревшими богоборцами храмами и бродить по улицам, не застроенным панельными многоэтажками и скульптурами Церетели. – Ну да, ты права, разумеется. У них если на памятнике культуры написано «охраняется государством», то можно быть уверенным, что он на самом деле содержится на деньги налогоплательщиков, и никакая сволочь не норовит поджечь памятник архитектуры, чтобы потом скупить за бесценок землю, на которой он стоял, и выстроить дворец для себя. А вообще то знаешь, что я тебе скажу, Настя, на правах, так сказать, твоего старшего товарища. Не стоит отравлять себя этим ядом. Ничего хорошего ты этим не добьешься, лишь истреплешь себе нервы понапрасну. Настя упрямо покачала головой: – Но ведь нельзя так! Ведь если пустить все на самотек, то страна утонет в комиксах, книгах, состоящих наполовину из названий брендов, а наполовину из откровенной похабщины и желтого телевидения! Ведь надо что то делать! – Что именно? – Ну… Не знаю… Писать честные статьи! – Не надо писать честные статьи, Настя. Если увлечься этим, то можно раньше времени обрести вечный покой. Ты скоро станешь моей женой, и я прошу тебя, – он мягко накрыл ее руку своей, – я очень прошу тебя умерить свой гражданский пыл. Мы не в силах ничего изменить, поверь мне. А что касается меня, то я до смерти хочу уехать из нашей страны! Ну не верю я в нее, понимаешь?! Уж больно много в ней противоречий, с которыми мне трудно смириться. В каждой стране имеется свой примечательный артефакт. Это я так ради смеха говорю, разумеется. В Америке, например, есть копье судьбы, то самое, которым убили Христа. Оно, по преданию, приносит счастье и процветание стране, в которой находится. А у нас вместо копья судьбы мумия в пирамиде Ленина. Нет. Нужно уезжать… Настя вырвала свою руку: – Как же так? А я тогда что буду делать? – Глупенькая, ты поедешь со мной, разумеется. – Но я никуда не хочу уезжать из России, понимаешь? Да и ты… Ведь ты врач, кардиохирург. Если такие ценные для страны люди навсегда уедут из нее, то кто же в ней тогда останется? Кто будет помогать людям и заставлять их сердца биться заново? Герман решил не осложнять прекрасный вечер дурацкими, с его точки зрения, разногласиями. Он примирительно поднял руки вверх: – Шучу! Ей богу, шучу! Никуда не поедем, останемся в своей стране и принесем ей массу всяческой пользы. Мир? Она улыбнулась… К дворцу Palazzo Corsini на villa Farnesina они подъехали в такси к шести часам вечера следующего дня. Гера расплатился с водителем, забрал всю сдачу до последнего цента. Водитель, не дождавшись чаевых, неодобрительно поцокал языком, пульнул в адрес прижимистого пассажира колкое итальянское словечко и, высадив их, быстро уехал. Герман взглянул на великолепное палаццо XVIII века и восхищенно присвистнул: – Однако! Как, оказывается, могут жить наши соотечественники. – Дядя Петя славный. Он всего этого достиг сам. Собственным умом. Герман безуспешно попытался сдержать эмоции и сарказм: – Я и не спорю. Хорошо, когда хоть кому то воздается по уму его. – Не ерничай. – Молчу, молчу… Слушаюсь. У ворот дежурил огромного размера охранник, похожий на бронированного монстра из компьютерной игры. Он настолько не гармонировал с изысканным фасадом дома и витой ковкой ворот, что его хотелось стереть ластиком. О визите двух молодых людей он, видимо, был предупрежден: служба безопасности дяди Пети работала настолько быстро и эффективно, что перед тем, как заступить на дежурство, охранник внимательно изучил фотографии Геры и Насти, невесть каким путем добытые теми, кто отвечал за жизни олигарха и его семьи. Поэтому никаких препон на входе он чинить не стал, а просто молча открыл калитку в створке ворот. За воротами оказался еще один охранник, точная копия первого, и металлодетектор в виде арки. Они прошли через нее и спустя несколько секунд оказались в огромном холле дворца, а сверху по роскошной лестнице уже спускался легкой спортивной походкой тот самый загорелый теннисист с фотографии, увиденной Германом в Интернете. Одет олигарх был в простую пару из некрашеного льна и туфли мокасины на босу ногу. – Приветствую, молодежь! Герман пожал протянутую руку и мимолетно поморщился от боли – таким крепким у дяди Пети оказалось рукопожатие. С Настей они расцеловались по свойски, как старые знакомые. – Прошу в столовую! Ужин стынет! Все по той же лестнице все трое поднялись на второй этаж, прошли через анфиладу комнат и попали в столовую. Герман несколько раз незаметно щипал себя за ногу, до того вся эта настоящая антикварная роскошь изумляла его своим изобилием. Огромный стол, накрытый на шестерых, был уставлен серебряной посудой, за ужином прислуживали трое официантов. Жена олигарха Пети была vip стандартной блондинкой с фарфоровыми челюстями и баснословно дорогим бюстом. Она постоянно широко улыбалась и за весь ужин выпила лишь стакан минеральной воды. Дети олигарха – мальчик и девочка примерно одного возраста, скорее всего погодки, – как и все дети, больше ковыряли вилками еду на серебряных тарелках, чем воздавали ей должное. Общего разговора как то сразу не получилось. Жена олигарха заговорила с Настей, и они проболтали весь вечер, причем стандартная блондинка вела партию соло, небрежно раскидываясь сотней разных тем, а Настя скорее немного аккомпанировала ей, вежливо изображая из себя благодарную слушательницу. Олигарх Петя, радуясь мужской компании в лице Германа, подливал ему и себе бренди, и спустя полчаса между ними завязалась обыкновенная задушевная застольная беседа двух мирно выпивающих в спокойной обстановке мужчин. Детей тем временем увела няня, жена Пети заявила, что собирается показать Насте несколько помещений дворца, «в которых вам, мужикам, делать нечего», и женщины покинули столовую. Герман, поглядев вслед своей уходящей невесте, с иронией подумал, что Настя после этого визита к небожителям сядет за стол и, высунув язычок, настрочит в свой «Профиль» какой нибудь «очерк из жизни миллиардеров», но потом вспомнил, что журнал, где она работает, издание серьезное, и мгновенно устыдился своего цинизма по отношению к любимому человеку. Олигарх и Герман остались вдвоем в огромной столовой. Петя рассказывал о каких то замках на севере Франции, которые «Юксон» намеревается купить, как он выразился, «оптом» и устроить из них «нормальный такой дачный поселок для своих пацанов». Затем поругал немного российских высоких чинуш, которые «ни черта не дают нормально работать и развиваться, а все время раскрывают пасть пошире, как голодные птенцы в вороньем гнезде, все им мало, сколько ни дай». В конце концов он на каком то этапе, видимо, вспомнил, что перед ним гость, и немного устыдился длине своего монолога. Герман тем временем слушал и, пьянея, приходил в какой то отчаянный восторг от осознания того, что он вот так вот запросто распивает бренди с известнейшим толстосумом. Петя налил ему и себе. Чокнулись, выпили по глотку. Петя поставил бокал и вдруг неожиданно и совершенно трезвым голосом спросил: – Ну а сам то ты, Герман, чем занимаешься? Видать, все у тебя неплохо, если смог мою крестницу в себя влюбить? Это ведь такая семья, особенная, с традициями. Они абы кого к своей единственной дочери не подпустили бы. – Я… – Герман понял, что врать про то, что он врач, совершенно бессмысленно, и решил «будь, что будет», – я с недавних пор безработный. – Как так? – Брови олигарха удивленно изогнулись, превратившись в два знака вопроса. – Так ты не собственник бизнеса? А где до этого работал? У кого? – Да ни у кого из ваших знакомых коллег я не работал. Я долгое время сперва продавал алкоголь в одной иностранной компании, а затем немногим меньше по времени закупал его, работая в другой компании, также иностранной. И вот пришлось уйти. Не по своей, честно говоря, воле. Олигарх нахмурился: – Уволили? А причина? – Да без причины. Подставил собственный заместитель, да так ловко, что сам теперь на кладбище червей кормит. Видно было, что такой ответ дяде Пете понравился. Он глотнул еще немного и спросил: – А в чем же твоя работа заключалась? Гера с прямотой, которую даже сам в себе не подозревал, выложил своему магнату собеседнику всю правду, не утаив даже анекдотичного случая в скверике возле офиса «Нулевочки». Во время его рассказа олигарх внимательно слушал и время от времени принимался оглушительно хохотать. Видно было, что Гера ему понравился, и дядя Петя, словно в подтверждение этого, дружелюбно похлопав его по плечу, заявил: – Откаты – вещь для нашей экономики наиважнейшая! Без них ничего бы не работало. У нас на откатах все государство построено сверху донизу. Это ни для кого не секрет, а кто этого до сих пор не понял, тот просто кретин. Ты думаешь, я без откатов здесь бы поселился? А нефтяной бизнес, думаешь, безоткатный? Да там только и есть, что откаты да неуплата налогов. Я ж не могу и откаты чиновникам возить, и налоги платить? Если и то платить, и другое, тогда не то что на дворец в Риме, тогда и на избушку на курьих ножках не наскребешь, вот так то. Так что я тебя прекрасно понимаю и ничуть не виню. Тебя винить не в чем. Ты смотришь на тех, кто летит по утрам по разделительной полосе Кутузовского проспекта в лимузинах с мигалками и «триколорами» на номерах и задаешь себе резонный вопрос: «А почему им можно, а мне нельзя?» Если слуги народа так живут, то фигли народу не брать с них пример, а? То то же… – Согласен с вами, Петр… эээ, я не знаю, как вас по отчеству? – Для тебя просто Петр. Смотрю я на тебя, Гера, и вижу: хороший ты парень. Нашего, как говорится, замеса. Хватка у тебя, судя по твоему рассказу, что надо – жесткая. Да и умом тебя Создатель не обидел. Языки знаешь? – Я МГУ окончил, – автоматически соврал Гера, – а выпускник МГУ, если он только не полный валенок, на двух трех языках объясниться всегда сможет. – Ну, про языки то это я тебя просто так спросил, хотя штука нужная. Особенно когда сидишь среди иностранцев и шлангом необразованным прикидываешься, мол, «твоя моя не понимай», а сам, не подавая вида, слушаешь, о чем они между собой говорят. Иногда может оказаться очень полезным для бизнеса делом. Я даже специально иной раз, когда на встречу в ресторан иду, беру с собой переводчика, а сам с ним договариваюсь, чтобы он в нужный момент вышел и меня с зарубежными партнерами одного оставил. Тут они свою подноготную и показывают, дурачье. Обсуждать начинают, какой этот русский прижимистый или, наоборот, шалопай. Потом переводчик возвращается, я меняю ход переговоров и в результате иностранцев обдираю как липку, они так и корчатся. Платят, так сказать, за свое красноречие. Ну да ладно. Это я все к слову. Так ты чем думаешь заняться после вашего путешествия? Герман понял, что сейчас он должен вытянуть свой самый крупный выигрыш из лотерейного барабана жизни. Он представил себе Мэверика, счастливого игрока в покер, в исполнении великого Гибсона. Тот самый момент, когда он протягивает пальцы к перевернутой карте, будучи уверен в том, что это тот самый, нужный ему туз. Сейчас он бросит карту на середину стола и… – Вы хотите предложить мне работать у вас в «Юксоне», Петр? – Подумываю об этом. Нам талантливая молодежь нужна, не век же нам с Борей рулить. У него цели гораздо выше. Он вон куда, – Петр ткнул пальцем в потолок, – метит. Бабки надо легализовывать, а для этого не надо над законом стоять. Стоять над законом – это значит быть вне его, быть на нелегальном положении. А Борина цель – самому для себя законы писать. Это я тебе так откровенно все говорю потому, что ты паренек неглупый, да и даже если о нашем разговоре трепаться станешь, ты еще в такие круги не вхож, где тебе поверят. Так что чем черт не шутит… Я тут как раз подумывал себе талантливого порученца найти, а то все по старинке – сам да сам. А дел нынче невпроворот. Порой нужно оказаться сразу в двух местах, а так как это физически невозможно, то некоторые вопросы буксуют. Мог бы тебя иногда вместо себя посылать, да мало ли… Лишняя пара глаз и хорошие, изворотливые мозги – это всегда не лишнее. Да и откатничать тебе уже не придется, у нас на зарплату пока никто не жаловался. В общем, подумаю… Я все равно раньше чем через два месяца в Москве не появлюсь, да и с Борей надо будет посоветоваться. Мы с ним партнеры и до сих пор все вопросы по новым людям сообща решаем. Так что вот тебе мой «спутник», ближе к Новому году набери меня. Там поглядим. Герман хотел было признаться насчет своего мнимого докторства. Попросить Петра, опасаясь, как бы не возникла эта тема в присутствии Насти, но решил, что это будет как нельзя некстати. К тому же вернулись женщины. Они посидели еще немного, затем Гера с Настей, понимая, что время, то, которое было заключено в рамки приличий, закончилось, начали вежливо прощаться. Вдруг Настя спохватилась: – Ой, дядя Петя! Папа ведь просил передать! Вот бумаги тут… Рогачев бегло просмотрел документы, переданные ему Настей, широко улыбнулся: – Я твоему отцу многим в жизни обязан и институту нашему тоже. Они мне путевку в жизнь дали. Помогу родному вузу. Фонд сделаем, студентам талантливым персональную стипендию дадим. Государство такую благотворительность поощряет. Может, хоть лезть после этого меньше будут. Хотя… – И, словно спохватившись, что сболтнул лишнее, дядя Петя принялся прощаться, сделав в конце широкий жест: Герман с Настей подъехали к своему отелю на «Майбахе» олигарха, единственном на весь Рим. Венецианское пророчество Взяли в аренду автомобиль. Ездили во Флоренцию, в Неаполь и даже в Венецию, хотя плавающий город от Рима находился на приличном расстоянии, но, как известно, побывать в Италии с любимым человеком и не посетить Венецию – это все равно что, уподобившись Буратино, побывать в ресторане и заказать только три корочки хлеба. Выехали из Рима под утро и ехали, казалось, световой год, не меньше. Иллюзию создает однообразие скоростной дороги, на которой нет ощущения скорости и вообще движения. Приехали в Венецию аккурат к обеду. Обедали в ресторанчике на Ramo Corte de Ca'Barbo. Взбодрив себя крепчайшим эспрессо, которого в чашке было так мало, что казалось – кофе в нее не налит, а размазан по донышку, долго бродили по городу, протискиваясь в немыслимо узкие арочные проходы, словно вырубленные в зданиях уже после того, как их построили. В витрине одного из бесчисленных сувенирных магазинчиков Герман увидел маску, от которой просто не смог оторваться: бледное лицо с пустыми глазницами в обрамлении красных матерчатых лучей, увенчанных золотыми бубенчиками. Настя, проследив направление его заинтересованного взгляда, поджала губы: – Не люблю маски. – Почему, малыш? Смотри, ведь здесь их так много и они такие восхитительно красивые! – Они скрывают сущность, и под ними может оказаться все, что угодно. Маски носят, когда хотят скрыть правду и причинить кому то злой умысел. – Ой ли?! Зачем ты воспринимаешь все так серьезно? Ведь это всего лишь игра, карнавал, извечная тяга людей к переодеванию. Их стремление хоть ненадолго ощутить себя в совершенно ином образе. – Карнавал… Ну, если лишь на несколько минут… Я говорю о постоянном присутствии маски в жизни человека. Иногда кто нибудь так сильно увлекается, что маска становится его постоянным, публичным лицом, и снять ее он уже не может. Так сходят с ума. Во всяком случае, я бы не хотела, чтобы в моем доме висела на стене маска. Потому что я всегда бы думала, что это мое или твое запасное лицо, а тогда мы не смогли бы доверять друг другу. – Она провела ладонью по лбу. – Меня совсем куда то унесло. Фантазии журналистки, не обращай внимания. Ты, я вижу, хочешь купить ее? Покупай, я не стану возражать. Герману впервые в тот день стало вдруг так тоскливо, как никогда еще не было. Он даже заподозрил, что Настя все знает о нем, что ей каким то образом стало известно о его реальной жизни и она играет с ним, вызывая его, таким образом, на откровенность. Не дав подозрению перерасти в уверенность, он лишь, нахмурившись, пробормотал: – Нет. Я просто остановился возле витрины с масками, и не более того. Ведь я могу хоть иногда совершать крошечные безумства. Необязательно искать смысл в каждом человеческом поступке, так может выработаться комплекс работника правоохранительных органов – подозревать всех. Не обижайся, малыш. Не нужна мне маска. Пойдем дальше. День заканчивается, а мы еще даже не плавали на гондоле. С бывшей женой Гера на гондоле так и не прокатился. Пожадничал, хотя и знал, что, по преданию, тот, кто проплывет по каналам Венеции в гондоле с любимой, никогда не сможет отлучить от нее свое сердце. В этот раз вопрос о скупости не поднимался. Они плыли по главному каналу, затем свернули влево, проплыли мимо дворца Казановы. Гондольер пел им о грустной истории любви. Настя вслушалась в слова и попросила его спеть что нибудь другое. Гере стало интересно: – Почему он прекратил петь? Что ты ему сказала? – Он пел о двух влюбленных: чистой и непорочной, прекрасной девушке и парне, которого она безумно любила. Парень говорил, что он паж во дворце, а на самом деле он был грабителем. Однажды его ударили ножом его же друзья преступники, и он приполз к ней, истекая кровью. Положив голову к любимой на колени, он признался ей во всем, попросил прощения и умер. Так она и сидела на крыльце своего дома, обнимая его хладный труп, и сердце ее разрывалось на части. Мне стало отчего то не по себе. Как будто холод проник через все мое тело. Это, наверное, от воды так холодно. Надо скорее выбираться на твердь земную. Я человек сухопутный, вот и реакция у меня такая. Герману стало пронзительно грустно во второй раз. Он плюнул в воду, словно выплевывая из себя беса меланхолии, и, решив сменить тему, извлек из внутреннего кармана миниатюрный фотоаппарат: – Настя, прижмись ко мне покрепче. Смотри в объектив. С вытянутой руки он сделал несколько снимков. Затем они причалили и, перебравшись через мост Ponte di Rialto, похожий на дом над водой, быстрым шагом направились к площади San Marco и знаменитому дворцу Дожей. В лучах заката цвета спелой облепихи главная площадь Венеции была особенно прекрасна. Всполохи тонущего в Адриатическом море солнца превратили квадрат неба над ней в застывший багровый шторм. Зрелище было ошеломительным, и они медленно шли через площадь, пересекая ее по диагонали через центр, любуясь то древним творением рук человеческих, то вечно новым небесным океаном. На площади замерло несколько «живых статуй». Люди в венецианских костюмах эпохи Гольдони, лица покрыты белой краской. Молча позируют за деньги перед толпой. В самом центре площади стояла небольшая группа людей. Они внимательно слушали возвышающегося над ними и с жаром что то говорящего священника. Тот влез на какой то ящик и темпераментно произносил речь, говоря довольно громко и оживленно жестикулируя. Гера хмыкнул: – Ишь раскудахтался. Тоже небось на заработки явился, как и эти люди куклы. Только те просто размалевали себе лицо краской и молча застывают в разных позах. А этот оратор. Возле тумбы или ящика, на котором он стоит, наверняка лежит шляпа, и в нее народ кидает монетки. Это подстегивает его красноречие. Настя с укоризной глянула на него: – Герочка, ну нельзя же быть настолько циничным. Давай подойдем, послушаем, что он говорит. Герман нехотя согласился. Они встали сбоку от проповедника. Герман нарочно искал глазами шляпу с монетками, но никакой шляпы не было. На лицах слушателей было выражение экстаза. Видимо, священник говорил что то очень пронзительное, так как людей при каждом его слове словно бил электрический ток. – Настя, ты можешь перевести, о чем он говорит? А то я здесь, наверное, один такой: слышу звон, да не знаю, о чем он. – Он читает проповедь и цитирует Иоанна Богослова. Вот послушай. Выйдет зверь из земли и своими чудесами будет обольщать живущих на земле и сделает так, что всем малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам положена будет надпись на их правую руку или на голову и никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет… – Какой отстой! Этот парень насмотрелся фильмов ужасов и сошел с ума. Пойдем отсюда. В этот самый момент священник, видимо, услышав голос Германа, заметно вздрогнул и развернулся к нему. Их глаза встретились, и Гера не смог выдержать спокойного взгляда уличного проповедника. Между тем тот очень четко проговорил несколько предложений, словно адресуя их конкретно Герману. Настя, напряженно слушавшая, вдруг с испугом отшатнулась, и Гера наконец смог оттащить ее от внимавшей речам священника толпы. Прошли около ста метров. Тяжесть, образовавшаяся в душе Геры, стала понемногу пропадать. Он весело взглянул на Настю и хотел спросить ее о чем то веселом, но та шла с задумчивым видом и воспринимать шутки была явно не настроена. – Что с тобой, малыш? Этот крикун испугал тебя? Она словно вернулась откуда то, где ее мысли заблудились в лабиринте сомнений, и ответила: – Да. Я не могу себя заставить не думать о смысле слов, которые он произнес, глядя на нас. – Твою мать! Ой! Извини, что я ругаюсь, но не люблю я всех этих юродивых, понимаешь! Нацепят рясу или как она там называется еще? Сутану! И думают, что имеют право поучать всех, как надо жить. Да пошли они все! И что же такое он, интересно, сказал? – Горе, горе тебе, Вавилон, город великий. И голоса жениха и невесты не будет уже слышно в тебе, ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы. Вот что он сказал. – Ладно. Давай ка будем возвращаться, а то впереди у нас ночная дорога. Надеюсь, что этот олух не накаркал нам аварию. – Гера, перестань, пожалуйста! У меня и так на душе кошки скребут. – Дай я тебя поцелую. Вот так. Стало легче? Улыбнись, я люблю тебя. Не обращай внимания на пустозвонов. Она с улыбкой кивнула. К стоянке автомобиля вернулись очень быстро. Воспользовались водным такси: быстроходной лодкой с уютным помещением для пассажиров. Никаких неприятностей по дороге в Рим не произошло. Вскоре две недели подошли к концу, и они вернулись в покрытую первым снегом Москву. «Патиссон», или «Подводная братва» Свадьбу решили пока отложить. Умерла бабушка Насти, и все решили выдержать траур длиной в шесть месяцев. Переезжать к Гере Настя не стала, сколько тот ни просил, сказав, что хочет вдоволь проститься с родительским домом. Гера перестал настаивать, так как решил, что принуждение в таких делах может обернуться плохо, да и к тому же он очень надеялся на место, обещанное ему Петром. На следующий день после приезда из Италии Герман надел свой, как он называл его, «неброский камуфляж»: дешевую сорочку из магазина распродаж, скучный однотонный галстук, серый в пупырышках пиджак и ботинки, купленные в «Доме обуви» на проспекте Мира за семьсот рублей. Покрутившись перед зеркалом, он сказал своему отражению: – На войне, как на войне! И на метро поехал на собеседование в «Патиссон», чей офис находился недалеко от Елоховской церкви. Такого офиса он никогда не встречал ранее. Дело в том, что внутри совершенно не было стен, даже несущих. Поэтому непонятно было, как потолок в таком большом помещении, который не поддерживала ни одна опора, до сих пор не рухнул, придавив собой массу интересных в своем роде граждан, о которых пойдет речь далее. Роль стен выполняли прозрачные стеклянные перегородки, из за чего у попавшего внутрь посетителя складывалось впечатление, что он попал не в офис, а в океанариум, уставленный огромным количеством разных по величине аквариумов, содержащих рыб разных пород. В аквариумовидных отделах «Патиссона» водилась самая разная рыбешка. От круглых глазастых камбал из отдела кадров до злобных, готовых разорвать всех на мелкие кусочки пираний из службы безопасности. В бухгалтерии можно было наблюдать простодушную речную плотву и карасей, в отделе системных администраторов – задумчивых и меланхоличных, погруженных в себя сомов. Отдел аренды населяли кокетливые красноперки во главе с кузовкой, рыбкой, которая умела надуваться пузырем и от этого казалась больше своих реальных размеров. В отделе маркетинга сновали юркие маленькие легкомысленные сардинки. В контрольно ревизионном отделе застыли на месте, чуть шевеля многочисленными щупальцами своими, прозрачные холодные медузы. В отделе закупок стремительно прорезали толщу воды скользкие, изворотливые угри, а угорь, как известно, рыба, относящаяся к самым ценным и дорогим породам. Герман, смотревший через стеклянные стены на аквариум закупщиков, испытал ностальгию по времени, когда сам он существовал в теле угря, и вновь захотел принять этот рыбий, скользкий облик. «В конце концов, черт его знает, этого олигарха Петю, – рассуждал наш хитрец. – Что то прояснится лишь через два месяца, да и то в лучшем случае. А до этого времени я тут успею изрядно пополнить собственный бюджет и еще больше приблизить дату отбытия парохода „Герман Кленовский“ в какую нибудь тихую европейскую гавань». Собеседование вначале вела та самая Женечка, звонившая ему две недели назад. Герман, выражаясь фигурально, быстро уложил ее на обе лопатки, засыпав профессиональными терминами, бесчисленными примерами своих побед над поставщиками и рассказами о подвигах, совершенных им на ниве сбора для «Ромашки» колоссальных официально откатных бонусов. Женя, имевшая к тому же довольно поверхностные знания о таком предмете, как закупки, тем не менее сдалась не сразу и задала Герману подряд несколько общих вопросов касательно его образования, наличия вредных привычек и уровня владения английским языком. После того, как Герман ответил на все вопросы на чистом английском с прекрасным произношением, Женя вышла, попросив подождать несколько минут, и оставила его сидеть в маленьком аквариуме для переговоров. Через пяток минут в Герину келью вплыл весьма любопытный субъект, который заслуживает того, чтобы ему уделили здесь несколько слов. Гера увидел молодого человека примерно одних с собой лет. Довольно коренастого блондина с лицом, похожим очертанием на перевернутый вниз и слегка вытянутый треугольник или, опять же, перевернутую книзу репчатую луковицу. Неизвестно, с какой целью человек перетянул себя пополам длиннейшим ремнем, конец которого, заходя внахлест, справа налево от пряжки, заканчивался аж у заднего правого кармана. Брюки, утянутые в поясе самым жесточайшим образом, были собраны сзади в многочисленные складки, отчего несколько напоминали плиссированную юбку. Таким образом утягивали себя когда то старорежимные модницы, приказывая прислуге затягивать им корсеты для достижения фигурой вида песочных часов. На песочные часы человек похож особенно не был, а ремень словно стремился разрезать его пополам. Двигался человек странной походкой, поразительно напомнившей Герману походку робота Вертера из кинофильма «Гостья из будущего», который, как известно, ходил на негнущихся ногах и не отрывал ступней от пола, двигаясь по поверхности так, как будто та была намылена и страшно скользила. На носу у человека имелись очки в пластмассовой оправе и с узкими стеклышками, и он важно поправлял их, видимо, заботясь о своем статусе, который словно двигал перед собой, как двигает жук навозник свой вонючий шарик и, встречаясь с другими жуками, гордится тем, что он накатал его большего, чем у остальных, размера. Человек оказался новоиспеченным коммерческим директором и представился: – Добрый день эээ… господин Кленовский? Эээ… Меня зовут Константин Дынин эээ… Я – коммерческий директор сети «Патиссон». Опытный физиономист, Гера мгновенно понял, что перед ним один из представителей самого противного типа руководителей, которому в каталоге видов и подвидов начальников присвоено название «дурак с инициативой». Такие инициативные «невдомеки» чрезвычайно уперты, никогда не меняют своего мнения, панически боятся сообразительных подчиненных и скрывают свой примитивизм и некомпетентность за обескураживающим «я сам знаю». В ходу у них фразы типа «я серьезно говорю», «коллеги, давайте это обсудим» и применение в текстах электронных презентаций, которые они любят больше самих себя, малопонятного латинского словосочетания «рег capita». «Дураки с инициативой» обожают применять в своей речи коверканные английские слова, которые с благоговением называют «бизнес лексикой». Примером рядового высказывания «дурака с инициативой» может служить следующее выражение: «Мы предпочитаем перейти скорее в ласты (ударение на „ы“), чем прогнуться по костам (ударение на „а“), и тем самым позволить аутсорсить наш ресурс без достижения заложенного профита». Единственным слабым местом у дредноута под названием «дурак с инициативой» является некоторая его падкость на лесть и первоначальное отсутствие ощущения нахождения рядом умного и более опытного подчиненного, чем Гера немедленно и воспользовался: – Стать коммерческим директором такой серьезной организации, вне всякого сомнения, мог только человек с серьезным опытом и стажем работы. Мой стаж в закупках, к сожалению, невелик, да я и не рассматриваю для себя какое либо другое место, кроме руководителя группы закупок алкоголя. Всяк хорош на своей позиции, и я могу так говорить потому, что отлично знаю такую область, как алкогольный байинг, – ввернул Гера коверканное английское словечко. Дынин важно кивнул, и по выражению его глаз Гера понял, что его первый ход оказался сделан в верном направлении. – Да. Вы правы. Я семь лет отработал на различных позициях в крупнейшей международной корпорации «Сэйвер энд Уошер» и имею ряд серьезных квалификационных дипломов и свидетельств о прохождении многочисленных корпоративных тренингов. – Он сделал внушительную паузу, во время которой Герман изобразил уважение к достижениям Константина и даже с почтением склонил перед ним голову. – Однако расскажите о себе. Гера принялся рассказывать о себе, выбрав для рассказа ровный, даже несколько извинительный тон, который так нравится всем без исключения «дуракам с инициативой». Особенно не рисуясь, он тем не менее подробно поведал о своих достижениях и даже привел в пример свое исключительное участие в разделе торгового пространства «Ромашки» между двумя вечно враждующими производителями сладкой водички, «красными» и «синими», в котором победили «красные». Герман скромно умолчал о том, что «красные» в знак благодарности оснастили его дачу несколькими разнокалиберными холодильниками и установили на участке настоящее летнее кафе: огромный шатер для пикников с пластиковой мебелью внутри. Дынину все понравилось. Он так и не понял, что собеседование провел вовсе не он, а Герман, который в самом начале мгновенно повернул разговор в нужное для него, Геры, русло и не позволил ему течь по другому на всем протяжении беседы. Через день Гере позвонила довольная Женя и сообщила, что по его кандидатуре принято положительное решение. Так Герман попал в «Патиссон» и стал закупщиком последний раз в жизни. «Шестерку» он восстановил в первую же неделю. Первые деньги стали «капать» тогда же. И если в этом отношении Гере не на что было жаловаться, то в офисе у него почти сразу начались проблемы. В один из первых рабочих дней он не пошел на обед, а решил в спокойной, тихой обстановке подсчитать примерный месячный доход и подумать над тем, что и в какой именно области можно увеличить. Работа предстояла длительная и кропотливая: необходимо было решить, кого из ненужных ему поставщиков «сократить», а то и вовсе вычеркнуть их ассортимент из компьютерной системы, придумав любой из тех тысяч предлогов, которыми так ловко пользуются закупщики, девиз которых «тащить и не пущать», пришедший из чиновничества, описанного еще Гоголем, актуален и по сей день. Гера сидел на «месте новичка» – наиболее неудобном во всем отделе. Его стол был повернут таким образом, что Гера почти прижимался спиной к стеклянной стенке аквариума и был отлично виден со стороны коридора. Стоило ему углубиться в приятные подсчеты, как вдруг он буквально физически ощутил чье то присутствие за спиной. Занимательной арифметикой Гера наслаждался в своем ежедневнике. Он не писал названия компаний спонсоров, а лишь выписывал цифры в столбик и затем складывал их на калькуляторе. Обернувшись, он увидел, что прямо через стекло на него смотрит маленький худощавый человечек, похожий на умную, дрессированную цирковую мышь. На человечке была надета рубашка с коротким рукавом. Под мышкой человечек держал черную кожаную папку. На поясе брюк, словно вместо пистолетной кобуры, был пристроен мобильный телефон на прищепке. Правая рука его покоилась в кармане. Человечек немного сутулился и, не мигая, внимательно глядел на Геру холодными зрачками цвета замерзающей на грязном снегу воды. Гера мгновенно понял, кто это такой. Такие глаза могут быть только у отставных воинов закона, и человечек, разумеется, был главной пираньей среди прочих пираний – обитателей аналитического отдела или, проще говоря, службы безопасности сети магазинов «Патиссон». В животе у Геры неприятно похолодело, в голове начался шум. Встречаться с отставными чекистами в планы Геры не входило, но где то далеко далеко, в тех закоулках подсознания, куда мы стремимся загнать неизбежно приближающуюся реальность, он такую возможность предусмотрел. Человечек извлек руку из кармана, заулыбался и поманил Геру жестом, мол, иди за мной. Так они и шли по опустевшему в обеденный перерыв офису: впереди сутулый эсбэшник, а за ним наш знакомый жулик. Кабинет главной пираньи оказался небольшим и до отвращения чистым. Ни одной бумаги нигде, телефон натерт до блеска, в шкафу за стеклом корешки книг: «Судебная психология», «Преступник и общество», «Чезаре Ломброзо и его вклад в криминологию», «Уголовный кодекс» и тому подобная профессиональная литература. Человечек предложил Гере стул и сам энергично запрыгнул в свое кресло за пустым письменным столом, на котором одинокой буквой «Г» ютился открытый ноутбук. – Меня зовут Николай Иванович Раков. Ты, наверное, уже понял, кто я такой? «Чмо ты печальное», – подумал Гера. Вежливо улыбнулся и ответил: – Конечно, понял, Николай Иваныч. – Это хорошо, что ты такой понятливый, как тебя там по батюшке то? – Раков бросил быстрый взгляд на экран ноутбука, и Гера понял, что тот просматривает примерно такой же документ, который ему когда то показывала его соседка Куховая. Тот самый, под названием «справка в отношении…». Только теперь это была справка в отношении его самого. – А по батюшке ты у нас Викторович. Ага. Так вот, значит, Герман Викторович, хотел с тобой познакомиться, навести, так сказать, мосты и переправы. Ты не возражаешь? – Нет. Не возражаю, Николай Иваныч. – Ну а если ты не возражаешь, то ответь мне, сколько ты в итоге денег напиздил? От подобной лобовой атаки Гера чуть было не опешил, но ему потребовалось лишь мгновение для выбора оружия против этого «подходца» Ракова. Гера понял, что против него используется тактика агрессивного допроса – наиболее примитивная и рассчитанная на дилетанта. Поэтому, не моргнув глазом, он совершенно спокойно отразил этот лобовой удар, спокойным голосом ответив: – Простите, Николай Иванович, но я вам дать ответ на этот вопрос не смогу при всем своем желании. Дело в том, что свою заработную плату на прежних местах работы я указал в резюме, а больше никаких доходов у меня в течение всей моей трудовой деятельности не было. Автомобиль, на котором я езжу, достался мне в наследство от умершего дяди. Вернее, он достался моей маме, но ей он ни к чему, и она выписала мне доверенность. Живу я один в квартире без мебели, так как мне не на что ее купить. Жена ушла от меня к вашему коллеге офицеру. Видимо, сочла, что я для нее недостаточно брутален. Что вам еще рассказать? Эсбэшника, похоже, это объяснение устроило лишь отчасти, а вернее, вовсе не устроило. Люди, которые не верят самим себе и с удовольствием надели бы наручники на каждого сотрудника в офисе, включая уборщицу и посудомойку, не верят на слово даже родной маме. – А ведь в «Рикарди» ты не был такой скромной овечкой, как пытаешься сейчас прикинуться передо мной, не так ли? Тебя вон даже в прокуратуру вызывали! – Совершенно верно, вызывали. Но я пробыл там ровно десять минут, а после этого все разъяснилось, и больше у органов ко мне вопросов не было. – Смог как то выкрутиться? Дал прокурорше на лапу? – Я не понимаю, почему вы задаете мне такие вопросы, на которые мне нечего ответить? – А у меня работа такая – вопросы задавать… В том числе. Герман вдруг понял, что ничего серьезного на него у этого Ракова нет. Было бы, так гулял бы он, Гера, сейчас под мокрым снегом, а не сидел бы в откатном отделе. Решил закрепить достигнутые результаты и тем же спокойным голосом сказал: – В «Рикарди» сами французы увели кучу денег из под носа владельцев, а свалить все решили на меня. Но я никаких расходных бумаг никогда не подписывал, и у них ничего не вышло. Отчего же я должен всю жизнь отмываться от несуществующей грязи, если я никогда ничего не украл и на копейку, а мое имя невольно оказалось упомянутым в связи с присвоением казенных денег? Разве, по вашему, это справедливо? Раков действительно имел в своем распоряжении лишь некоторые расплывчатые факты, которые его подчиненный, жирная пиранья с усами, вечно не просыхающий толстяк, постоянно находящийся на работе в состоянии между утренним опохмелом и вечерней первой стопкой, в порыве служебного рвения обобщил в некую, как ему казалось, стройную версию Гериных преступлений. Начальник СБ не имел оснований для увольнения Геры и, хорошо понимая это, решил его «попугать». Вдруг расколется фраерок ушастый и «потечет». Только Гера был, как всегда, начеку и выбрал ту единственно правильную линию поведения, которой надо придерживаться в разговоре с людишками, подобными этому Ракову. «Сделал» он его, Ракова. И Раков это понял, а поняв, затаил злобу и решил Геру еще немного «прессануть»: – Ладно, иди. Будем за тобой приглядывать, учти это. Я тебе честно говорю, так как послужной список у тебя, сам понимаешь, сомнительный. А я не люблю, когда к сотрудникам по линии моего отдела вопросы имеются. Так что с того момента, как выйдешь из моего кабинета, ты должен ощущать себя, как мандавошка под микроскопом. Попробуй только «просесть». Не советую. «Какой же ты мудак, приятель». Гера послушно кивнул: – Разрешите идти? – Иди, работай. Если что услышишь в отделе для меня интересное, милости прошу. Я всегда с удовольствием выслушаю. Мне любая информация интересна. «Стукач? А почему бы нет? Мне с коллегами детей не крестить, да и подружиться с этим упырем на почве доносительства – дело не лишнее». – Николай Иванович, я, разумеется, так и сделаю. У меня, кстати, есть соображения по поводу одной моей коллеги. Ну, этой страшноватой Тани, которая занимается молоком. Раков подался вперед, глаза его блеснули: – Что по ней? – Да вот слышал, как она выступала в курилке. Говорила, что купила новую машину, а теперь думает, что у нее начнутся проблемы, как вы говорите «по вашей линии». – Да дура она. Была бы умная, сначала подумала бы, а потом покупала бы себе машину. Ладно… Иди, а за информацию спасибо. Гера выплыл из домика главной пираньи без укусов на теле, отделавшись лишь легким испугом. Посмеиваясь, сел за свой стол и продолжил прежнее занятие, связанное с подсчетами. После «теоретических изысканий» он выяснил следующее: плательщиком «Патиссон» был неважным, так же как и «Ромашка», а это обстоятельство было золотым дном, усеянным острыми камнями, потому что, начни он немедленно «гасить» долги своей «шестерке», и Ракову будет раз плюнуть вычислить его умысел. Если в «Ромашке» никакого особенного контроля за оплатами поставщикам не велось, то здесь за расходованием закупщиками скудного бюджета, выделяемого акулами – владельцами бизнеса отделу закупок, следил целый отдел того самого чекиста с онкологической фамилией и непрестанно анализировал любую оплату, пытаясь поймать откатчика за руку. Значит, эта доходная статья если и не отпадала сама собой, то, по крайней мере, ее использование в классическом виде было невозможно. Пришлось придумывать ремейки. Он вычислил примерную месячную потребность в оплатах для каждого из «своих» и составил график ежедневных платежей, раскидав по нему эту сумму в абсолютно неравных долях и «замешав», таким образом, нужные ему платежи с другими. Затем выбрал двух трех поставщиков с крупными долгами, не входивших в «клуб шести», и сделал их «уткой» для деятелей из отдела Ракова. В случае, если бы подозрение упало на Геру, то никакая, даже самая скрупулезная проверка, даже под угрозой расторжения с этой «уткой» контракта ничего бы не дала. А на прямой вопрос: «Какого черта ты платишь именно этим больше остальных?» – Гера бы ответил, что решил снижать долги именно таким образом, оплачивая не всем понемногу, а разбив страждущих по группам. Недовольный прежним уровнем откатных доходов, Гера провел для своей «шестерки» повышение закупочных цен на несколько процентов, которые также стали оседать в его кармане. Некоторые предупреждали его об опасности, но Гера не собирался работать в «Патиссоне» больше двух трех месяцев и до окончания этого срока хотел получить максимальный улов. Ничего о своих планах относительно «Юксона» он, разумеется, никому не сообщал, а в ответ на предупреждения о возможных неприятностях лишь отмахивался, утверждая, что у него «все under control». Следующим шагом на пути увеличения личного благосостояния стала устроенная им «Варфоломеевская резня гугенотов», то есть «обрезание» ассортимента поставщиков, не «заносивших» ничего, и замена их бутылок на аналогичные позиции из ассортимента «своих», что делалось, естественно, за деньги, причем немалые. Откатчики, оперативно отреагировав на увеличение курса европейской валюты по отношению к доллару, перевели все бывшие прежде в долларах расценки в евро, да еще и повысили их, ссылаясь на инфляцию. Герман знал примерные неофициальные расценки на ввод в систему новых позиций в различных сетях Москвы. В «Восьмом элементе» добряк в очках по фамилии Макшеев «брал» за одну позицию водки в среднем восемь тысяч евро, а другой красавец оттуда же, по имени Гоша Шоколадов, сидящий на вине, решал схожие вопросы за пять тысяч. В «Армане» самый великий откатчик России Паша решал те же вопросы за двадцать пять тысяч долларов и ни для кого исключений не делал, за что был прозван за глаза «Паша – золотая параша». Этим прозвищем ненавидящие Пашу поставщики словно желали ему поскорее очутиться возле тюремной параши, но Пашу словно ничего не брало. Примерно схожая с «Арманом» картина наблюдалась в «Переростке» и в «Нулевочке». Там брали немногим меньше. Над полками алкогольных отделов российских торговых сетей витал бриллиантовый дым, и бесстрашные откатчики стремительно обрастали недвижимостью, оформленной на ближайших родственников. Гера вывел некую среднюю цифру, приравнял вино к верхнему значению отката за ввод водки – самой дорогой по расценкам откатчиков продукции, но и наиболее редко вводимой. Слишком заметна на полке новая водочная бутылка тем, кому замечать этого совсем не следовало бы. Сама по себе цифра была вполне «рыночной», и Гера довольно быстро смог стать обладателем нескольких пачек по пятьдесят тысяч евро, которые он любовно называл «кирпичиками». Схожая картина творится с товарами всех групп и направлений, только по откатному уровню алкоголь удерживает постоянное первое место. Далее следует колбаса и рыба, затем кондитерские изделия, и так далее. Гере однажды рассказали, как один незадачливый менеджер решил занести положенный откат закупщице «Армана», чулочно носочной даме по фамилии Винницкая, и передать его прямо в офисе, тем более что вроде как был подходящий для этого повод – день рождения Винницкой. Предварительно он должен был созвониться с ней, но так как выполнял свою миссию, подменяя заболевшего коллегу, то обо всех его инструкциях позабыл. Очевидно, бедняга был неопытен в делах такого рода, да к тому же у него были ярко выраженные наклонности вандала! После того, как в кассе родного предприятия ему выдали довольно внушительную сумму в мелких купюрах, этот незадачливый супершпион купил в книжном магазине очень толстую книгу под названием «Кулинария и не только». Изуродовал ее, вырезав в толще страниц углубление под те самые денежные котлеты, и, вложив, таким образом, в книгу несколько иное содержание, чем было предусмотрено в ней изначально, заявился в офис «Армана». Затем он вызвал на «проходную» Винницкую, которая ожидала получение отката совершенно в ином месте и после звонка на мобильный телефон от знакомого ей человека, о болезни которого она не знала, и, делая ей знаки, двусмысленно, как ему казалось, поздравил ее «с праздничком». Вручил казненную книгу и, вполне довольный собой, удалился. Винницкая же, будучи девушкой прямолинейной, его знаков не поняла, подумав, очевидно, что у парня просто нервный тик. Книгу она восприняла просто как обыкновенный подарок. Вернувшись к своему рабочему месту, положила несчастное убитое произведение на стол и забыла о нем. Одна из ее товарок, кажется, ее руководительница, увидев книгу по кулинарии, как и всякая женщина, заинтересовалась ее содержанием и попросила у Винницкой разрешения поглядеть, что внутри. Разрешение, разумеется, последовало. Начальница открыла книгу и… Описать скандал, который разразился после этого, не представляется возможным, кроме как в литературном произведении размером не менее повести. Делать этого мы не станем, сэкономив для страны бумагу, а лишь констатируем, что незадачливому менеджеру пришлось долго искать себе новую работу, а Винницкая была помещена в клинику неврозов сроком на две с половиной недели. После прохождения курса лечения она стала совершенно здорова вновь и лишь иногда безо всякой видимой причины принималась хохотать мелким, дробным смехом. Тем временем поставщики, обиженные вивисекциями Германа, словно сговорились и принялись строчить на него доносы и прочие пасквили, отсылая оные на электронный адрес Дынина. И означенных доносов тот за неделю получил сорок три штуки! Сперва, когда доносов было не очень много и характер этих писем был в целом похож на средней силы жалобы, Дынин не придавал им особенного значения. Но затем, когда тон писем стал более категоричным, он вызвал Германа и устроил ему выволочку. Гера, который предвидел такой поворот событий, явился в кабинет к Дынину с математическими расчетами, доказывающими целесообразность всего, что он сделал. Прежде всего, Гера надавил на то обстоятельство, что глупо «распылять» бюджет на оплату, «плодя» многочисленных поставщиков. – Поймите, Константин, ведь всем этим карликовым поставщикам придется рано или поздно платить, а у нас недостаточно денег для оплаты крупным компаниям, приносящим нашей сети основную выручку! Дынин ничего не понял, как, впрочем, и всегда, и, собрав все письма в одну стопку, понес показать их своему непосредственному руководителю англичанину. Imported. Second fresh Об этом интересном персонаже Герман узнал не сразу при приеме на работу, а чуть позже, уже после того, как приступил к выполнению своих обязанностей. Акулы – руководство «Патиссона», – тщетно пытавшиеся подстроить свою торговую сеть под лидеров рынка, поддались общей моде, вернувшейся из петровской еще эпохи, когда многие ответственные должности занимали иностранцы. К сожалению, и тогда, при императоре Петре Алексеевиче, и сейчас зачастую эти иностранцы являются жуткими болванами и страшными проходимцами. На своей собственной родине их просто не берут на работу по причинам прозаическим: воровство, алкоголизм, наркотики, некомпетентность и прочее неадекватное поведение, включая и нестандартную сексуальную ориентацию, к которой, несмотря на разрешенные в некоторых странах однополые браки и творчество Элтона Джона, у большинства нормальных людей все еще правильное, то есть резко отрицательное отношение. И приходится им продаваться в Россию, при том, что заработная плата каждого такого штучного гастарбайтера иногда в десятки раз выше, чем то, что он мог бы заработать при прочих равных у себя на родине, и космически далека от зарплат, которые положены нашим российским гражданам. Ну как тут не вспомнить слезливый монолог демона – Коровьева, – произнесенный, как известно, перед толпой граждан, посетителей «Торгсина»: «Приглашали мы его разве?! Звали мы его разве?!» Иностранцы, попадая в Москву в качестве руководящего персонала многочисленных торговых компаний, вначале, примерно с неделю, ведут себя довольно скромно. Затем, так как люди они общительные, встречают своего коллегу, который уже некоторое время находится в Москве. И тот открывает перед очередным «экспатом» двери в неизведанный ранее мир абсолютной вседозволенности. Сидит эта парочка в каком нибудь «Желтом Море», ланчует, списывая расходы с корпоративной карточки как «представительские», и более опытная дохлятина с красными от бессонных ночей глазами и сопливым от кокса носом поучает вновь прибывшего: – Эрик, пойми! Это по прежнему все та же ужасная варварская страна, населенная рабами. Они открыли у себя казино и ночные клубы, ходят в супермаркеты, рестораны и модно одеваются, но они и понятия не имеют о том, что значит жить в гражданском обществе! Они запуганы, затравлены, находятся в постоянной нужде и смотрят на нас так, как когда то смотрели аборигены на Кука. С ними можно делать все, что угодно: унижать, оскорблять, заставлять выходить работать во внеурочное время – они все сделают! Азиатская Москва полна развлечений! Здесь легко можно найти умопомрачительную по красоте сожительницу и вовсе не нужно будет ей платить. Она станет жить с тобой потому, что ей будет чем похвалиться перед подругами: «Я живу с французом, и у него большой пенис!» Может, и соврет насчет твоего пениса, но все ее глупые подружки будут страшно завидовать ей! На работе ты можешь втирать очки, ни черта не делать, а лишь распределить свои обязанности среди нескольких этих более или менее сообразительных варваров! Ежедневно собирай собрания и ори на них, говори, что они болваны, и заставляй выполнять свою работу, иногда, очень редко, хвали. Маленькая похвала стимулирует рабов. Они будут рвать друг другу горло, лишь бы заслужить от тебя пару одобрительных слов! Затем систематизируй то, что они для тебя сделали, и не забывай регулярно проверять состояние своего банковского счета, на который тебе начисляют заработную плату и бонусы, ха ха ха! Откаты в среде офисных иностранцев Москвы – обычное дело. Чаще всего – это работа в тандеме, где иностранный гражданин занимает должность какого нибудь «бренд менеджера» и поручает проведение многочисленных рекламных кампаний своему приятелю, работающему в маркетинговом агентстве, также иностранцу. В результате оба оказываются весьма довольны друг другом: один не забыл про земляка и дал заработать его фирме, а тот в свою очередь щедро ему за это «откатил». Ничего нового. Лишь разочарование, наступающее у российских работодателей такого вот «импортированного специалиста» после того, как правда о его деятельности вдруг всплывает, как то, что никогда не тонет в проруби. Разочарование, наступающее потому, что с иностранным гостем нельзя сделать то, что иногда делается в таких случаях со своим сотрудником – гражданином России. Если для проворовавшегося россиянина можно придумать настоящее «хождение по мукам», начиная от включения его фамилии в тот самый «черный список» до банального откручивания головы, то иностранца, скрепя сердце, просто отпускают подобру поздорову, предварительно выплатив ему все, что прописано в трудовом контракте. Гера знал об одном таком случае, когда американец по имени Брюс Чепмен, работавший на одну из пивных московских компаний, имевший внушительную харизму топ менеджера, баснословно дорогие ботинки и прописанный в контракте «Mercedes» с водителем, нагрел наших отечественных, наивных, как дети, бизнесменов на полтора миллиона долларов. После того, как он все таки попался и был прижат к стенке вопросом «украл?», то не нашел ничего лучшего, чем ответить: «Простите, я больше так не буду». После чего совершенно спокойно улетел в неизвестном направлении, а денег так и не вернул. Иностранного проходимца, англичанина по национальности, пристроившегося в «Патиссон», звали Ричард Боулз, и этот горе работник, огребавший ежемесячно тридцать пять тысяч долларов зарплаты, ненавязчиво распускал слухи о своем мнимом родстве с той самой вредной теткой, которая стала причиной гибели одной известной принцессы и ее любовника, кажется, арабского шейха. Целыми днями он занимался тем, что, по наблюдению Германа, очень умело ничем не занимался. В родной Великобритании этот мнимый «royalty boy» работал закупщиком в затрапезной сети торговых павильонов при автозаправочных станциях и, как то раз найдя в Интернете объявление о том, что российская сеть магазинов ищет директора по розничной торговле среди иностранных специалистов, решил «на дурака» выслать этим русским свое резюме, так как сумма обещанной за такую работу компенсации показалась ему более чем привлекательной. Вышло, как с куплей продажей автомобиля: один дуралей хочет продать, другой хочет купить, и по стечению обстоятельств они встречаются. Мистер Боулз развелся со своей надоевшей супругой, уволился из своей автозаправочной торговли и переехал в Москву. Здесь он долгое время пытался постичь хоть что то из азов «бизнеса по русски», но этот процесс протекал у него крайне вяло. Изначально настроенный по отношению к «этим чертовым русским» крайне спесиво и неадекватно воспринимая происходящее вокруг него в этой «непонятной стране», он как за спасительную соломинку уцепился за Дынина и сделал его своим главным советником по всем вопросам. Из всех кандидатов на должность коммерческого директора «Патиссона» Боулз выбрал именно Костю Дынина лишь потому, что в его резюме было написано «Сэйвер энд Уошер» – название международной корпорации, Боулзу знакомое. Эти двое представляли собой довольно забавный дуэт: пятидесятилетний Боулз и тридцатилетний Дынин. Злые языки донесли Гере о том, что эту контрастно возрастную парочку застукали как то под утро, выходящей из рассадника гомосексуализма – клуба «Три обезьяны», и так как источник был довольно надежным, Герман не имел оснований не доверять этой сплетне. Ну что ж… Как говорится, «ночная кукушка дневную перекукует», и Дынин решил представить своему партнеру информацию о Гере, полученную от обиженных поставщиков, снабдив ее своими комментариями. Геру вызвали в кабинет Боулза примерно через десять минут после того, как туда зашел Дынин. Герман зашел, готовясь к долгому и нудному доказыванию своей правоты, но шанса раскрыть рот он так и не получил. Боулз сразу стал орать на него, потрясая пачкой жалоб в воздухе: – Что это такое?!! Я и все мы работаем над имиджем нашей организации, стараясь привить доверие к нам со стороны наших поставщиков, а вы, – он ткнул пальцем в сторону Геры, – вы своими поступками пытаетесь опорочить доброе имя «Патиссона»! Вы предпринимаете шаги по изменению ассортимента, не согласовав это ни с кем из нас, своих руководителей! Это безобразие! Вы не понимаете нашей политической задачи! Не обладаете корпоративным сознанием! – И прочий бред в этом роде… – Мистер Боулз, мы гораздо раньше завоюем к себе доверие, если станем как следует платить за проданный нами товар. А ассортимент я менял исходя из соображений его ликвидности, и не более того. Вполне объяснимо, что нашлись недовольные этим, чей бизнес пострадал от моих действий, но «всем мил не будешь», и появление этих жалоб – всего лишь естественная реакция лузеров. – Лузеров?! – Боулз вцепился в это слово, как ледоруб в отвесный склон. – Кого это вы называете «лузерами»?! Тех коммерсантов, которые доверяют нам? «Вот именно, – пронеслось в мозгу у Геры, – и еще тех, кто не понимает, что за все нужно платить исполнителю, иначе очень скоро окажешься у разбитого корыта». Вслух же, потупившись и придав себе вид полностью раскаявшегося человека, он произнес следующее: – Мистер Боулз, я подчинюсь любому вашему решению. Такое очевидное выражение покорности глупым варваром если и не обезоружило, то, по крайней мере, заставило лжеродственника Боулза успокоиться и прекратить вопить как ненормальному: – Решение вот какое: вы извинитесь перед всеми поставщиками, чей ассортимент вы так опрометчиво сократили, и вернете все обратно. Нам не нужны никакие конфликты. Тут Гере стало по настоящему плохо. «Вернуть все назад» – каково! Вернуть все назад означает и возвращение обратно денег, тех самых милых розоватого оттенка кирпичиков, покоящихся сейчас вместе с другими «кирпичиками» в сейфе одного из московских банков, в котором Гера хранил все откатные деньги. С введением жесточайшего валютного контроля перевести за границу, в свой лондонский банк наличность стало невероятно сложным и весьма затратным процессом. К тому же летать в Лондон с наличными в кармане не представлялось возможным по причине отсутствия времени, поэтому Гере приходилось арендовать сейф. Именно там наш Корейко держал свой «фибровый чемоданчик», представлявший собой на самом деле не один, а целых два больших пластиковых кейса «Samsonite». Один был туго набит, в другом было еще довольно места. Он молча кивнул и под насмешливыми взглядами Дынина и Боулза вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Чекистская честность Яснее ясного было, что возвращать деньги – это путь, поперек которого вкопан намертво сваренный из стального рельса шлагбаум и над ним висит огромных размеров знак «кирпич». Никогда, ни один закупщик, если только его не привязывали на ночь к батарее парового отопления в каком нибудь подвале и не пытали после этого удушьем, надевая на голову пластиковый пакет, ни за что бы не вернул деньги, попавшие к нему в руки. Откаты не возвращаются! Подобных прецедентов не случалось никогда, и Гера также не собирался начинать эту порочную практику. Расстаться с тем, что уже положено в один из чемоданов?! С частью мечты?! Нет, нет и нет! Выходов из этой, вне всякого сомнения, глупой ситуации было несколько, и все они казались мало выполнимыми. Гера начал с того, что решил потянуть время, но это у него не вышло, так как Дынин с завидным упорством ежедневно спрашивал его о ходе процесса восстановления ассортимента, утраченного поставщиками, по нескольку раз в день. Однажды, после того, как Гера придумал какую то очередную причину, благодаря которой он и сегодня не в состоянии будет выполнить обещанное, Дынин пошел прямиком к эсбешнику Ракову и написал на Геру бумагу, в которой он изложил свое видение причины медлительности Кленовского в вопросе исправления собственной ошибки. Было в этой бумаге также и о том, что, по мнению Дынина, могло побудить Геру сделать то, что он сделал, и надо признать, что Дынин попал, что называется, в точку. В документе, который лег на стол Ракова, черным по белому было написано слово «взятка». И был к документу приложен анализ с перечислением тех позиций, которые Гера «закрыл» у одних поставщиков, и тех, которые он «открыл» взамен этого у других. Словно назло в тот же самый момент один из подчиненных Ракова принес свои соображения по анализу повышенных за последнее время закупщиками цен от поставщиков, и номером один там выступал именно Гера! Главная пиранья поблагодарил Дынина за то, что тот «своевременно сигнализировал», и, оставшись в своем аквариуме, в спокойном одиночестве начал анализ поступивших к нему документов. Проведя нехитрое сравнение путем простого отслеживания одинаковых наименований поставщиков, Раковым была установлена та самая Герина «шестерка». Будучи информирован о примерных величинах откатов, Раков подсчитал, что за неполные два месяца своей деятельности Гера «намыл золотишка» никак не меньше, чем на триста тысяч евро! Сумма оглоушила Ракова. Он некоторое время сидел молча и машинально выковыривал с помощью распрямленной стальной скрепки несуществующую грязь из под ногтей. Первым его желанием было, разумеется, сломя голову плыть в аквариум к акулам и суетливо доложить там о случившемся. Но спустя мгновение он вновь нехотя опустился в кресло, так как понял, что самого его, Великого Ракова, акулы, узнав о том, что он прошляпил прямо у себя под носом такого махрового взяточника, как Гера, чего доброго, проглотят и не подавятся. К акулам, как известно, аппетит и желание рвать всех вокруг приходят одновременно и мгновенно, и Раков решил не рисковать. Закончился рабочий день, все давно разошлись по домам, а Раков все сидел в своем кабинетике и думал, как ему лучше поступить. Утром следующего дня он позвонил Гере по внутреннему телефону и елейным голосом попросил того зайти. – Ну что, Герман. Ты все таки не сдержался и «просел», не так ли? А ведь я тебя предупреждал, что буду следить за каждым твоим шагом. Предупреждал? Зря ты отнесся к моим словам, как к пустой болтовне. Задача у Ракова стояла непростая. Ему нужно было тихо, без привлечения внимания кого бы то ни было в офисе, так надавить на Геру, чтобы тот вернул все деньги и тихо написал заявление «по собственному». Тогда бы Раков в очередной раз стал героем, и его репутации старого чекиста ничего бы не грозило. Гера, не зная еще, что у главной пираньи в плавниках находятся все козыри, решил поиграть в стандартное недоумение: – Николай Иваныч, я ведь уже говорил вам, что все те слухи и сплетни, которые вы слышали обо мне, не соответствуют действительности. Я всегда работал абсолютно честно и, как вы изволили выразиться, «просесть» нигде не мог. Почему вы мне не верите? Раков усмехнулся, несколько секунд молча глядел на Геру с нарастающим внутренним восторгом, присущим всем следователям, нашедшим способ «прижать» обвиняемого к стенке и доказать его вину. Он всегда любил именно ощущения предвкушения этого момента. – Ты знаешь, Кленовский, я думал, что ты поумнее. И хотя бы подождешь «крысятничать» с самого начала. Поэтому, честно говоря, не ожидал, что ты покажешь свое истинное обличье вот так сразу. – Видя, что Гера собрался что то сказать, поднял руку. – Помолчи. Сейчас я буду говорить, а ты меня внимательно слушай. Ты понял? Очень внимательно. Итак, вот названия известных тебе шестерых поставщиков. Той самой «схемы», которую ты применил немедленно после своего назначения в должности. Эту схему ты создавал не с нуля, она у тебя была полностью готова еще в «Ромашке». И ежемесячно она приносит тебе приличную сумму денег. С такой схемой можно переходить из сети в сеть и прекрасно себя чувствовать, как говорится, независимо от климатических условий. Вот отчет о хитро раскиданных тобой платежах, которые тем не менее все равно системны и отслеживаемы. А вот здесь анализ повышения цен поставщиков за последние несколько недель. Все повышения объяснимы, кроме твоих. Но, как известно, необъяснимых вещей не бывает. И ты сделал эти повышения для собственного кармана. Такое часто практикуется у вашего брата, когда вы, крысы, делите эти несколько процентов между поставщиком и самими собой. А вот здесь те позиции, которые ты за деньги пристроил у той же известной тебе «шестерки», выбросив аналогичные у нескольких других поставщиков, которые тебе никогда ничего не платили и в схему твою не входили. Вот так ты и просел. И просел ты по полной программе. – Раков сделал паузу. Гера молчал. Раков решил его разговорить проверенным способом: – Ты заработал на своих махинациях триста тысяч евро, как минимум. Деньги, все, необходимо вернуть. Прямо мне сюда. Затем тихо напишешь заявление по собственному желанию и здесь же, у меня, получишь трудовую книжку. Тебе все понятно? Гера ни разу в жизни не сталкивался с подобным. Раков словно знал все с точностью до малейшей детали! В Гериной голове вертелся вопрос «откуда?». И словно в насмешку к нему присоединилось знаменитое никулинское – «оттуда». Только эти два слова: «Откуда – оттуда, откуда – оттуда!» Сумасшествие, да и только! Гера сидел и чувствовал, что вот вот отключится. Раков же понял его молчание по своему, восприняв это как нежелание говорить и все в конечном итоге отрицать. – Ты знал такого – Загребского? Гера, медленно выйдя из ступора, послушно кивнул. – А ты знаешь, что с ним случилось? Отрицательное мотание головой. – Его сбила машина. Во дворе собственного дома. Он вышел из подъезда, а она его сшибла и уехала. И никто ничего не нашел. И не найдет… Еще что то надо объяснять? Гера совершенно очнулся и по настоящему испугался. Он понял, что момент для того, чтобы начать оправдываться, безвозвратно упущен. Слишком красноречива была его испуганная реакция на обвинения Ракова. Добиться психологического преимущества было уже невозможно, и Гера понял, что он проиграл. Не фатально, но проиграл. Ему нельзя было давать Ракову говорить, а нужно было, перебивая его, начать все истерично отрицать, кричать – словом, что то делать, но только не сидеть сложа руки. А теперь единственное, что остается, – это попробовать хоть как то оттянуть время и, разумеется, сделать все, чтобы никаких денег в кабинете Ракова никогда не оказалось. – Николай Иванович, вы знаете, я не в состоянии сейчас отвечать на вопросы и вообще не в состоянии ничего говорить. Могу я поехать домой, а завтра я приеду, и мы во всем нормально разберемся? – Ты мне только одно скажи: когда ты вернешь деньги? Меня, как ты сам понимаешь, волнует только это. Ты же нормально себя чувствовал, когда пиздил их? Даже, думаю, душа у тебя пела соловьем. Ну так когда? У Геры словно включилось второе дыхание. Он каким то шестым чувством понял, где именно у Ракова слабое место, и решил наудачу бить именно туда: – Отпустите меня до завтра, пожалуйста. Я так понимаю, что вы ничего начальству то не докладывали? Вам ведь и самому это невыгодно. Такое пятно на репутации честного служаки! Здесь настала пора Ракова быть неприятно удивленным. Он не думал, что этот жуликоватый хлыщ, сидящий сейчас напротив него, сумеет так ловко вывернуться. И как он смог догадаться?! Умен, умен мерзавец! Нечего сказать. – Это твои фантазии, Герман. Я всегда честно служил, и если ты считаешь, что мне есть что скрывать перед моими хозяевами, то глубоко ошибаешься. – Да ладно вам, Николай Иваныч. Я далеко не идиот и опыта у меня, может, и не так много, как у вас, но аналитик я тоже неплохой. Я вам хочу предложить одну выгодную тему. Она и мне подойдет, и вас должна устроить. Ракову стало любопытно, и он, на всякий случай, незаметно просунув руку под стол, выключил систему записи разговоров, оборудованную в его кабинете. – Что за тема? – Я вынужден признать, что ваши догадки оказались верными и насчет той самой «шестерки», и насчет всего остального. Сумма, правда, чуть меньше, но это не принципиально. У меня к вам деловое предложение: вы меня сейчас отпускаете, выдаете мне трудовую книжку, и я здесь больше не появляюсь. А завтра вечером мы с вами пересекаемся где нибудь в городе, я передаю вам лично сто тысяч евро, и мы с вами расстаемся довольные друг другом. Раков навалился грудью на стол, уставился на Геру и долго глядел на него, словно пытаясь понять, насколько в этом вопросе ему можно верить. В голове он быстро прокручивал различные варианты и возможные ситуации, которые могут возникнуть, согласись он на Герино предложение. Было одно обстоятельство, которое весьма сильно противостояло желанию Ракова послать Геру с его посулами подальше. Ракову подвернулась хорошая дача, и он был бы совершенно не против ее купить, но денег не хватало. Именно такой суммы, которую пообещал ему Герман. И хочется, и колется, черт возьми! С одной стороны, опасность того, что кто то догадается об их с Герой сговоре, а с другой стороны, дача в километре от Истринского водохранилища – это очень серьезный аргумент для того, чтобы взять у этого червяка, как он прозвал про себя Геру, его деньги. В конце концов, можно полностью обезопасить себя, сделав после этого с Германом то, что не так давно было сделано с Загребским. Чем дольше Раков думал о «варианте Загребского», сбитого насмерть машиной по приказу руководства «Патиссона», отданного Ракову после того, как выяснилось, что Загребский серьезно облегчил карман этого самого руководства, тем больше он ему нравился. Наконец Раков решил, что так и сделает: возьмет с Геры деньги без лишнего шума, а затем с помощью прикормленных им бандитов уберет его, как ненужного свидетеля. – Ну смотри. Если обманешь, то это будет твоей большой ошибкой. – Так вы согласны. – А разве непонятно? – А как быть с трудовой книжкой? – Вот это самое сложное. Не знаю, что тут можно придумать. – А знаете, Николай Иванович, если уж у нас установились такие доверительные отношения, то я вам признаюсь. Я из «Рикарди» примерно так же уходил когда то. Просто зашел в отдел кадров и попросил ненадолго книжку, якобы мне хочется взять в банке кредит и для этого нужно показать оригинал трудовой. Мне ее выдали без лишних вопросов, и все. Раков снял телефонную трубку, позвонил Жене: – Женечка, выдай Кленовскому его трудовую книжку на пару дней на руки. Он ко мне с этим вопросом обратился, и я не возражаю. – Положил трубку. – Где мы завтра встретимся? – Давайте возле здания Ленинградского вокзала? В восемь часов вечера? – Не пойдет. Слишком людное место. – Тогда где? – Знаешь больницу МПС на Белокаменном шоссе? – Не знаю, но найду по карте. – Тогда вот что: там неподалеку от нее есть заброшенная стройка. Давай часов в девять вечера? Гера с ужасом понял, что Раков собрался от него избавиться. Иначе к чему выбирать для передачи денег такое жуткое место?! Постарался не подать вида, хотя скрыть свой испуг было очень сложно, и послушно кивнул. – Только без шуточек, Гера. А то, сам понимаешь, тебе со мной ссориться не надо. – Ну разумеется, Николай Иванович. Буду ко времени, вместе с тем, что вам обещал. – Завтра не забудь позвонить Дынину и сказать ему, что берешь больничный дня на три. Будет выглядеть вполне правдоподобно, тем более что тебе и впрямь надо будет восстановить нервишки после сегодняшнего. – До завтра, Николай Иванович. – Угу. И Раков проводил Геру цепким взглядом до двери. В его льдистых, бесцветных глазах не было ни тени сомнения, а в ушах уже шумели листья яблонь, растущих в саду вожделенной дачи. Fast money – long problem Гера вышел на улицу. По слякоти поплелся к машине. На душе было пусто и омерзительно до крайности. Каждый негодяй по своему переживает свой Ватерлоо, но у каждого негодяя он обязательно случается. Герман напоминал со стороны избитую и выброшенную из дому собаку: таков удел всех откатчиков. Он понял, что путь в розничном бизнесе для него, скорее всего, закрыт навсегда. Доказательством тому служили два сильнейших фиаско, случившиеся за последнее время: «Нулевочка» и «Патиссон». Оправиться от таких ударов было практически невозможно без наличия какого то очень мощного противовеса. А его то как раз и не было. Для многих, очень многих людей в этой стране содержимое чемоданов Германа было недостижимой мечтой, но это его мало волновало и нисколько не тешило самолюбия. Игла, та самая страшная денежная игла, давно и прочно вонзившаяся в вену, требовала пропустить через нее новую дозу, требовала как можно быстрее найти место, где эту дозу можно раздобыть. Он сел в машину, в салоне было холодно, но он не включал двигатель, а смотрел, как стекла изнутри медленно покрывает белый туман. Вскоре все вокруг него было покрыто этим туманом, настолько густым, что всякое движение снаружи перестало быть заметным. Салон в «AUDI» славился своей звуконепроницаемостью, и Герман некоторое время оказался погруженным в почти абсолютную тишину. Звонок мобильного телефона прозвучал, как внезапный взрыв и сильно напугал его. Гера нехотя полез в карман и, взглянув на дисплей, увидел, что звонит Андрей Первый. Гере было неудобно перед Андреем за то, что он так беспардонно использовал его для расправы с Мишей Чернушиным, но Андрей оказался тактичным человеком и, сумев как то выкрутиться из той скверной истории, никогда Гере за нее не пенял. – Да, Андрюша. – Старина, здорово! Слышал грандиозную новость апокалипсического значения?! Пашу Андреева из «Армана» вышибли! Говорят, что он сразу же уехал в Канаду, чтобы к нему здесь вопросов не было. Говорят еще, что кинул кого то, а точнее я пока ничего не знаю! Герман хмыкнул: – Тоже мне «новость». Да я эту новость еще неделю назад знал. Да… Флагмана нашего подбили. Вместо него подружка моя пришла. Мозгоклюева. Зачем Герман сказал это, он не мог объяснить. Скорее всего вновь сработало шестое чувство или сказался могучий опыт и нюх, учуявший близкую поживу, но только Андрей Первый от такой новости пришел в восторг: – Да ты что?! Серьезно?! Как здорово, что я до тебя дозвонился, в таком случае! У нас контракт с «Арманом» горит! С Пашей все было налажено, и я особенно не переживал, а сейчас все летит в тартарары! А у тебя есть телефон этой Мозгоклюевой? «А кину ка я этого наивного дурака! Попрошу с него не меньше того, что должен буду завтра отдать Ракову, и в результате ничего не потеряю. А с этой дурой Мозгоклюевой как нибудь вопрос решу потом. Суну ей немножко, она все и сделает», – утешал себя Гера. – Есть. Записывай! Только перезвони ей минут через десять, не раньше. Я должен ее подготовить, так сказать, а не то она пошлет тебя подальше. Позвонишь ей, договоришься о встрече, и все с твоим контрактом будет в порядке. Пойдет? – Ты гений, старик! Давай телефон. Никакого телефона никакой Мозгоклюевой у Геры, естественно, не было. И он дал телефон Насти. – Спасибо, старик! Через десять минут я ей перезвоню, как мы и договаривались! У тебя то самого как дела? Как там наши новые позиции, за которые мы тебе заплатили? Что то я пока не видел заказов. – Будет, Андрей. Все будет. И заказы, и все остальное. Надо просто подождать немного. Не все так быстро делается. – Ну да. Вы, закупщики, только деньги с нас быстро сдираете, словно мясник шкуру с коровы, а потом ходи за вами, как дурак с дырявым ведром к колодцу. – А что ты предлагаешь? Чтобы мы делали все со скоростью света и забыв про осторожность? Чека не дремлет, сам знаешь. Во всем нужен взвешенный и дозированный подход, иначе прихлопнут эсбэшники, как муху скрученной газетой, мокрое место только и останется. А мне дерьмом размазанным по стене быть неохота. – Да ладно тебе кипятиться! Я пошутил. Как сделаешь, так и сделаешь. Меня сейчас больше всего «Арман» интересует. Давай звони скорее, обрабатывай эту свою подружку. Она вообще то берет, кстати? – Андрей… На таком месте берут все. Все, ясно тебе? Когда ты сидишь голодный, а мимо носа постоянно на блюде проносят гору пирогов с мясом, то ты либо сойдешь с ума, прежде чем сдохнешь от голода, либо, что скорее всего, попросишь, чтобы тебе дали пирожок. – Согласен. Звони же! Гера перевел дух. Завел машину. Стекла стали стремительно отпотевать. Он мысленно представил себе милое лицо Насти и набрал ее номер. Она долго не брала трубку, и Гера просто извелся от ожидания. Но вот наконец он услышал: – Милый, прости, пожалуйста! Была на пресс конференции «Юксона» в «Интерфаксе», видела дядю Петю, представляешь! Он передавал тебе привет и просил, чтобы ты ему обязательно перезвонил вечером после девяти часов. Сказал, что номер телефона ты знаешь. – Как! Он разве в Москве?! – Да! Приехал на две недели раньше намеченного срока. У них новый проект, они покупают одну большую нефтяную компанию и станут просто монстрами после этой сделки! По этому поводу и была пресс конференция. Видел бы ты, с какой лютой завистью на меня смотрели все мои коллеги журналисты и особенно журналистки, когда дядя Петя пригласил меня сесть рядом с ним в президиум, представляешь! – Есть от чего. Сейчас все они думают, что ты его молоденькая любовница. – Ну и здорово! Пусть думают, ведь это забавно, разве ты не находишь? – Пожалуй… – А почему ты такой мрачный? Что то случилось? – Да так… – Нет, я теперь слышу, что случилось, и причем что то серьезное. Что с тобой?! Немедленно говори?! Хочешь, чтобы я приехала прямо сейчас?! Сердце Германа обдало теплой волной, как бывает всегда, когда мы понимаем, что нас кто то по настоящему любит, но дело было превыше всего, и Гера приказал сердцу остыть: – Да нет. Увидимся вечером, как обычно… Поскорее бы уже закончился этот траур, что ли! Живем как… – Мне не хочется обижать родителей. Ведь мы договорились. Я тоже очень хочу просыпаться с тобой в одной постели, а не ложиться в нее на какой то жалкий час, но остается подождать совсем немного! Так что произошло, ты скажешь мне наконец?! – У нас в клинике проблемы. Меня хотят сделать зав. отделением, представляешь?! – Так это же здорово! – Да. Это здорово и было бы просто замечательно, но вопрос решается через одного чиновника, а тот уперся, и все… Денег он не берет принципиально, да и я не хочу становиться преступником и предлагать ему взятку. Тут дело в другом. Я могу, и не спрашивай меня каким образом, пристроить его дочь в один очень престижный московский институт. Это заведение с традициями, и даже такому крупному чиновнику там дадут от ворот поворот, понимаешь? – Нет… Я ничего не понимаю. – Сейчас я тебе объясню. Просто для того, чтобы он поставил под моим назначением подпись, необходимо убедить его, что я знаю одну женщину, близкую к руководству этого института. А я и на самом деле знаю ее. Это человек, который запросто сможет весной решить вопрос с поступлением его дочери. Теперь понимаешь? – Только то, что ты говоришь. Но ведь есть какая то подоплека? Ее я, если честно, что то не улавливаю… Может, я дурочка? – Нет нет! Дело в том, что мое назначение должно быть вот буквально на днях, а поступать его дочь будет весной. И если бы сейчас он услышал, что эта дама действительно знакома со мной, а значит, и вопрос о поступлении решится положительно, то он ради любимой дочери запросто подписал бы что угодно! – И в чем же сложность? Раз ты ее действительно знаешь, то договорись с ней, дай этому чинуше ее телефон, и дело в шляпе! – Именно это я и хотел было сделать, но она на беду уехала отдыхать на две недели, а мобильный выключила! – Кошмар… Что же можно сделать?… Слушай, Гера! Это, разумеется, не очень то честно, но ты можешь дать этому бюрократу мой телефон. Он позвонит мне, а я сыграю свою роль. В конце концов, это всего лишь маленькое милое плутовство, не так ли? – Настя! Ты у меня просто гений! Я бы до такого никогда не додумался! Вот что значит настоящий журналист! У тебя на диво изворотливый ум! – Но ведь потом эта научная тетушка вернется, и все будет так, как будто и не было никакого подвоха, правда? Ведь так? – Да. Тебе придется всего лишь сказать буквально следующее: «Звоните Герману. Я без него ничего не решаю. Все дела только через него» – и мгновенно положить трубку. Затем запомнить в своем мобильном его номер и никогда больше не отвечать на его звонки. – Хорошо. Я так и сделаю. Как его зовут? – Андрей. – Просто Андрей? Без отчества? То, что я должна назвать тебя просто «Герман», – это понятно. Тем самым я покажу, что мы близкие знакомые, может, ты даже мой любовник, ха ха ха! Но ведь к нему нужно будет обращаться по имени отчеству? – Не надо к нему вообще никак обращаться. Он позвонит тебе, представится. Ты быстро произнесешь фразу, которую я сказал только что, и все. Больше от тебя ничего не требуется. Тебе все понятно? – Так точно, герр майор! Все выполню согласно вашей инструкции! – Смотри не подкачай. Сыграть надо очень точно. Ты – нагловатая взяточница из сферы высшего образования, а не милая девушка из хорошей семьи. Больше развязности в голосе, понимаешь? – Не волнуйся. Не забывай, что у меня мать – актриса. И вот еще одна деталь. Как меня должны звать? – Розалия. Розалия Мозгоклюева. – О господи! Вот это имя! Вот это фамилия! – Да уж какая есть… Ну так ты готова? Все поняла? – Конечно. – Тогда жди его звонка. …Андрей Первый перезвонил ему спустя несколько минут. Он был явно расстроен: – Старик, она меня послала. Гера сыграл виртуозно: – Знаю, она мне только что перезвонила и сказала, чтобы ты имел дело только со мной, как с посредником. Ей, как ты сам понимаешь, лишние встречи ни к чему. – Понимаю. – Так ты согласен? – Давай. Мне так даже удобнее. Когда сможешь ко мне подкатить? Или давай я сам подъеду, скажи куда? – Я сейчас отпрошусь с работы и подъеду, куда ты скажешь. Ты мне только скажи, что именно тебе нужно от Мозгоклюевой? – Новый контракт с маленькими поборами. Дельту, которая образуется между максимальными требованиями «Армана», а они «стригут» буквально за все, и тем, что она сможет опустить, я готов «располовинить» и половину платить ей лично раз в квартал авансом. То есть смотри, какая штука: «Арман» хочет, чтобы я давал ему скидку в пять процентов за доставку всего моего товара в одно место, потом еще одну скидку в виде официального бонуса, начисляемого по итогам продаж процентов в семь, потом еще скидку за то, что якобы все свои вопросы я могу решить в одном месте, то есть через эту самую Мозгоклюеву, а это еще процента три. И, наконец, они хотят просто скидку от моих теперешних цен, и немаленькую! Затем еще несколько десятков тысяч евро за открытие каждого нового «Армана»! Пусть уменьшит все это вполовину ровно, а от оставшейся половину я через тебя буду откатывать ей. – Считай, что уже утверждено. Дальше что? – Еще нужно несколько водок ей поставить. Это отдельно. За огромные деньги, старик, пусть только поставит! – За огромные – это за какие именно? – Паша всегда брал с нас двадцать пять тысяч долларов за одну позицию, но ей, я полагаю, незачем об этом знать, не так ли? – Так сколько? – Ну… Тысяч двенадцать евро. Устроит ее? – Сколько всего позиций? – Десять. Итого сто двадцать тысяч евро. Плюс по контракту получается восемьдесят. Итого двести. Деньги у меня в офисе. – Я уже еду. – Жду. Гера ехал к Андрею Первому и соображал, как бы ему всучить деньги этой самой Мозгоклюевой, которую до этого он и в глаза не видел. Вдруг он вспомнил про то, что когда то ему говорил один из «шестерки», тот самый номер «один» по имени Сергей: «Знаю я эту Мозгоклюеву, а вернее, мой младший брат ее хорошо знает. Мы как то закупщиков возили поглядеть на французские виноградники, и там она в основном на мой член все больше глядела». Гера набрал номер телефона Сергея: – Привет. Как дела? – Привет, Гера. Все в порядке. Нужно что? – Да. Можешь позвонить Мозгоклюевой? – Зачем? – У меня к ней есть дело. – Хорошо. Верю, что дело важное. Так и скажу. – Перезвонишь? – Как только дозвонюсь. Сергей перезвонил очень быстро: – Она ждет звонка. Запиши номер. Если не ответит, значит, звони позже. – Я твой должник, Сергей. – Да брось ты. Для друга все сделаю, ты же меня знаешь. Мозгоклюева не отвечала. Видимо, не хотела «светиться», разговаривая по «деловым вопросам» на работе. Гера решил позвонить ей вечером, когда, по его разумению, рабочий день в «Армане» должен был закончиться. Быстро, почти без пробок он добрался до офиса Андрея Первого и спустя двадцать минут уже катил от него в сторону дома. По дороге заехал в банк. Спустился в бронированное хранилище, открыл свою ячейку, достал неполный чемодан и кинул в него три розоватых кирпичика. Четвертый решил оставить для Мозгоклюевой, да еще и поторговаться с ней. Аккуратно поставил чемодан на место и только после этого глянул на часы. Это была самая быстрая удавшаяся афера в его жизни, и заняла она всего около двух часов, но вот последствия у нее оказались весьма долгими. Дядя Петя может все Мозгоклюева оказалась довольно сговорчивой девушкой. Всего за половинку розоватого кирпичика она обещала сделать все, о чем ее попросил Гера. Они встретились вечером того же дня и выпили чаю в какой то кофейне. Герман торопливо накидал ей требования Андрея Первого, запихнул ей в сумочку двадцать пять тысяч евро. Мозгоклюева гарантировала «исполнение заказа» «максимум через неделю», и после их встречи Гера, перезвонив Андрею, информировал его о сроках. – Хорошо, старина. Но не больше. Бабки громадные, и за них отвечать придется в случае чего. Ты в этой «Клюевой» уверен? Не соскочит она? – Уверен, – беззаботно бросил Гера, – куда она денется. …От себя добавим, что Мозгоклюеву уволили через месяц после этого события, но сделать она так ничего и не соизволила, а Андрею Первому пришлось поплатиться за свою доверчивость и возместить все деньги из собственного кармана… Весь вечер Герман провел, ожидая девяти часов. Наконец, когда стрелка со скоростью старой черепахи переползла верхнюю отметку циферблата, он набрал номер Петра. – Здрасьте, это Герман. Помните меня? – О! Молодое перспективное пополнение! Как же, как же! Какие у тебя новости? Чего плохого? Ха ха ха! – Если честно, то хорошего и впрямь не очень много. Вернее, его совсем нет, – неожиданно для себя самого брякнул Гера, позабыв напрочь правило «кеер smiling», и внезапно поддался меланхолии, вспомнив о завтрашней встрече с Раковым. – Меня, кажется, завтра убить собираются. Извините, Петр, что я говорю вам это. Как то вырвалось случайно. Сам от себя не ожидал. – Ни фига себе! А что случилось то? – Да так… Неожиданно стал нежелательным свидетелем. – Так. Здесь начинается тема, которую лучше не обсуждать по телефону. Ты сейчас где? – Дома. – Давай адрес. – А зачем? – Сейчас пришлю за тобой ребят. – Каких еще ребят? – Я не понял, кого убивать собрались? Тебя? И ты вот так вот просто собираешься сидеть сложа руки и ждать, пока над тобой воспоют ангельские трубы? А может, и не воспоют, кстати, ха ха ха! Сейчас пошлю за тобой свою охрану. Тебя привезут к нам в офис. У нас тут прямо в офисе есть неплохой ресторан. Посидим, поговорим. Не могу же я, в самом деле, допустить, чтобы без пяти минут мужа моей крестницы кто то убил самым бесцеремонным образом. Это, знаешь ли, не в моих правилах. Два черных «G Brabus» и «Land Cruiser» с синей милицейской полосой вдоль борта въехали во двор кондоминиума спустя тридцать минут. «Мигалки» на них продолжали вращаться. Через пять минут в квартиру Геры не позвонили, а громко и требовательно постучали. Он открыл дверь. Двое огромных «собровцев» в пятнистой форме с автоматами наперевес, трое такого же размера «частников» в цивильных костюмах и с наушниками, витой провод от которых скрывался у телохранителей за ухом. – Господин Кленовский? – Я самый и есть. – Петр Сергеевич попросил доставить вас в офис. Собирайтесь. – Я готов. – Тогда поехали. Лифтом пользоваться не надо, мы спустимся по лестнице. – Как скажете. На выходе из подъезда конвой вместе с Герой столкнулся с ехидной бабусей, жившей этажом ниже. Бабка увидела вооруженных милиционеров, широких людей в штатском и между ними казавшегося крошечным сосредоточенного Германа и принялась голосить: – Господи! Такой молодой, а уже забирают! Куды ж все катится то! Одни бандиты кругом! Сосед еще называется! – Цыц, бабка, – незлобно ответил ей повеселевший Герман, – я в новую счастливую жизнь еду. Так туда только с такой вот охраной пускают, а без нее даже разговаривать никто не хочет. – А а а… – только и протянула бабка, а охранники и бровью не повели. Доехали быстро. Германа заворожила эта езда без всяких правил по вечерней Москве. Было такое впечатление, что сидишь за игрой «Batman for Playstation 2» и управляешь машиной самого неуловимого мстителя, имея в запасе бесконечное число «жизней». Офис представлял собой многоэтажное здание в стиле ультра, фасад был облицован полированным мрамором. «Автопоезд» въехал в подземный гараж. Оттуда на скоростном лифте Гера в сопровождении двоих нереального роста суперменов в штатском вознесся на самый последний этаж. Планировка здесь была вопиюще простой: посередине этажа находилась приемная, правое крыло занимали апартаменты дяди Пети, левое крыло принадлежало покоям самого Бориса Хроновского. В приемной круглосуточно дежурили три секретаря, две переводчицы и личные курьеры обитателей этого пентхауса. Жизнь «Юксона» не прекращалась с наступлением темного времени суток. Этот огромный организм жил без сна, распространив свое влияние на страны, разбросанные по всем часовым поясам Земли. Информация для жителей пентхауса поступала непрерывно, ее обрабатывали, убирали все лишнее и, оставляя самое важное, подавали господам на стол. Текст такого информационного бюллетеня проверял специальный человек, сидящий в отдельном кабинете возле приемной. Его обязанностью было следить за тем, чтобы язык сообщения не содержал элементов нейролингвистического программирования и не вызывал бы излишнего стресса у того, кто будет это читать. Дядя Петя встретил Геру на пороге своей резиденции. – Привет, привет, искатель приключений на собственную задницу! Сейчас спустимся на пару этажей вниз, в ресторан, а пока милости прошу на обзорную экскурсию. Пораженный Гера только и смог, что сдержанно кивнуть. Апартаменты занимали чуть больше пятисот квадратных метров. Кабинет, зимний сад, спальня, сауна с небольшим бассейном, комната психологической разгрузки и терапии, где стены были покрыты шубой из морской соли: ложишься в шезлонг, закрываешь глаза и, слушая, как шумит морской прибой из динамиков hi end, незаметно засыпаешь. В кабинете Германа поразил даже не стол, вырубленный из цельной глыбы малахита с золотыми инкрустациями в виде символа «Юксона», а висящий на мощном тросе боксерский мешок. – Петр, а зачем вам здесь боксерская груша? – Это не груша. Это мешок. Понимаешь, это наши с Борей личные апартаменты. Все деловые встречи проводятся несколькими этажами ниже, а здесь, кроме обслуги и очень редких дорогих гостей, никого и не бывает. Так что шокировать некого. Не то чтобы я был боксером или когда нибудь ударил по нему. Он выполняет несколько иную функцию. Это моя модель жизни. Я смотрю на него и понимаю, что он никогда не сможет меня ударить, а я смогу ударить его, когда захочу. Но не делаю этого, хотя могу. Мешок – это мир вокруг меня, и я, как его повелитель, волен жалеть его, но если мне захочется, я начну колотить по нему руками и ногами, и он со временем деформируется, а затем лопнет, и из него к чертовой матери высыплется вся его трухлявая начинка. Вот так мы и живем: он молча терпит меня, смирившись с тем, что не может причинить мне вреда, а я за это не трогаю его. Ладно, я вижу, ты подавлен таким количеством впечатлений, а тем временем ужин, хоть и поздний, но все же очень вкусный, рискует остыть и скончаться, как вышедшая в тираж актриса от невнимания. Пошли… Они спустились на несколько этажей вниз и прямо из лифта попали в ресторанный зал: никакой излишней роскоши, европейский минимализм, все очень чисто, в меру света, одним словом – хорошо. За ужином дядя Петя пил какой то горячий травяной отвар. Герман очень хотел попросить для себя триста граммов коньяку, но постеснялся и, проглотив несколько крупных мидий из салата, запил их холодной «Evian». Рогачев молчал, изучающе глядя на Геру. Герман понимал, что права первого слова у него нет, и старался вести себя как можно естественнее. Наконец Рогачев, видимо, отметив для себя в Герином облике что то положительное, отложил в сторону приборы, вытер губы салфеткой и спросил его: – Ты чего молчишь? Гера пожал плечами: – Слишком много различных вариантов для начала разговора. Никак не могу остановиться на каком то одном. – Молодец. Хороший ответ. С вариантом я тебе помогу. У меня было к тебе деловое предложение. – Хотите предложить мне работу? – Подумываю об этом. Надо будет, конечно, посоветоваться с Борей, но у нас с ним, как правило, мнения всегда совпадают. Хочу тебе предложить место в своей собственной канцелярии. – В канцелярии? Факсы отправлять? – Факсы отправлять будут от твоего имени. А ты возглавишь специальный отдел взаимодействия с административными органами. – Я?! Отдел?! – Ага. А что тебя так смущает? – Но почему я? У меня ведь нет никакого опыта общения с чиновниками разного рода. Как я смогу быть вам полезен в качестве зеленого новичка, я себе не представляю. – Гера, никакого опыта общения тебе не понадобится. Он у тебя появится сам собой. Для того, чтобы с тобой общались, заискивающе стремясь заглянуть тебе в глаза, достаточно имени компании, которую ты будешь представлять. Действовать ты станешь от нашего имени, а наше имя в этой стране самое сильное. Меня привлекает в тебе опыт несколько иного рода. Тебе придется общаться преимущественно с подлецами и взяточниками. А тебя с ними, уж прости меня за откровенность, пекли на одном противне, из одного и того же теста. Так что, я думаю, найти с ними общий язык и наладить душевное взаимодействие у тебя получится. Не было в компании до сих пор человека, который бы занимался исключительно тем, что вручал взятки чинушам. Пока что это делают несколько человек из разных подразделений и у них не всегда получается. Разные люди, разный почерк, разные ошибки. Нет системы, а когда нет системы, нет и успеха. Тебе предстоит создать все это с нулевого уровня, и я думаю, что ты справишься. Вопрос о твоей заработной плате я буду обсуждать с Борисом, но можешь смело рассчитывать на два миллиона долларов в год. Затем поглядим на отдачу от твоей работы и обсудим систему начисления годового бонуса. Как тебе предложение? Гере показалось, что мир вокруг него преобразился. Из него словно вытянули все темные полутона, как будто из струйного принтера, работающего от двух картриджей, убрали тот, что заполнен черными чернилами, и оставили цветной. В воздухе явно появилось больше кислорода, легкие словно задышали горным воздухом, и от его внезапной чистоты немного закружилась голова. – Я… Я… Петр, я, разумеется, согласен. – Ну и замечательно. Тогда прямо с завтрашнего дня и приступишь. Чего ради нам время терять? Ах да! Я и забыл тебя спросить то! Что у тебя там за «хвосты» на прежнем месте работы остались? Ты говорил, что тебя там кто то убить собирался? – У меня на самом деле «хвостов» много, но самых толстых два. Первый, как вы правильно заметили, вырос с прежнего места работы, а второй – это Настя. Дядя Петя нахмурился: – Ты хочешь сказать, что вы с ней решили расстаться? Тогда я свое предложение вынужден буду… – Нет, нет! Мы любим друг друга, и если бы не этот траур по умершей бабушке, то мы бы давно поженились. Здесь другое… Как бы вам это объяснить. Она такая чистая, такая вся правильная. А я… я… – Можешь не уточнять, я тебя понимаю. Продолжай. – В общем, в самом начале нашего знакомства я солгал ей, сказав, что я врач. Кардиохирург. И она страшно гордится этим, понимаете! Ведь кардиохирургов все, как минимум, уважают, а торгашей откатчиков, сами понимаете… Особенно она! Этот обман разрушает меня изнутри, потому что я явственно вижу, как больно ей будет узнать, что я все это время лгал ей. Думаю, что это вполне может привести к разрыву наших отношений, и от этого я просто нахожусь в отчаянии! Петр беззаботно махнул рукой: – Да выкинь ты из головы! Сейчас она будет знать, что ты работаешь на нас. Говорить о том, чем занимаешься на самом деле, тебе будет само собой запрещено, дашь подписку о неразглашении коммерческой тайны. Хочешь, я сам ей скажу, что у Бори забарахлил мотор и он нанял тебя в качестве личного кардиолога? – О! Это было бы просто великолепно! Ведь она точно ничего не узнает? – Да забудь ты… Считай, что одну проблему мы устранили. Теперь давай выкладывай про свой криминал. Гера рассказал, не утаив ничего об их разговоре с Раковым. Рассказал о судьбе Загребского, о месте встречи, которое назначил ему Раков вечером завтрашнего дня. Рогачев внимательно выслушал и позвонил кому то по мобильному телефону. – Виталик, можешь подняться в ресторан? Здесь твоя помощь требуется. – Обратился к Гере: – Это Виталий Орлов. Наш главный разведчик. Он, кстати, занимается пока вопросами, которые предстоит решать тебе. Заодно и познакомитесь. Присоединившемуся к ним человеку с внешностью актера Олега Борисова Гера повторил свой рассказ о Ракове. Тот внимательно выслушал и подытожил: – Сегодня домой тебе лучше не появляться. Насчет того, что тебя собрались грохнуть, ты догадался совершенно правильно. Переночуешь у наших ребят на базе, а завтра позвонишь этому ренегату и скажешь, что решил отдать все триста тысяч. Понял меня? Именно так ты и скажешь, что, мол, думал всю ночь, хочешь, чтобы к тебе не было никаких претензий, и решил отдать все. И обязательно соглашайся на все его условия. Ни в коем случае не возражай, понял? Скажи, что ты ему доверяешь, и так далее. Завтра вечером я с тобой прокачусь и сам с ним побеседую. Я этого Ракова помню еще с тех пор, когда сам служил. Он в Московском Управлении работал. Мужик был порядочный, да, видать, испортила его рыночная экономика. Да и на стрелки я давно не ездил. Разомнусь с удовольствием. Петр, я его заберу тогда? Рогачев кивнул, пожал Гере руку и поздравил его с вступлением в дружную команду «Юксона»: – Отдыхай, ни о чем не волнуйся. Завтра я поговорю с Борей насчет тебя, утрясем организационные вопросы, выделим тебе кабинет, секретаршу пострашнее, чтобы Настя спала спокойнее, и вперед. Про то, как Раков стоял раком Раков позвонил сам. Не выдержал. В десять утра он закрылся в собственном кабинете, проверил, отключена ли система прослушки, и набрал номер Геры: – Герман? Ну, как дела? Ты чего это вроде как дома не ночевал? Гера проснулся на выкупленной «Юксоном» бывшей турбазе, превращенной в лагерь для тренировки личной охраны компании. Отдельный номер со всеми удобствами. За окном сосновый бор и тишина, как в первобытном мире. Значит, прав был Орлов, что отвез его сюда. Выходит, Раков установил за квартирой слежку. Сволочь… – Здравствуйте, Николай Иванович. Да у друга моего, который в Подмосковье живет, сынишку жена родила как раз вчера вечером. Он мне позвонил и попросил меня приехать. Радость же у человека! – А… Ну да… Конечно… А где он живет, твой друг то? – Николай Иванович, если вы думаете, что я вчера по этому поводу перебрал и сегодняшняя наша встреча по этой причине вдруг отменится, то это не так. И знаете, что я вам скажу? Я сегодня ночью почти совсем не спал, все думал, думал… И вот что я надумал: я привезу вам все деньги, все триста тысяч. Ведь вы тогда совершенно правильно определили сумму. Мне так будет спокойнее. Если покой стоит триста тысяч евро, то я готов заплатить за него такую цену. Устроит вас этот вариант? Раков обрадовался. Он мгновенно представил себе, что сто или сто пятьдесят тысяч он заберет себе, а остальное вернет акулам, сказав, что это именно та сумма, которую Гера скрысил у них. Даже если они захотят встретиться с Герой лично, что вряд ли, но чем не шутит лукавый, то найти его у них не получится. По причине выбытия Германа из числа населяющих эту землю, ха ха ха. Тем самым Раков останется в глазах акул прежним честным служакой, а дача, любимая дача, станет прекрасным способом разрядки для бывшего рыцаря плаща и кинжала. – Ну что ж. Не могу не согласиться с тобой. Это выбор человека, вставшего на путь раскаяния. Место помнишь? – Да. Помню. – Как подъедешь, позвони. – А вы разве не там, в машине, сидеть будете? – Нет. Я тебя стану ждать прямо на месте. – А где же само место? – Ты подъедешь, и я расскажу тебе, как туда дойти. Это примерно полкилометра. Просто на машине туда подъехать нельзя, перегорожено все. – Ну, хорошо, Николай Иванович. Я вам доверяю. Куда вы скажете, туда я и подойду. – И давай без сюрпризов. Ты же один приедешь? Никому не говорил ничего? – О чем? О том, что я запросто могу стать фигурантом уголовного дела о взятках? Нет, разумеется. Приеду один. – До вечера. – До вечера, Николай Иванович. Орлов подошел к огромной, во всю стену, карте, на которой было написано «Карта МЧС». Такие карты есть у всех силовых ведомств, «Скорой помощи», словом, у всех, кому надо проехать к объекту, который может не быть нанесен на обыкновенную, гражданскую карту. Например, недостроенный дом, или заводской корпус, или склад, или… – Вот оно. Недостроенное общежитие. Два корпуса. Если идти полкилометра, то это может быть только здесь, – Орлов ткнул пальцем в схематично нанесенную на карте группу построек. – Почти на самой окраине Лосиного острова. Недострой, брошенный в восемьдесят восьмом году. Два собранных из панелей девятиэтажных корпуса. Рамы без стекол, дверные проемы без дверей. Территория огорожена бетонным забором. Вокруг безлюдно. На территории груды строительного мусора. Жуткое зрелище. В начале девяностых – любимое место разборок у останкинской преступной группировки. Вспомнить, сколько они там народу положили, ужас. Раков про это место говорит – дело ясное. Он и сам его хорошо знает. Там человека никто никогда не найдет. Бродячие собаки сожрут труп и даже костей не оставят. Сгрызут. – Там вечером ни одной души нет. Выстрела никто не услышит, – подал голос один из эсбэшников Орлова. – Да его и так никто не услышит. На такие мероприятия пистолет с глушителем берут. Интересно, там крыша вертолет выдержит? – спросил Орлов у одного из восьми человек, принимавших участие в совещании. Они сидели в одном из просторных помещений бывшей турбазы, переоборудованном в учебный зал, и решали, как лучше спасти Геру. Сам Гера, услышав про какой то там вертолет, притих, окончательно подавленный мощью и величиной организации, членом которой он стал менее суток назад. – Боюсь, что нет, Виталий Олегович, пилот может неточно приземлиться, ведь там совершенно темно, да и крыша черт знает в каком состоянии. Вдруг провалится, да к тому же на ней наверняка что нибудь навалено. – А просто зависнуть метрах в пяти шести над землей? Вот здесь есть открытый участок, без деревьев. Винту ничего не будет мешать. Можно попробовать зависнуть? – Можно и зависнуть, Виталий Олегович. – Сколько у нас в вертолет народу помещается? – Так это надо милицейский брать. А то на наш придется допуск для полетов над Москвой оформлять, за сегодняшний день не успеем. Да и у нас только маленькие. Там пилот да пара пассажиров, ну, может, еще одного можно втиснуть. С перегрузом получится. Воздух сейчас холодный, с перегрузом взлетать нежелательно. – Ну так, значит, берите милицейский, в дивизии ВВ, в чем проблема то? Мне самому, что ли, в МВД звонить? Гера закрыл глаза и захотел уменьшиться и залезть в ящик письменного стола – до того ему было неловко оттого, что так много внимания уделялось его персоне. – Сейчас позвоним, Виталий Олегович. Считайте, что все уже решили. – Видал, Герман, как тебе много внимания уделяем? В милиции, чтобы для какой то операции во внутренних войсках вертолет выцыганить, надо представление министра, не меньше! А мы для тебя вертолет безо всякой бюрократии, по одному звонку арендуем. Цени заботу! Должен теперь много пользы компании принести. – Я постараюсь, Виталий Олегович. Спасибо вам. – Ладно. Позже будешь благодарить. Мы тут без тебя договорим и обсудим все остальные нюансы, а ты иди, подыши сосновым воздухом. В шесть часов вечера за тобой придет машина. Ты ее внешнего вида не пугайся – это будет обыкновенная жигулевская «шестерка». Видишь, кстати, как интересно! В мое время, когда говорили про автомобиль «шестерка», то ничего, кроме «ВАЗа», на ум не приходило, а сейчас уточнять приходится оттого, что все думают, что «шестерка» – это такой же, как у тебя, «AUDI», и лишь переспросят в лучшем случае, в каком кузове, ха ха ха! Ладно – это лирика. Так вот, значит, подъедет «шестерка», за рулем хачик. Это наш сотрудник. У нас кто только не работает, твою мать. Он тебе даст бронежилет. Наденешь перед самой встречей. Штука неудобная, долго в нем с непривычки не просидишь. Под твоим пальтишком будет незаметен. Потом наш сотрудник тебя привезет прямо к этой самой больнице. Так, чтобы все, кто там, в машине Ракова, останутся сидеть, видели, что ты подъехал на частнике. Для полного правдоподобия ты подойдешь со стороны водительской двери и сунешь ему в окошко сто или двести рублей. Наш сотрудник сразу уедет. А ты поглазеешь немного по сторонам, вроде как в незнакомое место попал, – это тоже спектакль для тех, кто будет за тобой наблюдать. Потом позвонишь Ракову. Он тебе скажет идти к этому самому общежитию. Иди спокойно, думай о чем нибудь приятном и ни о чем не беспокойся. Постарайся двигаться естественно, чтобы не было понятно, что на тебе жилет. Остальное – это уже наша работа. Герман сделал все в точности так, как проинструктировал его Орлов. В «шестерке» действительно сидел типичный «хач бомбила» и слушал какую то свою местную попсу вроде Таркана. На заднем сиденье лежал бронежилет скрытного ношения. Когда свернули со Щелковского шоссе на Краснобогатырскую, хачик остановился возле «Рамстора» и жестом показал Гере на бронежилет. Штука и впрямь оказалась страшно неудобной. В ней у Геры было такое ощущение, будто его завернули в ковровую дорожку и поставили стоймя. Дышать было тяжело, но Гера мало помалу привык. Двигались по Краснобогатырской, в час по чайной ложке. Вся узкая улица, единственная транспортная ниточка, связывающая два округа Москвы – Восточный и Северо Восточный, – как всегда, была заполнена автомобилями до отказа. Наконец доехали до последнего Т образного перекрестка. Свернули направо и, проехав через лес, затем по мосту над железной дорогой, затем мимо каких то учебных корпусов, повернули налево. Это и была стоянка, окруженная с двух сторон лесом, перед входом на территорию больницы МПС. На круглых часах в «шестерке» было без десяти минут девять. Время визитов к больным давно истекло, и случайных машин на гостевой стоянке не оставалось. Кроме одной. Большой внедорожник, кажется, «ISUZU». Двигатель работает, габаритные огни не горят, понять, сколько человек сидит в салоне, нельзя из за сильной тонировки. Машина была развернута «на выезд», и Герин «частник», лихо сделав круг по стоянке, чтобы сразу вырулить в сторону дороги, «осадил» прямо перед капотом внедорожника. Гера вышел. Как и учил его Орлов, обошел машину и на глазах у тех, кто сейчас наблюдал за ним, вытащил из кармана две сторублевки. «Водила» опустил стекло так, как делают это только «водилы»: на два пальца, не больше. Гера сунул ему деньги, тот улыбнулся, впервые за всю поездку, и быстро укатил. Гера, стараясь не смотреть на внедорожник, достал из кармана телефон и позвонил Ракову: – Николай Иванович, я уже на месте. Куда мне дальше идти? – Знаю, знаю, что ты на месте. Уже доложили. Видишь впереди тебя насыпь, а в ней проход? – Вижу. – Иди через него. Потом сразу попадешь на асфальтированную дорогу. Иди по ней все время прямо, пока не дойдешь до высоковольтной линии. Там будет поворот направо. Ты свернешь и опять пойдешь прямо, потом еще раз свернешь направо и упрешься в бетонный забор. Там увидишь, что вместо одной плиты приварена решетка, она в одном месте отогнута, как раз хватит, чтобы пролезть. Пролезешь сквозь этот лаз и увидишь по правую руку от себя за опять таки бетонным забором два недостроенных корпуса общежития. Сворачивай в первый же проем, тебе нужен ближний корпус. Обойдешь его слева, увидишь вход в здание и горящий внутри костер. Я возле этого костра сижу, греюсь и жду, когда же ты наконец то принесешь мне то, что должен, – голос Ракова был отвратительно слащавым и напоминал сейчас голос какого то старого педофила. – Все понял. Иду. Гера торопливым шагом шел по ночному лесу. Луна, невидимая в залитом электрическим светом городе, здесь, в лесу, слабо освещала дорогу, и ее свет отражался от немногочисленного, не выпавшего еще толком снега. Так страшно Гере было только один раз, в детстве, когда в Ногинске он случайно под вечер попал на городское кладбище. Катался на велосипеде и заблудился. Тогда его выручил случайно проходивший мимо кладбищенский сторож, а сейчас Гере лишь оставалось верить в то, что Орлов окажется гениальным стратегом, и страх Геры улетучился без остатка. Вот, наконец, и та самая отогнутая решетка. Гера протиснулся через узкий проем и пошел вдоль забора, из за которого смотрели на него выбитыми стеклами черные глазницы окон. Свернул в первый проход в заборе. Обошел корпус слева и сразу увидел средних размеров костер, горевший прямо посредине бетонного холла после входа в здание. Поднялся по ступенькам, подошел к костру, который давал неверные тени, искажающие предметы вокруг. Раков сидел на каком то деревянном ящике, и Гера даже не сразу понял, что именно не так в его позе. Подойдя поближе, он с удивлением, переходящим в громогласный смех, увидел, что руки Ракова заведены за спину и закованы в наручники, сам он не сидит, а стоит перед этим самым ящиком на коленях, а торс его лежит на ящике. Штаны сзади были приспущены, и видно было, что бравый чекист предпочитает по старинке носить сатиновые семейные трусы «в цветочек». Раков судорожно мотал головой и громко мычал. Говорить у него не получалось оттого, что в рот был вставлен красный круглый шарик кляпа наподобие того, что был загнан в рот Марселасу Уоллесу в фильме «Криминальное чтиво». Орлов сидел неподалеку, так, что отблески костра на него почти не падали. Поэтому Гера сразу не заметил его. Виталий Олегович подождал, пока Гера вдоволь нахохочется, и только потом подошел к нему: – Вот встретил старого сослуживца, представляешь? В таком неожиданном месте! А он мне оказался не рад, пистолетик вот хотел достать, только у него по физподготовке всегда прогулы были, так что сопротивления он мне сильного не оказал. Да не мычи ты, Коля! – За что вы его так цинично? – А он мне никогда не нравился. – Орлов достал из сумки, висящей у него на правом плече, мощный фотоаппарат со встроенной вспышкой. – Освещение, конечно, так себе, но, я думаю, на качество снимков это не повлияет. Да не ворочайся ты, Коля. Лучше попозируй старому другу. Вот так, – Орлов сделал несколько фотографий Ракова с разных точек, действуя быстро и уверенно, как профессиональный фотограф. – Да для чего все это, Виталий Олегович? – Для сайта «компромат». Если наш комбинатор вздумает нам строить козни, то мы для начала их вывесим именно там и снабдим соответствующим текстом. Слыхал, Коля? И вот еще что: ты от парня отвали. Он теперь в «Юксоне» большая шишка, и мы его такой мрази, как ты, в обиду не дадим. Пистолетик я тебе твой не верну, он тоже может пригодиться в случае чего. Ты ему ничего сказать не хочешь, Гера? Можешь делать, что угодно. Можешь даже на него помочиться. Он это заслужил. – Да ладно. Как то цепенеешь при виде человека, который собирался тебя убить. – А ты не цепеней. Ты вообще об этом забудь. Орлов достал из кармана короткой черной куртки рацию и сказал в нее только одно слово: – Майна. Через минуту, не больше, послышался рокот приближающегося вертолета. Раков пристыженно закатывал глаза и, вероятно, предпочел бы сейчас быть разрубленным вертолетной лопастью, чем оставаться в таком положении. Огромная туша транспортного военного вертолета повисла над поляной возле недостроенного корпуса, взметая тучи снежной пыли. Ничего не было слышно, и Орлов, наклонившись к уху Ракова, проорал в него: – Все! Боги улетают, а ты продолжай сявок ловить. Может, чем разживешься! Закрывая глаза рукой, они с трудом поймали свисавшую из кабины вертолета веревочную лестницу, вскарабкались по ней, и Орлов, втянув лестницу за собой, задвинул дверь. Прилетев на базу, устроили небольшую пирушку в честь благополучного исхода мероприятия. Слегка выпивший Гера, осмелев, вновь обратился к Орлову с вопросом, зачем все было так усложнять, и получил ответ: – Ты у кого работаешь? У будущего президента! А президент, хоть и будущий, может все. Так что привыкай. Перед тем, как провалиться в блаженный сон, Геру вдруг некстати пронзила мысль о том, что если до сих пор смертельных врагов у него не было, то сегодня появился именно такой враг. Потом подумал, что, скорее всего, теперь, после того, как с «Патиссоном» в его жизни было покончено раз и навсегда, никто из «шестерки» ему больше не пригодится. Зато пригодятся деньги за тот самый не введенный толком товар. Деньги Гера решил не возвращать. Обойдутся… Он уснул. Во сне ему снился Раков, стоящий в той же самой позе, что и возле костра на бетонном полу, но отчего то возле куста, кажется, черники. Только вместо ягод куст был усеян маленькими смешными скелетиками. Раков, чьи руки не были связаны, горстями обрывал с куста пригоршни скелетиков и, судорожно запихивая их в свой рот, с хрустом разжевывал и глотал. Высший пилотаж Прошло несколько месяцев. Герман и Настя сыграли свадьбу, одним из свидетелей на которой был дядя Петя. Квартира Германа, прежде холодная и необжитая, благодаря хлопотам Насти стала уютным семейным гнездышком. Она почти всегда возвращалась домой в одно и то же время – около восьми вечера. Гера, если не был в командировке, то также стремился попасть домой как можно раньше, чтобы провести с молодой женой больше времени. Вдвоем им было нескучно. Они постоянно обсуждали события, произошедшие за день, строили планы на будущее. Настя старалась показать себя примерной хозяйкой, и это удавалось ей на славу. Она открыла в себе талант «кухонной магии», как сама она называла свое умение вкусно готовить, и Гера, путь к сердцу которого лежал, как и водится у мужчин, через желудок, воздавал должное тем сложным и замечательно вкусным блюдам, которые Настя с легкостью, будто шутя, готовила, и было видно, что этот процесс доставляет ей ни с чем не сравнимое наслаждение. Настя продолжала работать в «Профиле». Герман устроил ей несколько встреч с известными политиками, и после интервью с ними, напечатанными в журнале, карьера журналиста стремительно пошла у Насти в гору. Редакция доверяла ей самые ответственные статьи, публичные люди с радостью соглашались побеседовать и словно помимо своей воли обязательно сообщали о себе что то такое, отчего читательская аудитория приходила в бурный восторг. Гера, по собственному выражению, которое он любил повторять, «вознесся окончательно». Его отдел занимал три большие комнаты в той самой гранитной башне, а сам Гера восседал за огромным столом в отдельном кабинете с видом на Садовое кольцо. Ему нравилось это движение машин, постоянно изменяющаяся за окном картина. Во время долгих телефонных разговоров он очень любил смотреть в окно и ощущать эту всеобщую деловую суету. Суть работы Германа заключалась в следующем: его отдел готовил разработки всех перспективных направлений, в которых «Юксону» было бы интересно участвовать или на правах партнера, или стать единоличным собственником. Речь шла в основном о скупке более мелких нефтяных компаний, в огромном количестве расплодившихся по всей России. Некоторые из них в одиночку владели интересными активами, которые сами по себе особенной ценности не представляли, являясь лишь отдельными звеньями в процессе добычи нефти и ее переработки, но для «Юксона», владеющего несколькими нефтеперегонными заводами, такие приобретения были стратегически интересными. Как правило, каждая маленькая нефтяная компания так или иначе имела отношение к какому нибудь крупному чиновнику из администрации того региона, где была зарегистрирована. Гера выезжал на переговоры сам, и чаще всего после его визита необходимость в следующих встречах и обсуждениях отпадала сама собой. Он просто привозил с собой нужное количество денег, и, когда чиновник начинал проявлять скуку от обыкновенно формального характера разговора или, наоборот, выражал свое полное несогласие агрессивным способом или жестом покручивания у виска указательным пальцем, Гера молча клал перед ним толстый кейс, способный вместить несколько миллионов евро или долларов. Он щелкал замочками, откидывал крышку, а рядом клал нужный документ, который чиновник должен был подписать. Он всегда чувствовал наступление нужного момента и прекрасно ощущал степень «готовности» чинуши «принять на грудь». Иногда, впрочем, очень редко, чиновник с притворным смехом отодвигал от себя и деньги, и документы и отказывался вести дальнейшие переговоры, очевидно, набивая таким образом цену и намекая на увеличение суммы взятки. Задачей Геры было не переплачивать, и тогда он молча доставал из внутреннего кармана пиджака автоматный патрон калибра 7,62 и, положив его поверх отвергнутых чиновником денег, вновь аккуратно придвигал к нему кейс и документ. Это действовало во всех остальных случаях, и хотя у Геры про запас был, как говорят в одной телевизионной передаче, «звонок другу», то есть Орлову, он ни разу этим вариантом не воспользовался. Репутация «Юксона» была грозной, и почти не находилось желающих вставлять этому монстру палки в колеса. Если же и была жалкая кучка несогласных, то и они замолчали, когда поползли слухи о том, что Орлов лично расстрелял нескольких человек из прежнего состава акционеров «Юксона», когда то, в самом начале создания компании, получивших некоторое количество ее привилегированных акций почти даром. Тех самых, что составляли по нескольку процентов от общего пакета. Позже, после того, как акции «Юксона» стали баснословно дорогими и Хроновский решил сосредоточить все ценные бумаги в своих руках, эти «карлики трехпроцентники», как сам он называл их про себя, вдруг заартачились и стали заламывать за свои бумаги баснословную цену. Хроновский был человеком не жадным, но наглецов не любил и, вызвав Орлова, проинструктировал его таким образом, что некоторые из «карликов» бесследно исчезли, а остальные, испугавшись, отдали свои акции даром. Чем дольше Герман вникал в суть бизнеса «Юксона», тем больше он удивлялся той совершенной системе подкупа, что, казалось, предусматривала все инстанции, от которых, нет, даже не зависел, а лишь мог бы зависеть «Юксон». Аналитики Орлова составляли на любого из нужных «Юксону» людей, будь то чиновник, депутат или офицер из органов, подробную справку. На каждого из этих людей собирался компромат, и как только до человека, что называется, «доходило дело», его тем или иным способом вынуждали лить воду на мельницу «Юксона». Гере очень хотелось отличиться. Он чувствовал себя в своей стихии. То, что он делал, опьяняло его, как в тех редких случаях, когда человек, занимаясь любимым делом, еще и получает за него более чем достойное вознаграждение. Однако ему страшно хотелось выделиться, хотелось совершить что то полезное для «Юксона», и вот однажды его осенило. Гера знал, что источником баснословных прибылей «Юксона» и стремительным ростом благосостояния его управленцев были скрытые от налогов миллионы тонн выкачанной из под земли нефти, которая по документам и нефтью то не являлась, а носила непонятное название «скважинная жидкость». Пробурили в земле скважину, пошла оттуда нефть, а ее вместо нефти записали как «скважинная жидкость с содержанием нефти не более пятнадцати процентов». С пятнадцати процентов заплатили налоги, а восемьдесят пять процентов взяли, да и банально зажулили. Все деньги, полученные от реализации «жидкости», через те самые скупленные маленькие нефтяные компании, не имеющие на бумаге никакого отношения к «Юксону», переводились за границу на оффшорные счета и после некоторого путешествия по целому ряду мировых банков превращались в легальные, «отмытые» деньги. Однако продавать нефть за рубеж было до сих пор делом, с точки зрения получения сверхприбылей, невыгодным. Процесс был слишком уж поднадзорным, публичным и приносил лишь стандартную прибыль, получавшуюся после вычета всех налогов и выплат – с точки зрения Рогачева и Хроновского – довольно незначительной. В своих командировках, уютно расположившись в салоне «Сесны» – одного из самолетов, принадлежащих «Юксону», Гера долгие часы проводил в раздумьях о том, как бы можно было создавать фирмы однодневки, не выплачивающие никуда никаких налогов, а тихо закрывающиеся после нескольких месяцев работы. Процесс представлялся Гере невозможным оттого, что каждая фирма экспортер должна была иметь собственную нефтедобычу, а это всегда масштаб, и однодневку при таком масштабе не слепишь. Гениальная мысль, как всегда, пришла к Гере совершенно неожиданно при подлете к Нижневартовску. «Сесна», вынырнув из низкой облачности, готовилась к посадке. Под фюзеляжем самолета проплывали одно за другим знаменитые нижневартовские нефтяные месторождения. Наконец показалось самое крупное – «Самотлор». На огромной площади вплоть до линии горизонта виднелись частые факелы. Жгли нефтяной газ. Гера посмотрел на привычную картину и хотел было отвернуться, как вдруг хлопнул себя по лбу и охнул оттого, что все оказалось так просто. Он вытащил из спинки впереди стоящего кресла трубку спутникового телефона и набрал номер дяди Пети: – Петр! У меня гениальная идея по поводу экономии на экспорте! Как вы думаете, когда факел прекращает гореть, то что это значит? – Какой факел? Ты что там, «Hennessey» перебрал, пока летел? – Да при чем тут… Я интересуюсь: когда факел нефтяного газа прекращает гореть, то что это значит? – Ах, этот факел… Значит, что скважину законсервировали. – Вот именно! – Так, и что у тебя за радость такая? – А то, что на бумаге то эта скважина все равно осталась скважиной! И стоит она копейки. Покупай, кто хочет, отдадут с удовольствием за любые деньги! – Так так. Продолжай! – Оформляем на тетю Маню фирму, покупаем пять шесть скважин, которые не действуют, – и фирма становится обладателем собственной нефтедобычи. Что позволяет нам продавать нефть хоть на Луну, а через три четыре месяца мы ее закроем и таким же макаром тут же откроем еще одну такую же помойку! И так далее!!! Это ж Клондайк! – Ну, Гера, ну ты даешь! Вот теперь пусть говорят, что у меня нет интуиции! Это просто гениально!!! У тебя там, в Нижневартовске, надолго? – Если все пройдет, как я предполагаю, и в администрации кое кто не станет ломаться, как пятидесятилетняя девственница, то часа на два. – Срочно потом возвращайся в Москву и сразу приезжай в офис. Мы все будем тебя ждать. – И… Борис? – А он что, альтруист, что ли? Разумеется, и он тоже! Прилетай скорее! Герман торопился. У него перед глазами была комната совета директоров в гранитной башне, поэтому с одним из артачившихся директоров «Чернолес Нефть», который никак не хотел уступать свою компанию за смешные, по его мнению, деньги, Гера поговорил довольно резко. Назвал того «мудаком» и «старпером». Сказал, что денег он не получит, как и продления лицензии на нефтедобычу. – Ты можешь продолжать залупаться и дальше. В следующем году лицензии тебе не видать. Это мы через министерство решим в два счета. И налоговиков к себе жди в гости. И не только их. Как говорится, «все флаги в гости будут к нам». Причем не твои местные, тобой с руки прикормленные, а наши, из Москвы, которые тебе перекупить – кишка тонка. Понял? Но директор, похоже, понимать ничего не хотел. Он позвал охрану, и Геру вывели под руки два здоровенных амбала, а вслед ему неслось: – Скажи там, в Москве, своим жидам, что они не на того напали! Я здесь еще с бригадира начинал! Меня весь город знает! – Он тебя и проводит. В последний путь. Обещаю, – с ненавистью прошипел Гера и, запрыгнув в автомобиль, велел везти себя в аэропорт. В Нижневартовске, где не было пока ни одного предприятия «Юксона», работал его так называемый политический филиал. Гера знал, что, по слухам, в последнее время все более участившимся, Хроновский собирается выставить свою кандидатуру на ближайших выборах президента. Для того, чтобы иметь в каждом регионе России свои глаза, уши и рот, внушавший избирателям, за кого им надо голосовать, этот собравшийся стать самым большим хозяином в стране человек зарегистрировал партию под названием «Открытый Союз» и вложил в ее деятельность колоссальные деньги. Партийные отделения были открыты по всей стране и в том числе в Нижневартовске. Заведующий филиалом, примерно одного с Герой возраста и комплекции парень, назвался Мишей и, увидев, что московский гость не в духе, решил лишних вопросов не задавать. Гера заговорил с ним сам. Времени было около тридцати минут, именно столько занимала дорога в аэропорт, и он пожелал узнать у «политика», как в офисе самого «Юксона» называли активистов «Открытого Союза», что нибудь о том, кто только что выставил его за дверь столь наглым образом. – А это у нас такой местный авторитет. Он в Нижневартовске живет с самых первых дней его основания, почетный директор, заслуженный нефтяник, то да се… Само собой, депутат местной Думы, магазины у него свои в городе, нефтяная компания. Старикам к пенсии доплачивает что то там, они за него и голосуют постоянно. Его посадить хотели как то, из Москвы приехали, так на его защиту весь город встал. Демонстрации, пикеты возле администрации. И что ты думаешь? Отстояли ведь! Так он остался при всех своих, как говорится, а те, кто его арестовывать прилетели, так ни с чем в Москву вашу и вернулись. Эх х… Народ то – он, когда захочет, многое может. Ну и в Москве, конечно, связи у него есть какие то. В общем, тип такой, опасный. Дался он вам! – Дело принципа, Миша. Теперь уже моего личного принципа. Они ехали по дороге, покрытой утрамбованным колесами снегом. Сверху хоть и был насыпан песок для более лучшего сцепления с дорогой, но Миша, от греха, быстро не гнал, а, наоборот, ехал со скоростью километров тридцать в час, не больше. Его «Patrol» был с этим явно не согласен и словно сам порывался «прибавить». Гера, наблюдая этот поединок машины и человека, поневоле усмехнулся, настроение понемногу выравнивалось, он решил поднять вопрос по «старперу» на том самом совещании, на которое должен был вылететь через несколько минут. – Куда его черт несет! – Он услышал восклицание Миши и машинально посмотрел через лобовое стекло вперед. На них на бешеной скорости летел огромный грузовик «Урал», тащивший за собой прицеп, груженный стальными трубами. Расстояние между грузовиком и внедорожником Миши было не более двухсот метров, и Гера вдруг понял, что если сейчас, мгновенно что то не предпринять, то в Москву через некоторое время прибудет его обгоревший труп! Стиснув зубы, он открыл дверь и, кое как сгруппировавшись, оттолкнулся обеими ногами от нижнего порога. Пролетел по воздуху около полутора метров и упал в придорожный сугроб. Сразу же пополз вверх и, перевалившись через высоченную насыпь, кубарем скатился в безопасный кювет. Зажал руками уши в ожидании страшного скрежета, взрыва, стука падающих и раскатывающихся по дороге огромных труб, но ничего этого, равно как и визга тормозов, не было слышно и в помине. Лишь один, похожий на паровозную сирену гудок «Урала», затем удаляющееся громыхание этой многотонной громадины и тишина. В ошарашенном состоянии он заполз на снежную насыпь и увидел, что «Patrol», мирно припаркованный возле обочины, цел и невредим. Гера радостно скатился с сугроба и побежал к машине поздравить Мишу с тем, что тот родился в рубашке. Бежать что то явно мешало. Гера с ужасом потрогал брюки и понял, что от страха он обмочился, и не только… Пролетая над гнездом кукушки Совещание с участием Хроновского начиналось через полчаса. Гера сидел в своем кабинете в новых брюках и пытался отогнать от себя стыдливые воспоминания о дороге в аэропорт и о застирывании нижнего белья в самолете. Радость от придуманного им ловкого хода со скважинами улетучилась, и он пытался хоть что то набросать на бумаге. Потом бросил это занятие и принялся глядеть в окно, с тоской думая о том, что из за одного старого козла вся его карьера находится сейчас под большой угрозой. Позвонила секретарша. Сообщила, что совещание начинается через пять минут. Гера, невесело махнув рукой своему отражению в зеркале, поплелся занимать место. За овальным столом собралось все руководство «Юксона». Все «при параде». Лица у всех какие то торжественные и выражают уверенность в том, что светлое будущее уже не просто скоро наступит, для них оно уже наступило! У каждого из этих упакованных в «Brioni» и «Zegna» людей годовой доход превышал бюджет некоторых бывших союзных республик, и Гера постепенно расправил плечи. Рогачев уже рассказывал многим о Гериной выдумке, те в свою очередь поделились с другими, и все присутствующие, таким образом, были в курсе, радуясь, что появилась еще одна возможность «слегка подзаработать». Эти слова произнес управляющий какого то нефтеперегонного завода. Пока Гера летел и отмывал в раковине «Сесны» следы своего конфуза, его идею уже успели внедрить! Наконец появился сам Хроновский. Все с почтением встали. Он жестом разрешил сесть и сам сел во главе стола. Придвинул к себе микрофон: – Уважаемые дамы… Хотя у нас как то сегодня с дамами не густо, – по залу едва ощутимо пронеслась коллективная вежливая улыбка, – …и господа! Сегодняшнее совещание должно было быть обыкновенным, производственным, но произошло событие, которое вскоре сможет перевернуть весь ход современной российской истории! Я подал заявку на участие в выборах президента России! Все встали и принялись аплодировать. Хроновский вновь поднял руки, в успокоительном жесте призывая всех садиться: – Мы давно шли к этому мгновению, и вот оно настало. У нас есть все возможности для того, чтобы спустя очень короткое время стать хозяевами России! Все вновь повскакали с мест и устроили самую настоящую овацию. Гера аплодировал вместе со всеми, но отчего то особенного воодушевления не ощущал. Вначале он удивился своему ощущению. Ведь в случае, если Хроновский станет президентом, перед Герой откроются такие перспективы, что думать о них было бы все равно, что думать о том, где находится край Вселенной, и что там, за этим краем, находится дальше. Пост в Кабинете министров, торжественный утренний стрит рэйсинг по перекрытым по такому случаю для простых смертных улицам, речи, произносимые им с экрана телевизора при немного грустном выражении сосредоточенно интеллектуального лица, поездка на экономический форум в Давос, дача в Серебряном Бору, личный повар китаец! Нет. Ничего не радовало нашего Геру. Наоборот! Предчувствие нехорошего, гадкого стало вдруг расти в нем так же, как росло всегда перед каким либо неприятным, но прогнозируемым событием. То же самое было с ним в «Рикарди», в «Ромашке», в «Нулевочке», словом, везде, откуда он вынужден был уйти не по своей воле. За свое место в «Юксоне» Гера был абсолютно спокоен: он человек Рогачева, руководит огромным отделом, работу свою выполняет прекрасно, если не считать этого, сегодняшнего форс мажора в Нижневартовске. Но что тогда? Внезапно он понял, что именно напомнило ему сегодняшнее совещание. Сцену из спектакля Ленкома «Пролетая над гнездом кукушки», ту самую, где психи ночью устроили вечеринку. Он смотрел на всех этих яростно бьющих в ладоши людей, словно в режиме замедленного воспроизведения, и чувствовал во всем этом истинное, болезненное коллективное сумасшествие. Он вспомнил слова священника на площади Сан Марко в Венеции: «Выйдет зверь из земли, и своими чудесами будет обольщать живущих на земле. И сделает так, что всем малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам положена будет надпись на их правую руку или на голову. И никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет число зверя на руке или челе своем». В его голове выстроился четкий ассоциативный ряд: зверь – это Хроновский. Он вышел из земли вместе с черной нефтью и благодаря ей стремится покорить мир. Все аплодирующие – его адепты с тем самым знаком на руке или на голове. Вот почему они так рады. Надеются, что их время скоро настанет. Гера испугался, что если и дальше продолжать мыслить в таком же ключе, то вместо родного дома ему предстоит совершить поездку в дом скорби, и, с усилием запретив себе думать о словах венецианского проповедника, принялся наравне со всеми бешено хлопать в ладоши… После совещания он рассказал Орлову о своем сегодняшнем утреннем фиаско в Нижневартовске. Орлов только отмахнулся: – Гера, да не трать ты понапрасну нервы! Ты слышал, что шеф сказал? Понял, куда идем? Скоро не какая то там сраная богадельня с вышками из Нижневартовска, скоро весь Нижневартовск, вся страна будет наша! Ты лучше думай о том, чем тебе хотелось бы заниматься и в каком, так сказать, качестве, когда Боря в Кремль въедет на белом коне. – А насколько это точно, Виталий Павлович? Орлов поглядел на него с сочувственным снисхождением: – Настолько же, насколько точно ты знаешь, что у тебя на плечах голова, а не задница. Ну ты подумай, кому же, как не Боре? С его то капиталами! С его поддержкой оттуда, – Орлов ткнул пальцем куда то в сторону, отчего понятнее «откуда» не стало. – Уже и конституция новая готова, и много еще чего интересного, о чем тебе пока и знать то не следует. – У меня голова кружится. И не верится мне в это, хотя и очень хочется. – А вот это плохо. Плохо, Гера, что тебе не верится. Где же твоя преданность общему делу? Ты, выходит, у нас субъект неблагонадежный, а? А?! Гера по настоящему испугался, даже затрясся весь и побледнел: – Да я… Я просто… Орлов от души расхохотался: – Да ладно тебе. Это я тебя так, потрясти в шутку решил. На самом деле ты у нас недавно, не пропитался еще, так сказать, Бориными идеями. А мы все с ним с первого дня и за него и в огонь, и в воду, и в говно пойдем, если потребуется. У тебя еще все впереди! – В говно как то не хочется. – Думаю, до этого не дойдет. Ты домой? – Да. Жена ждет, и вымотался за сегодняшний день страшно. Чуть в аварию не угодили… – Ладно, иди. До завтра. Завтра подумаем, что с Нижневартовском делать. Кого туда послать. Утро вечера мудреней. Гера спустился в подземный гараж. Сел на заднее сиденье «Cadillac Escalade» и, коротко бросив шоферу «домой», погрузился в довольно мрачные размышления. «Где заканчивается адекватность и начинаются заносы на поворотах?» И ответил сам себе: «Хроновского окончательно занесло именно сегодня. Причем так, что из этого заноса ему не выйти. Не было никогда такого, чтобы самым главным в России становился еврей. Вот только поэтому не следовало бы ему играть в игры с выборами. Да и не отдаст никто власть просто так. Подачей заявки на выборы он сделал примерно то же, как если бы встал напротив Кремлевского дворца, снял штаны и показательно нагадил. За это бы непременно забрали». Гера был сторонником простых аналогий. Он верил в них. Когда у него были сомнения в каком то сложном хитросплетении, то он отбрасывал все лишнее и строил, как он сам называл, «простую модель». Это выглядело, как превращение «Ferrari» в мопед, но мопед был во много раз медлительнее, и за ним проще было наблюдать, делать на основе этих наблюдений выводы… Хроновский нагадил. Нагло сняв штаны и предположив, что за это ему ничего не будет. – Но ведь так не бывает! – вслух произнес Гера и, спохватившись, зажал рот рукой. Настя уже спала. Она открыла дверь не сразу. Кутаясь в халат и щуря глаза от света в прихожей, подставила щеку для поцелуя: – Ты откуда так поздно? Гера клюнул ее в подставленную щеку, сбросил ботинки. – Из сумасшедшего дома. Расставание Несколько дней все шло по прежнему. В «Юксоне» все радостно бурлило, на всех этажах, во всех кабинетах был вывешен портрет улыбающегося Хроновского, запечатленного на фоне Кремля. Хроновский большой, Кремль маленький. Затем события стали происходить очень быстро одно за одним, и все они были одно отвратительнее другого. Два десятка самых отборных олигархов были собраны в Кремле и провели там несколько часов за закрытыми дверями. Журналистов запустили в самом конце. И по телевизору был показан один единственный короткий эпизод, когда человек с очень строгим лицом, чей пост надумал оспаривать Хроновский, стал говорить о страшном засилье коррупции в различных областях бизнеса, и в особенности нефтяного. После этого он повернул голову в сторону Хроновского, поглядел на него как то особенно внимательно и, словно подчеркивая для окружающих, что он обращается именно к Хроновскому, показал на него пальцем: – Вам то о том, что я сказал только что, должно быть известно лучше всех. Не так ли? Гера, смотрящий репортаж о встрече олигархов в Кремле по телевизору в своем кабинете, поперхнулся шоколадной конфетой. Камера оператора немедленно была наведена на лицо Хроновского, и вся страна увидела, как тот лишь жалко улыбнулся при этом, стараясь не смотреть на направленный на него палец. Почти одновременно с окончанием телепередачи из Кремля раздался звонок спутникового телефона. Гера, полный самых недобрых мыслей, ответил. Звонил дядя Петя: – Гера, ты телевизор сейчас смотрел? – Да… Конечно… – Все понял? – Кажется, да. – Три все файлы на компьютере, бери такси и поезжай домой. – А что случилось? Подумаешь, телевизор… Может, все еще обойдется? – А случилось то, что с момента той самой встречи прошло уже несколько часов. А за эти несколько часов уже многое случилось. – Что именно? – Ты знаешь, что Орлов арестован? – Виталий Павлович?! Не может быть!!! – Теперь уже все может быть. Похоже на то… Орлову инкриминируют убийство тех самых карликовых акционеров, помнишь? Ему уже точно никогда не отмыться. – А вы то сами где? – Далеко. В одной теплой стране. И буду, по ощущениям, сидеть здесь еще очень долго. – А Борис? – Борис летит в самолете в Иркутск. Летит и кое чего не знает. – Чего же? – Как только он приземлится, его немедленно арестуют. – А вы его предупредили? – А зачем? Что бы это изменило? Помнишь мешок в моем кабинете? Я забыл тебе сказать, что если не рассчитать силу удара по нему, то можно вывихнуть или даже сломать руку. А Боря сильно ударил по своему мешку головой. Ударил и не рассчитал… Беги, Гера. Извини, что так вышло. Я тебе еще позвоню. Гера вышел из офиса и, не оборачиваясь, пошел по улице. Он боялся, что если обернется, то увидит, как башня «Юксона» разваливается на куски, словно замок сказочного злодея после его смерти. Из такси он набрал номер и попросил Настю срочно приехать домой. Она не стала ни о чем переспрашивать, видимо, по голосу Германа догадавшись, что случилось нечто особенное, вернее, особенно неприятное. Они сидели в гостиной, прижавшись друг к другу, и слушали репортаж о том, что предприниматель Борис Хроновский был задержан сегодня в аэропорту Иркутска. Ему предъявлено обвинение, и в ближайшее время его, очевидно, доставят в Москву. Гера выключил телевизор и принялся нервно расхаживать по комнате и заламывать руки. Настя смотрела на него с возрастающим удивлением. Наконец спросила: – Что ты так переживаешь? – По твоему, нет причин для этого? Когда президента твоей компании «закрывают», дядя Петя заявляет, что он, оказывается, уже где то хорошо спрятался, а в офисе начинается срочное уничтожение всех бумаг и файлов – это ли не причина для м м м… некоторого волнения?! – Ты хочешь сказать, что «Юксону» теперь крышка? – Естественно! Может, и не сразу, может, через несколько дней, недель, месяцев, но мне «крышка» настанет гораздо раньше! Настя, нам срочно нужно улетать из страны, пока это еще возможно. У меня и у тебя в паспорте годовой «шенген», вылетим разными самолетами, а потом я заберу тебя к себе. Больше нельзя терять ни минуты! – Герочка! Что ты так переживаешь! Ведь ты всего лишь врач. С тебя то какой спрос? – Настя… Ты никогда не задавалась вопросом, как это врач, даже пусть он и врач самого Хроновского, может получать столько, сколько получаю я, и ездить на «Кадиллаке» с шофером и охранником? – Нет. Зачем мне спрашивать об этом, когда ты сам говорил, что у вас каждая обыкновенная секретарша носит часы «Chopard» и ездит на спортивном «BMW»? – Настя, я не врач. И никогда им не был. – Ч что… Как это? – А вот так. Я всю свою жизнь проработал в торговле, и источником моего благосостояния всегда были деньги, разумеется, но деньги, полученные, как бы тебе сказать… Одним словом – я взяточник. – Я понимаю, что сейчас не время для шуток, но лучше скажи мне, что ты просто в истерике и она у тебя проявляется именно в виде подобной ахинеи. – Нет. Нет тут никаких шуток. Я давно хотел сказать тебе, признаться… Но все как то откладывал на потом… И вот дооткладывался. Поэтому знай – это правда. Вначале я был откатчиком, взяточником, а потом, в «Юксоне», сам стал покупать нужных людей. Ты думаешь, отчего те самые депутаты и политики так любезно согласились дать тебе интервью? Да все оттого, что прежде они так же любезно приняли из моих рук некоторое количество денежных знаков! Настя заплакала. Она поняла, что муж ее говорит правду и в его состоянии эта правда не содержит никаких примесей, а является абсолютной правдой самой высокой пробы. Геру ее слезы привели в ярость: – Что ты тут рыдаешь, как чертова недотрога! Уси пуси, мы сегодня вдруг узнали, что вода мокрая, земля круглая, а пиписька не только для того, чтобы писать! Почему то раньше у тебя не возникал вопрос, откуда у меня деньги?! Ты спокойно ими пользовалась, и тебя все устраивало! – Я… думала… что ты честный человек… – То есть, другими словами, ты думала, что я лох?! Обыкновенный честный лох, да?! Что я должен до конца своей жизни горбатиться за гребаную зарплатку, за которую только и можно, что пришить к заднице заплатку, жрать пельмени и запивать их пивом из бидончика? Нет, моя дорогая. Не надо вести себя, как жена коммуниста, обвиненного в растрате казенных денег с профурсетками. Ты моя жена, значит, должна быть моим союзником во всем. В том числе и в жизненной позиции! Настя, похоже, приняла решение. Она вытерла слезы, встала с дивана и принялась одеваться. – Ты куда это собираешься? – Я ухожу. – Как… Что значит – уходишь? Куда уходишь? Она ответила очень спокойно, подчеркнуто спокойно: – Это неважно. Неважно, куда я ухожу. Важно, что я от тебя ухожу. Навсегда. Я выходила замуж за честного и порядочного человека, а оказалось, что все это время я жила с негодяем, который обманывал меня. Я так дальше жить не намерена. Гера хотел было попытаться силой удержать ее, но почувствовал, что этим он ничего не добьется. Озлобившись, он выпалил: – Ну и уебывай отсюда! Живи в своем придуманном наивном мирке! В жалком мирке придуманных тобой же законов! Мне пальцем пошевелить, и я себе такую бабу найду, что все ахнут! Пошла вон, сука! После этих слов, не родившихся в нем, а пришедших откуда то извне, он окончательно понял, что Настя для него вот так вот просто, в один миг стала совершенно чужой и вернуть ее будет уже невозможно. Она, собиравшая какие то свои вещи, после его последних слов выронила все из рук, постояла несколько секунд, словно оглушенная взрывом. Потом очень быстро подняла с пола сумочку, достала оттуда ключи от Гериной квартиры, кинула их на пол и выбежала в коридор. Гера, услышав, как хлопнула дверь, в изнеможении опустился на диван и закрыл глаза… Мир вокруг него расползался, как туман под лучами утреннего солнца. Все, во что он верил, все, что любил, все, к чему стремился, превращалось в бесплотный воздух, бесцветный газ без запаха. Он шел, как ему казалось, вперед и на пути своем не оставлял ничего целого. Сплошные руины из разрушенных человеческих отношений. Все, кто хоть немного знал Геру, хмурились лишь от одного воспоминания о нем. Но были и такие, чьи кулаки при одном лишь упоминании его имени сжимались, глаза наливались кровью, а с губ слетала страшная брань. Эти посулы не были лишь пустым звуком. Это была реакция бессилия, злобного, яростного бессилия на то, что Геру невозможно было достать. Все его враги прекрасно знали, где он живет, какой дорогой ездит на работу, куда летает отдыхать, но понимали, что человек, работающий в «Юксоне», непотопляем, покуда непотопляем сам «Юксон». Гранитная башня была его крепостью. Крепостью, взять которую было не по силам тем, кто жаждал разбить о гроб Геры бутылку шампанского и с тем спустить его на тросах в небытие. Но вот нашлась единственная сила, способная разрушить, разбить, разметать даже такую гранитную твердыню, как «Юксон». Имя этой силе – сила Земли. Это она стерла когда то в порошок грязные полчища татаро монгол, серые шинельные реки под предводительством одного неуравновешенного немца, братков с широкими складчатыми затылками зарыла в себя поглубже, запретив им выходить из себя до срока. Сила Земли знает, куда ей надо течь, и, не огибая преград, смывает их. Так была смыта и гранитная башня, и еще только фундамент ее стал терять первую прочность, как в своем маленьком стеклянном кабинетике аквариуме человечек с бесцветными глазами, которому на всю жизнь было суждено запомнить вкус того самого кляпа в виде красного резинового шарика, начал тихонько подвывать, предвкушая, как его пальцы выдерут Герин кадык. Эрих Гадва Дядя Петя позвонил под утро, и, судя по измученному голосу, спать он так и не ложился. Не спал и Гера, глядя в потолок и вспоминая Настю. Он схватил телефон в надежде, что это Настя, но Рогачев, не дав ему опомниться, сразу взялся за дело: – Спишь? Просыпайся. Есть дело. – Да какой тут сон. Настя ушла. – Вот как? Ну ничего. Вернется. Никуда не денется. Все еще можно исправить. – Каким образом? – Впереди суд. На судей необходимо найти выход. У нас для этих целей есть деньги. Тридцать миллионов долларов. Есть адвокат. Самый лучший в этой стране. Эрих Гадва. Если попытаться через него выйти на судей, то, думаю, нам будет рановато тушить свет и сливать воду. – Черт возьми, Петр, не частите так, у меня голова идет кругом. Значит, судьи… А откуда вы знаете, кто именно будет судить Бориса? – Гера, не тупи. До суда еще минимум полгода, а когда только готовился Борин арест, имена судей из Мосгорсуда были заранее известны. Когда арестовывают такого человека, как Хроновский, то готовятся ко всему серьезно и основательно. – Так. Понятно. Такой «бизнес план» составлен на всех? – Практически. Можешь пока что дышать спокойно. Тебя в том списке нет. Именно поэтому я тебе и звоню. Скажи мне, ты в деле? – Да. Я в деле. У меня нет другого выхода. Я хотел улететь сам и взять Настю с собой, а она… – Не ной, – прервал его Рогачев, – выгорит дело, я вас лично помирю. А улетать тебе сейчас рановато, да и небезопасно. Ты же наверняка не пустой улететь решил? – А пустым там делать нечего, Петр. Вы это не хуже меня знаете. – А окно у тебя на границе есть? – Какое еще окно? Что за детективный лексикон? – Такое. Человек нужен, который закроет глаза на твою ношу. Мне же про твои чемоданы известно, ха ха ха! Гера страшно захотел чем нибудь промочить мгновенно высохшее горло и пошел на кухню в поисках глотка воды. – Откуда вы знаете? – Да ладно тебе. Ты что, маленький, что ли? Орлов всегда работал лучше, чем любой Скотленд Ярд. – Значит, помимо вас, еще кто то знает? – А ты веришь в банковскую тайну? Ты вообще во что то такое веришь? Наивный ты, Гера, все еще. Когда держишь деньги где то дальше собственного кармана, то о них становится известно не только тебе. Причем, чем больше денег, тем большему количеству посторонних о них становится известно. Журналишко даже есть с известным тебе названием. Любят в нем чужие деньги считать. – Понятно. – Ладно, а то хоть и спутниковый телефон, тоже «ушастым» может оказаться. Дома тебе больше делать нечего. Перебирайся жить в «кукушку». – Куда? В дурдом, что ли? – Нет. В дурдом – это чересчур радикально. «Кукушка» – это квартира такая тихая в центре, на «Китай городе». Там все есть: Интернет, связь любая, спутниковое телевидение, бар. В шкафу, в прихожей, в коробке из под обуви найдешь новые документы. Там же парик, очки. Станешь новым человеком за минуту. И завтра прямо с утра поедешь к Гадве. За тобой будут приглядывать ребята, пара человек из службы Орлова. Машинка будет неброская, но скоростная. Эрих тебе расскажет, как надо действовать с судьями. – А деньги то где? – Будут деньги. Всему свое время. До связи. – Ага. Пока, Петр. Гера потушил свет во всей квартире. Достал маленький фонарик и с его помощью собрал в пластиковый пакет все самое необходимое. Отключил все электроприборы, заботливо перекрыл воду в трубах. Вернулся в гостиную, сел на диван, на то самое место, где совсем недавно сидела Настя. Почувствовал, что больше не может сдерживаться, и, зажав рот рукой, словно стесняясь сам себя, заплакал. Слезы, противные, соленые, давным давно не появлявшиеся и от этого набравшие соли еще больше, лились из его глаз фонтанами, как у клоуна в цирке. Он пошарил вокруг, намереваясь найти что то, чем можно вытереть глаза. Пальцы наткнулись на какую то коробочку. Он поднес ее к самому носу, осветил фонариком. Это была упаковка витаминов для беременных. Несколько секунд он ошалело смотрел на нее, соображая, откуда на диване взялась эта упаковка, и когда до него наконец дошло, то его захлестнуло такое горе, что он в отчаянном бессилии сполз на пол, попав всем телом в квадрат света, оставляемый на полу светящей сквозь окно равнодушной полной луной. Настя беременна. Возможно, что именно сегодня она хотела показать ему эту самую упаковку и милым, нежным, теплым голосом спросить: – А не угадаешь ли ты, почему это я стала вдруг принимать вот эти самые витамины, а? Гера принялся биться об пол головой. Персидский ковер смягчал удары, но пол гудел, как набат. Он монотонно прикладывался лбом к полу и сквозь душащие его слезы пытался что то сказать нормальным голосом, но выходило больше похоже на крысиный писк: – Сволочь! Какая же я сволочь! Ведь она хотела мне это сказать! Я по глазам видел, что хотела! А я с ней так… О о о о! Но все когда нибудь кончается. И слезы даны нам для нового начала. И они иссякают, и после них ничего не остается, кроме пустоты. Гера сел на полу, подул, выпятив нижнюю губу, поочередно на каждый глаз и вдруг окрепшим голосом сказал сам себе: – Ну пускай я и сволочь. Ну и ладно. И сволочь тоже хочет жить нормально. Пока, квартирка. Не живется мне в тебе что то. И есть у меня чувство, что больше ты меня не увидишь. Так что не скучай сильно. Он подошел к окну. Возле подъезда стоял грязноватый черный «BMW» предыдущей серии. То, что надо для конспирации и быстрой езды. Лучше ничего и придумать нельзя. В Москве никто уже давно не обращает на такие машины внимания. Возле автомобиля, привалившись к нему, стоял знакомый Гере парень из службы безопасности «Юксона». Гера вздохнул, хотел было посидеть на дорожку, но передумал. Вышел на лестничную клетку, поглядел в черную пещеру коридора, с усмешкой достал из кармана связку ключей, ту самую, что оставила Настя, и, бросив ее в коридор, захлопнул дверь. Больше в эту квартиру Гера никогда не возвращался. С Эрихом Гадвой, сухоньким бодрым старичком, они встретились на следующий же день в парке Сокольники. Неторопливым шагом прошлись по утоптанным многочисленными гуляющими дорожкам. Гера курил одну сигарету за другой, старенький адвокат неодобрительно поглядывал на него, наконец не выдержал: – Молодой человек, зачем вы так много глотаете этой заразы? Вы должны знать, что курение на свежем воздухе гораздо более вредно, чем, допустим, в помещении! Гера криво усмехнулся. От старичка словно пахло нафталином, и ему хотелось хорошенько повозить его в снегу, а затем как следует выбить, как выбивали когда то в Герином детстве во дворах ковры. – Мне, боюсь, уже мало что сможет причинить вред. Давайте о деле. Рогачев сказал мне, что вы знаете судей, которые будут вести процесс Хроновского. Это так? – Зачем вы переспрашиваете меня, молодой человек? Конечно же, я их знаю! Это только в газетах и в кино адвокат судье не товарищ, хе хе. Беда в том, что я слишком хорошо их знаю. И я вынужден вам признаться, что затея с их подкупом малоосуществимая. – Почему? Можете пояснить? – А до них не добраться. – То есть как это? – Так. Никто не знает, где они. Вернее, разумеется, кто то знает, но попытаться его разговорить – это все равно, что пытаться зубами перегрызть стальную тюремную решетку. Зубы в крошку, а решетке хоть бы что. – Но решетку обычно пилят напильником. – Боюсь, не каждую решетку еще можно перепилить напильником. Это я вам не как адвокат говорю, а как гражданин. Ведь если бы на каждую решетку нашелся напильник, то в тюрьмах не осталось бы тех, кому полагается в них сидеть, а это непорядок. – Другими словами, мы ничего не можем? – Почти. Я, конечно, потяну время, прикинусь больным, журналисты запечатлят мое изможденное лицо, и я расскажу им о произволе власти, которая заставила меня, полумертвого, подняться с больничной койки, но все это не способно будет серьезно повлиять на ход процесса и на сам приговор. Хроновский будет осужден и посажен в назидание другим. Очень правильный ход. Если бы я сидел там, – Гадва ткнул пальцем в небо, – я бы поступил точно так же, отбив охоту у толстосумов заниматься большой политикой. Нельзя мешать две горючие жидкости – получится взрыв. – То есть мне нужно позвонить Рогачеву и сказать, что ничего из этой затеи не выйдет? Старенький адвокат остановился, подождал, когда мимо проедут лыжники, и улыбнулся Гере самой искренней улыбкой: – А зачем? – Что значит – зачем? Хроновский сидит в тюрьме. Вариант с подкупом судей не проходит, значит, нужно придумать что то еще! – Ведь я еще раз говорю вам, горячая вы голова! Его все равно осудят и посадят. И посадят надолго. Так зачем вы станете что то говорить вашему Рогачеву? Ведь деньги то – вещь вполне осязаемая. Вы меня понимаете? Гера мгновенно вспотел. Весь. Он понял, к чему клонит адвокат. А вдруг это проверка? Хотя нет. Не похоже. В такой ситуации проверять некогда. Приходится доверять, идя при этом на осознанный риск. – Вы предлагаете мне… – Как говорят в среде, близкой мне по роду моей профессии, я предлагаю вам «честный жиганский пополам». Иными словами, мы сыграем в премьерном показе, и нам за это заплатят по пятнадцать миллионов долларов. Хотя наверняка Петр будет клонить к тому, чтобы сразу всей суммы не платить. Половину вначале, половину в конце. Но в таких сферах так никто не работает. Вся сумма сразу, целиком – и никаких гарантий. Что вы мнетесь, как барышня перед маньяком? Я еще раз повторяю вам – его обязательно осудят и посадят. Гера плюнул под ноги: – Согласен. – А хотите анекдот? Идет юрист по дороге и случайно наступает в лужу дерьма. В ужасе вскидывает руки и кричит: «Помогите! Таю!» – Смешно. – Жизненно, молодой человек. Жизненно… Герман позвонил дяде Пете и бойко отрапортовал о встрече с Гадвой. Рогачев похвалил его и, как и предсказывал Гадва, стал обсуждать условия передачи денег судьям. Гера, взявший инициативу в свои руки, перебил шефа: – Петр, это госслужащие. Они берут сразу и все целиком. И без всяких гарантий. – Да знаю… Черт… Рискуем, конечно, но есть ради чего. И кого… Деньги сегодня вечером привезут на «кукушку». Когда тебе надо будет их передать? – Адвокат скажет завтра. – Лады. Тогда отбой до завтра. Гера сидел в «кукушке» и пил коньяк, нашедшийся в баре. Чем больше его «забирало», тем больше он хотел видеть Настю. В конце концов желание хотя бы услышать ее голос стало настолько непереносимым, что он схватил телефон и набрал Настин мобильный. Номер не отвечал, был блокирован. Гера позвонил на домашний. Она взяла трубку после второго гудка: – Алло… – Настюша. Зайчик. Прости меня! Прости меня, пожалуйста! У меня был нервный срыв! Я нашел твои витамины! Я так рад! Я так счастлив, что у нас будет малыш! Уедем завтра! Я возьму, я закажу на завтра билеты в Лондон! Милая!… – Я еще раз сказала: я никуда не полечу. Прощать тебя не собираюсь. А никакого ребенка у нас не будет. Все. Не звони сюда больше. И повесила трубку. Гера швырнул бутылку коньяка в стену. Она разбилась, и на стене осталось желтое пятно, похожее на жирного паука. Из подъезда Насти вышел человек в спецовке с надписью «МГТС» на спине. Сел в припаркованный рядом неприметный «жигуленок». Через час расшифровка разговора Геры и Насти лежала на столе у Ракова. Серебро тебя Деньги, тридцать миллионов долларов, привезли в двух огромных чемоданах трое угрюмого вида мужиков в черных кожаных куртках. Поставили, словно простую мебель, возле входа и, не попрощавшись, вышли. Гера позвонил Гадве и сказал, что все на месте. Тот ответил, что завтра утром пришлет «кого нибудь» забрать деньги. – Только понимаете, тут такое дело. У меня внизу машина дежурит, а в ней постоянно сидят два человека. Они увидят, что ваши люди взяли из квартиры только один чемодан и… – Не волнуйтесь. Я об этом позабочусь. – Отлично. И вот еще что. Немедленно после того, как вы заберете деньги, я хочу уехать. Нет ли у вас возможности помочь мне пронести через таможню деньги? Ведь их будет очень много, и меня иначе обязательно попросят открыть багаж, а там… – Добавьте в мой чемодан один миллион долларов и назовите номер вашего рейса. – Миллион?! Так много?! – А что вы хотели? Обычно такая услуга стоит десять процентов от провозимой суммы. В вашем случае получается, что даже со скидкой, хе хе. – У вас на каждый вопрос есть ответ. – Я старый человек. За жизнь обрастаешь связями, как днище корабля – ракушками. Спите спокойно и не думайте ни о чем. …Чемодан забрала высокая черноволосая красавица. Очень спортивная. Гера даже подумал про себя, что она наверняка занималась когда то конькобежным спортом. Девушка достала из кармана утянутого в талии пальто ключи от машины, положила их на стол со словами: – За углом стоит синяя «MAZDA». Выйдете из подъезда, к «BMW» не подходите, иначе надолго испортите себе аппетит. В аэропорту обратите внимание на таможенника очень высокого роста и совершенно лысого. Похож чем то на певца Розенбаума. И тоже носит усы. И ушла, не попрощавшись. Гера выглянул в окно. «BMW» по прежнему стоял на привычном месте и, судя по струе дыма из выхлопных труб, очень сильной, газовал вхолостую. Герман, недоумевая и не осознавая смысла сказанного девушкой, решил для начала спуститься и посмотреть, в чем может быть дело. Он вышел из подъезда и медленно пошел к автомобилю. Поравнявшись с ним и убедившись, что никто из редких прохожих им не интересуется, подошел к машине вплотную и заглянул в салон. И охранник, и водитель были застрелены наповал. По одной аккуратной дырке во лбу у каждого. Водитель, умирая, конвульсивно нажал ногой на газ: машина работала, и охранник и водитель грелись в салоне и ждали «сменщиков». Высокая черноволосая девушка совершенно не вызвала их подозрений, когда так же, как Гера сейчас, подошла к их машине и жестом попросила открыть окно, беспомощно оглядываясь при этом по сторонам, мол, заблудилась в переулках старой Москвы, не подскажете, как пройти туда то. Только ответа девушка не дослушала, профессионально, не вынимая оружие из кармана, выстрелила каждому в голову. Затем просунула руку в салон и нажала на кнопку стеклоподъемника. Быстро выдернула руку, опередив поднимающееся стекло, и спокойно пошла к Гере. Герман, в ужасе позабыв про все на свете, бегом бросился в квартиру. Схватил чемодан. Сбежал вниз по лестнице с третьего этажа. Немного придя в себя, стараясь не бежать, вышел из подъезда, пошел направо и вскоре свернул за угол. Почти сразу же нашел глазами припаркованную у обочины «MAZDA». Кнопкой на ключе открыл багажник, кинул туда чемодан. Сел в салон, завел двигатель. Полный бак бензина, машина совершенно новая. До лондонского рейса оставалось почти пять часов, и он решил, что успеет заехать в свой банк за остальными деньгами. «Сменщики» приехали через час после бегства Германа. Дядя Петя узнал о его исчезновении через минуту после того, как один из «сменщиков» открыл водительскую дверь «BMW» и на руки ему упало тело шофера. Через полчаса СБ «Юксона» блокировала все аэропорты и вокзалы Москвы, ведь недаром она считалась лучшей частной службой безопасности в стране. Ничего этого Гера не знал. Он забрал из сейфа два кейса и по Третьему кольцу поехал к выезду на Ленинградское шоссе. Спокойно миновал «Динамо», проехал в тоннеле под «Волоколамкой» и въехал на Войковский мост. Здесь движение существенно замедлилось, и машины двигались хоть и постоянно, но довольно медленно, не быстрее десяти километров в час. Вдруг Гера увидел, как из сточного отверстия в обочине моста выскочила омерзительная, с длинным, грязным, безволосым хвостом крыса. Что заставило ее покинуть темное свое обиталище, осталось неизвестным, но, оказавшись столь внезапно среди бела дня на дороге, заполоненной машинами, крыса принялась как обезумевшая метаться между ними, будучи, очевидно, ослепленной светом дня и поэтому неспособной найти какое нибудь укрытие. Наблюдавший за ней Гера увидел, как, пометавшись и поняв, что это бесполезное занятие, жалкая крыса вдруг затихла и застыла на дороге, поджав в отчаянии хвост. Через мгновение огромное колесо грузовика прекратило крысиный жизненный путь, оставив от нее лишь влажный след на шоссе. Движение пошло быстрее, затем и вовсе вернуло себе нормальный темп. До самолета оставалось два с половиной часа, и Гера «поднажал». Случай с крысой не шел у него из головы. Внезапно ему пришла мысль, от которой он чуть не въехал в резко затормозившую впереди у светофора машину. Ожидая зеленого сигнала, он поглядел на свое отражение в зеркале заднего вида. Увидел лишь свои замученные, ввалившиеся глаза в черных полукружьях от тревог и бессонницы. Сказал, обращаясь к своим глазам: – Гера, Гера. А ведь ты такая же крыса, как та самая шушера, которую только что раздавил грузовик. Жил себе в темноте, и никто не видел, кто ты есть на самом деле, а вылез на белый свет посмотреть, и что случилось? Приходится бежать куда то к чертовой матери, оставить здесь Настю, маму… И ведь никогда, наверное, уже не придется мне сюда вернуться. Черт бы побрал такую жизнь! Почему все так несправедливо? Почему кому то все, а кому то, как крысе, приходится тырить куски с оглядкой, не в крысоловку ли она попала… Подъехал к Шереметьево. Оставил ключи в «Мазде», все равно больше не пригодятся. Загрузил свой дорогостоящий багаж на тележку и бережно покатил ее перед собой. Зашел в здание аэровокзала и подошел к огромному табло «Вылет Прибытие». Регистрация на Лондон началась полчаса назад, и он поспешил занять очередь в «зеленый коридор» таможенного досмотра. Лысого великана, и впрямь имеющего сходство с Розенбаумом, он заметил сразу. Его трудно было не заметить. Верзила стоял за стойкой и, изредка задавая проходящим дежурные вопросы о наличии валюты и прочего запрещенного к вывозу таможенного списка, напряженно смотрел по сторонам. Наконец он увидел Геру и на глазах стал еще более скованным, как будто все его нервы разом намотали на какой то барабан, натянули их до предела, вот вот порвутся. Гера, наоборот, обрадовался таможеннику, как старому другу. Еще пять шагов до черты таможенной зоны, четыре, три… Последовавшие за два шага до черты события произошли настолько стремительно, что на их описание уйдет больше времени. Перед Герой оставалось всего два человека, когда «Розенбаум» внезапно вышел из за стойки, перекрыл вход с помощью металлического заграждения и быстро удалился в неизвестном направлении. Гера даже не успел удивиться его неожиданному поступку, как почувствовал, что в его руки почти одновременно с разных сторон намертво вцепились чьи то сильные пальцы. Он с испугом резко обернулся вправо и увидел, что рядом с ним стоят несколько человек из службы безопасности «Юксона» и один из них – это именно тот, что железной хваткой держит его руку. Повернув голову влево, он, уже близкий к потере сознания, увидел ухмыляющееся лицо Ракова, держащего его за другую руку, и рядом с ним троих жлобов из службы безопасности «Патиссона». Обе эти группы с удивлением, смешанным с нескрываемой неприязнью, враждебно глядели друг на друга. – Вы кто такие? – А вам какого лешего здесь надо? – Рот закрой свой. Это наш клиент. – Да, конечно! Ваш! А коко не хохо?! – Слышь, ты, пидор, ты за базаром следи. Мое коко тебе в рот не влезет! Сказано было: а ну быстро отпусти его! Этот крендель едет с нами! – С какой такой радости? – С той радости, что у нас к нему вопросы! – А кто вы такие? – Раков решил не сдаваться. – СБ «Юксон». А ты кто такой? – Кто? Эсбееее?! Ха ха ха! Да вашего черта днями закрыли, а вы все ерепенитесь, шныри. Сами скоро будете из параши тюремной баланду лакать и за кружевными занавесочками на нарах полеживать, голубки. – Что?! Что ты сказал, сука!!! В этот момент у того, кто держал Геру за правую руку, сдали нервы. Он одним быстрым движением выдернул из за пояса пистолет и направил его Ракову прямо в глаз. Толпа зевак, собравшаяся вокруг, при виде пистолета бросилась врассыпную. Тем временем один из жлобов Ракова тоже вспомнил про свою пушку и, решив, что его шефу угрожает смертельная опасность, выстрелил первым. Пуля вжикнула у Геры над ухом и достигла цели. Герина правая рука оказалась свободной. Он дернул левой рукой, вырвался и бросился бежать к выходу, услышав за спиной еще несколько выстрелов подряд. Ему навстречу уже бежали трое милиционеров, но на Геру они никакого внимания не обратили, а, на ходу вырывая из кобур оружие, бросились к эсбэшникам ковбоям. Всего этого Гера уже не видел, он выбежал из стеклянных дверей аэропорта и, вспомнив про синюю машину, рванул к ней, как вдруг самый милый голос на свете окликнул его: – Герочка, милый, как хорошо, что я не опоздала. Он остановился, как вкопанный. Настя стояла возле своей машины, багажник был открыт, и она держалась за ручки стоящей в багажнике дорожной сумки. – Настя! Ты! Откуда! Господи! Быстро в машину! – Как в машину?! Зачем в машину?! Я приехала к тебе, я люблю тебя и хочу улететь вместе с тобой! – В машину!!! Быстро!!! – Он проорал это так страшно, что Настя, ничего не спрашивая, захлопнула багажник и быстро скользнула за руль. Герман сел рядом, отдуваясь, пот заливал ему глаза. – Настенька, умоляю тебя! Все вопросы потом! Сейчас главное – быстрее уехать отсюда! Меня хотят убить!!! Настя рванула с места, машина полетела к пандусу. В этот самый момент из стеклянных дверей зала вылета Шереметьево 2, ковыляя, вышел окровавленный Раков. Он шел, и на лице его застыла мрачная решимость Терминатора. Простреленную левую ногу он подволакивал за собой, держась рукой за бедро. В правой руке его был зажат пистолет. Увидев, что Гера прыгнул в машину, Раков, сделав нечеловеческое усилие, встал на левое бесчувственное колено, поднял пистолет обеими руками, прицелился в стремительно удаляющийся автомобиль и выстрелил. Увидев, что машина продолжает двигаться дальше, взвыл и принялся целиться еще раз, но упал, сраженный выстрелом милиционера из охраны аэропорта. Настя миновала шлагбаум на выезде с территории Шереметьева. Свернула влево и понеслась в сторону Лобни по окружной дороге. При повороте она нарушила правила, наехав на сплошную линию дорожной разметки, и сидевший в здоровенном патрульном «Форде» толстый и добродушный майор Давыденко ткнул локтем своего зевающего напарника: – Видал, как телка лихо водит? – Ага. Поедем, догоним, что ли? Нам тут аварии не нужны. Давыденко кивнул: – Поедем, пожалуй. А то и впрямь накосоротит черт те чего! Гера слышал звук выстрела и почувствовал какой то легкий толчок в спину, но, находясь в состоянии аффекта, вначале не придал ему никакого значения. Он молча сидел в машине, слушал причитания Насти, впрочем, очень сдержанные, и чувствовал, как, странно слабея, перестали слушаться ноги, затем руки налились свинцовой тяжестью, да так, что оторвать их от коленей стало невозможно. Затем его начало неудержимо клонить в сон, а все тело стало стремительно холодеть. Он почувствовал это и понял, что Раков достал его своим выстрелом. – Малыш, останови машину… – За нами разве никто не гонится? – Нет. Это уже неважно. – Господи, Гера, что с тобой! Ты весь бледный! Ты… Господи, ты ранен?! – Малыш, я был таким глупцом. Я только сейчас понял, для чего и кем ты была мне послана. Я всего лишь до смерти хотел уехать с тобой из этой страны и, похоже, перестарался… – Гера! Срочно надо доктора! Я… – Нет, Настя… Не надо никакого доктора. Положи мою голову к себе на колени. Вот так… Спасибо тебе за все… Давыденко первым заметил припаркованный на обочине автомобиль. – Э! Гляди ка! Вроде та самая тачка?! Ну, слава те господи, видать, с пареньком своим пацапалась, вот и психанула девочка. А сейчас успокоилась и решила постоять, попудрить носик. Однако документы все же надо проверить, мало ли что… «Форд» остановился в метре от автомобиля Насти. Напарник остался внутри, а Давыденко пошел к машине. Подошел, заглянул в салон. Постучал в стекло и, не получив ответа, решительно распахнул водительскую дверь. Увидел склоненную над лежащим на ее коленях парнем девушку. Понял, что дело неладно, и осторожно потрепал девушку за плечо: – Эй, красавица! Настя выпрямилась и, повернув голову в его сторону, поглядела словно бы сквозь него. Взгляд ее был затуманен и в больших глазах, в тех самых, в которых однажды утонул Герман, стояли слезы. Майор понял, что случилось что то непоправимо трагичное, и осторожно спросил: – Твой? Что с ним? – Уже ничего, – тихо ответила Настя и отвернулась.